Хорошая вещь, есть над чем подумать. Любопытно: те же самые люди, что кричат про «гетто», этот роман нахваливают, хотя тут не просто фантастика, а даже попаданец (впрочем, попаданец наоборот – из прошлого в почти настоящее). В «гетто» этот прием кто только не эксплуатировал, даже ваш покорный слуга. И пресловутые скрепы в «Авиаторе» в изобилии, кстати. Ату его! Нет, хвалят.
Уж много сказано об аллюзиях и «мостиках» к дореволюционной русской литературе, о замечательном качестве текста, об удачной композиции, о философском подтексте, о Лазаре и Платоне Каратаеве — все эти вещи очевидны и достоинства бесспорны, так что не стану повторяться.

А вот центральный герой, Иннокентий Платонов, мне кажется фигурой весьма спорной. Такой человек не может олицетворять собой наше прошлое до 1917 года, нашу историческую память. Очень тихий, простой, лишенный пассионарности. В произведениях авторов того времени сплошь иные типажи. Допустим, по авторской задумке Иннокентий созерцатель, художник — но почему он сосредоточен на мелочах? Комар на коже, запах еловых веток, природа, разные бытовые частности – это красиво, но все мало изменилось за сто лет; так ли интересно это в сравнении с важными событиями прошлого? Квинтэссенция такого подхода (в словах героя): «посиделки на кухне с самоваром – событие не менее важное, чем сражение на войне». И подобное обесценивание истории проступает во многом. Например, совершенно жегловское заявление «наказаний без вины не бывает». Или, «Господи, накажи и правого и виноватого». Между тем, суть той бурной эпохи как раз была в том, что и прошлое России и будущее (и люди, сражавшиеся за них) несли в себе и правду и неправду. Позиция «моя хата с краю» тоже имеет право на существование, но, если ты самоустраняешься от событий своего времени, не жалуйся и не удивляйся потом.
Пассивность героя видна и в отношениях с Анастасией. Любовь их совершенно платоническая, и даже девушка просит о большем, но Иннокентий стойко держит уровень «гуляем за ручку», никакого сближения. А если б сблизился, если бы они ждали ребенка – может быть, он и не совершил тот грех, за которым последовала трагедия. С Настей в 1999 году у него могла бы повториться та же скучная непорочная история, но состояние аффекта и раскрепощенность нашей современницы помогли. Возможно, автор и хотел навести на мысль, что пассивность в эпоху пассионарности чревата проблемами? Пока Раневская и присные гуляли да вздыхали – Лопахин купил да вырубил их вишневый сад. Что, если бы в 1918 году миллионы таких мечтательных иннокентиев взялись бы за оружие – не пришлось бы им потом умирать в голоде и холоде на Соловках? Если так, то намек чересчур неясный, не читается. В других случаях, когда надо на что-то намекнуть, Водолазкин себя не сдерживает: отсылки к Робинзону на острове или статуэтка Фемиды мелькают в повествовании даже слишком часто. Еще одна «программная» идея Иннокентия: «история состоит не из событий, а из явлений», тоже спорна – все явления приходят в историю через события.
Любопытно, что злодеи-гпушники в романе как раз ужасные развратники и все время насилуют, жестоко избивая, заключенных женщин в лагере, на контрасте с целомудренным Иннокентием. Это, конечно, лишь другая крайность поведения, но старик Фрейд мог бы заинтересоваться таким авторским подходом. В ту же копилку маленький член негодяя Зарецкого (вот еще интересный вопрос – можно ли считать его антагонистом? Пожалуй, да), доносчика, который каждый день выносил с завода привязанную в промежности палку колбасы. Так и погиб с расстегнутыми штанами. Зарецкий еще более пассивный и тусклый герой, единственное действие его – донос на профессора Воронина – совершено без мотивации, и он сам это признает (!). Зачем психологически обессмысливать такое интересное явление в истории, как доносительство? Зачем лишать героев мотивации? В итоге они просто совершают какие-то поступки, без ненависти, зависти, гнева, любви, желания мести и так далее. По-настоящему живая и активная в романе только Настя.
Я утверждаю: популярность фантастики о попаданцах в России – это последствия исторических травм, в первую очередь недавних. Русский человек снова и снова подсознательно возвращается в прошлое, к пережитому страной кровавому опыту, он размышляет о том, как могло бы все пойти иначе, без такого количества материальных, культурных, духовных потерь. Так и Водолазкин снова поднимает из заморозки ровесника прошлого века, чтобы еще раз ощутить потерянную эпоху на вкус. Менять что-то уже поздно, все сделано, убитых не вернуть. Но можно хотя бы восстановить память эпохи для потомков.
Отчего-то при чтении легко угадывались повороты сюжета: так логично он выстроен. Возлюбленная состарилась и померла? – не беда, у нее же внучка. Герой выбрался из жидкого азота и с бодрым отвращением изучает новую эпоху? – ну это слишком просто, сейчас должны начаться страдания. А вот и страдания: вдруг начали отмирать клетки мозга. Но просто уложить его в гроб и рыдать скучно, так что будет открытый финал. А Настя от Платонова дочку родит, перебросит мостик в новый век. Жизнь продолжится. Кстати, вот за это автору искреннее спасибо. Еще недавно у современных литераторов все было куда грустнее. А тут и ребенок в проекте, и открытый финал, оставляющий призрачную надежду — это уже какой-то луч света, без шуток, особенно при таком грустном сюжете.