Взбиватель подушек
Это я, Джеремайя
Нок-нок, кто там? Это я, Джеремайя, взбиватель подушек. Профессия у меня такая; вы кто? Учитель? Профессор? Здесь все профессора, в школе дебилам преподаешь неведомые social studies, в Гарварде крыскам мозги вынимаешь, все профессор. Бухгалтер? Чужие деньги считаете? Тоже ничего занятие, из полупочтенных. Да все равно, скучная работа, и под контролем постоянно, не дай бог ошибиться, не то или не вовремя сделать. Dead line, all this crap. То ли дело у меня:
заходишь ночью в торговый зал, перед тобой бесконечные ряды подушек, на полках до потолка, на кроватях и диванах. Схватишь какую, что под руку подвернулась, щекастенькую такую, упругую, как старая девка, поднесешь к лицу, уткнешься и нюхаешь, нюхаешь. Она думает – все, он мой, сeйчас он меня купит, унесет домой и там, в норке, будет спать со мной каждую ночь, обнимать обeими руками крепко-крепко, зарываться лицом, слюнку пускать. А ты голову поднимешь, вроде как одурел от ее ароматов, да и хвать ее об пол, и ногами топтать! Потопчешь ее хорошенько, как петух курицу, спрыгнешь с нее, нагнешься, подхватишь обеими руками, подбросишь в воздух и смотришь, как она хлопнется на пол! А потом еще раз, и еще, и еще! Лучшего способа как следует взбить подушку кроме как уронить ее на пол, нету, и не ищите. Закон всемирного тяготения, в школе учили, да забыли? Так подушки во всех отелях взбивают, в самых дорогих, где их вообще взбивают. А в магазинах, где продаются тысячи подушек всех форм и размеров, и покупатели день-деньской их щупают, пихают, лежат на них, сидят, этим магазинам просто необходим хороший взбиватель подушек с твердой рукой. Я всегда востребован, у меня постоянный ангажемент в трех больших магазинах.
Ночная работа Работа эта ночная, днем я сплю, и ничего мне не снится. К вечеру просыпаюсь; посижу на горшке, почитаю газеты, что купил утром, после работы, потом приму душ, пойду на кухню, съем чего-нибудь, сидя перед открытым окном. За окном у меня парк, деревья, трава, ночью там никого нет. Иногда под моим окном проходят люди с лопатами на плечах, они не смотрят по сторонам, им все равно, увидят их или нет, они никого не боятся. Их, как правило, никто никогда не видит. Да и я их не вижу, нет… спросите меня, видел? слышал? и я скажу: ах нет, ничего я не видел и не слышал, я давно окно забил досками. И доски таки да, есть, крепкие дубовые доски, но это так, снаружи, а я открываю окно изнутри и сижу тихо, смотрю в щелочку…. Ночью я иду на работу, прихожу в магазин к полуночи. Перед магазином на тротуаре лежат горой черные мешки с мусором, там и сям шныряют крысы, шмыгают чуть ли не по ногам. Такой дорогой район, все переоценено, а крыс вывести не могут. A может и нельзя, не надо их выводить, они вроде канарейки в шахте, пока крысы живы, и мы ничего, дышим. Я стучу, поднимая и опуская железное кольцо, в огромную дверь. Открывается маленькое окошко, выглядывает старуха-привратница: кого там черт принес? Ах, это ты, подушная душа! Сейчас, сейчас, впущу тебя. И впускает. Я хватаю старуху за жирные бока, тискаю ее что есть силы, она и рада, подбрасываю в воздух и аккуратно ставлю на пол, а то еще рассыпется, старая калоша. Старуха поправляет мелко завитые кудельки над острыми ушками, чмокает воздух возле моего уха, но меня уже нет, унесло воздушной струей по лестнице вверх на шестой этаж, где продаются постельные принадлежности. Я лечу по залу, над образцовыми семейными кроватями, застеленными образцовым бельем, накрытыми шикарными образцовыми одеялами, в головах в три ряда стоят мои подушечки-подушки. Ах, не по ранжиру стоят, примяли их покупатели, разбросали, переставили. А вот и полки с моими продажными шлюшками, sale and clearance, вот они, европейские квадратные, американские прямоугольные, круглые длинные, маленькие думочки с кружевными вставочками, эти я больше всех люблю! Сейчас мои дорогие, сейчас красотки, я вас всех взбодрю, всколочу и подбоченю, расставлю так чтоб ваша прелесть каждому была видна, чтобы руки так и тянулись взять, прижаться лицом, понюхать… Джеремайя быстро, накатом двигался вдоль полок, выравнивая ряды подушек, взбивая примятые любимым им гравитационным способом, поднимая вверх на вытянутых руках и бросая об пол. Вот уже всю восточную стену исправил, взбил как сливки, выровнял свои подушечки любимые по ранжиру, как девок в варьете. Ах, красотки мои пузатенькие, с монограммами и в кружавчиках, животики пощекотать не хотите ли! Переходим к равнинному ландшафту, кроватному полю. Здесь работы больше, гораздо больше, кровати примяты, одеяла отогнуты, подушки смяты…На этой, шикарной, стиль Людовик Четырнадцатый, не только что неоднократно валялись, а и прыгал какой-то малолетний гаденыш, вся постель разворочена… и наволочки надо поменять, а покрывало мороженым закапали… Так, все снимаем и в бак для мусора; …и так далее, и тому подобное, от полки к полке, от кровати к кровати. А иногда так это приляжешь на кроватку, и воображается тебе, что ты дома, в спаленке теплой, лежишь на своей шелковой постельке… Вздремнет Джеремайя, заснет на минуточку, да так крепко, что и слюнку пустит. Снится ему …да ничего ему не снится, во всяком случае он ничего не помнит, как прокинется ото сна, и только мокрое пятно на подушке говорит ему, что да, опять заснул на рабочем месте, что не полагается, и надо наволочку менять. Оно конечно, когда иной нерадостный день слоняешься по чужим углам и прикорнуть негде, то когда-нибудь свалишься, но тем не менее Джеремайя собой недоволен. Так он продолжает свое высокоорганизованное движение по подушному раю и приближается к западной стене. А ночь тем временем переваливает на вторую половину…
Западная стена
O западной стене надо сказать особо. На вид это обычная стена с полками от пола до потолка, так это выглядит, но на самом деле это непростая стена. Почти как Западная стена в Иерусалиме, куда все суют свои письма Богу, все лезут с просьбами, а потом, когда просьбу исполняют и вот оно, заветное желание, перед тобой, чуть ли не на морду тебе повесили, бери, сволочь! нет, не берут, делают вид, что не узнали, это не им, не такое и вообще их здесь не стояло. Потому что человек по своей природе трус и дилетант; желает большей частью от зависти, у кого-то увидит и себе такое хочет, и просит, лезет на стену, выковыривает штукатурку, засовывает свою нахальную записку… там это все понимают и большей частью игнорируют, но иногда… для смеха… кому-то и делают. Удовлетворяют, значит, просьбы трудящихся.
А потом разбирайтесь сами, человеки неразумные, чего вы тут нажелали.
Это я все так длинно пишу и описываю, пока Джеремайя идет к западной стене, потому что мне моего героя жалко. А как же вы думали, писатель не человек? Что я вам, какой-нибудь драмодел, пять трупов в финале? Пусть поживет, порадуется на свои подушки, потому как впереди у него… Он дошел до западной стены.
* * *
Джеремайя подошел к стене, просунул руку за подушки на третьей полке снизу и слева, раздвинул их, и взявшись за кожаную петлю, сдвинул заднюю стенку. Открылся лаз, через который он, подтянувшись на руках, и пролез. За стенкой была небольшая комнатка-склад, о которой в магазине почти забыли. Во всяком случае, уже давно эту комнатку не использовали по прямому назначению. У Джеремайи здесь был укромный уголок, который он убрал, нет, не цветами, а списанными постельными принадлежностями. Здесь у него был схрон, hideout, укрытие, где он мог отдохнуть, поспать пару часов до утра, до открытия магазина. Никто об этой комнатке не знал; те, кто знали, давно состарились и умерли, а комнатка все была, все ждала своего постояльца… и дождалась его, Джеремайю.
В уголке на полу лежал матрасик, на нем подушки, простыни и стеганое пуховое одеяло, все наилучшего качества, но слегка заношенное от длительного пользования без стирки. Джеремайя вернул заслонку на место и в повороте, направляясь к своей постели, повернул выключатель. Комнатка неярко осветилась и Джеремайя чуть не упал от того, что голова его вдруг остановилась, а ноги еще шли и тащили за собой тело: на матрасике, раскинувшись, спала прелестная девушка. Совсем юная, темноволосая, с чистейшей, почти прозрачной кожей, маленькими ручками и ножками и округлой, спелой грудью. На ней ничего не было, кроме шелковой ночной рубашечки с кружевами по вырезу и подолу; подол задрался выше согнутого левого колена и было видна внутренняя сторона бедра…
В голове у Джеремайи помутилось, он зашатался, хотел схватиться рукой за что-нибудь для поддержки, но ничего не оказалось, да и не могло оказаться, и он схватился за стену, но не удержался на вдруг ослабевших ногах и сполз по стене на пол. Откуда здесь эта девушка? И что теперь ему, Джеремайе, делать?
Динамика рассказа требует события. Какое событие для вас наиболее приемлемо в предлагаемой ситуации, дорогой читатель? Следует ли Джеремайе сдать бродяжку охране магазина? Но тогда он раскроет свой схрон, а ему бы этого не хотелось. Разбудить ее, допросить с пристрастием и выгнать? Пусть идет куда хочет? А куда она захочет пойти? а вдруг она пойдет в охрану магазина и раскроет им его схрон… ой, как ему бы этого не хотелось… Убить ее, расчленить и вынести по частям? так сюда крысы со всего магазина сбегутся, начнут шуметь и праздновать и выдадут его схрон, а ему бы этого не хотелось. Что же делать, делать-то что?
Где-то неподалеку зазвучала музыка, он прислушался, играли фокстрот «Кто-то украл мою девушку», это было очень странно, потому что он знал, что в магазине никого нет, только он и старуха привратница, с чего бы ей крутить фокстрот? Да, вот эта девушка еще, но она спит, у нее нет ни магнитофона, ни плейера, ни телефона, ничего электронного нет, вообще ничего, кроме этой рубашечки с кружавчиками, о господи, дай мне силы…
Девушка открыла глаза, взмахнула ресницами, на Джеремайю слегка подул ветерок, и сказала:
– Что будем делать?
Нет сил, никаких сил нет терпеть, и Джеремайя со стоном, нет, со стонами и стенаниями повалился на пол, но комнатка была такая маленькая, что он каким-то нежелательным для него образом оказался на матрасике, рядом с девушкой, руки его совершенно автоматически охватили ее бедра, она сказала:
– Ага! Будем это делать! – и ловко подвинулась к нему, под него, в него… Джеремайя закричал тонким голосом и потерял сознание.
Очнулся он в той же комнатке; он лежал на матрасе, на спине, совершенно голый, рядом, отвернувшись от него к стене, спала та самая девушка, все в той же рубашечке с кружевами. Джеремайя повернулся к ней, прижался коленями, животом, поцеловал в плечо и уснул. Он спал и ничего ему не снилось, спал как в воду упал.
В пять тридцать утра он проснулся по давно выработанной привычке просыпаться за полчаса до окончания рабочей смены. Девушка, полностью одетая, в темных джинсах, серой футболке, темно-розовом пиджаке, шнуровала коричневые мартинсы, сидя на полу. Увидев, что Джеремайя смотрит на нее, она улыбнулась и сказала:
– С добрым утром! Как спалось? – и не получив ответа, продолжила, все также легко улыбаясь, – я ухожу, начинается день. Поменяй, пожалуйста, постельное белье, оно теперь слишком несвежее. Было совсем неплохо, ты молодец!
Она уже отодвинула заслонку и подтянулась на руках к лазу, когда Джеремайя спросил:
– Как тебя зовут? – и в ответ на ее взгляд вполоборота торопливо повторил, – Имя, как твое имя?
– Зови меня как хочешь. Хочешь, буду Бронка? Не хочешь? Буду Фанни. Не хочешь? Буду Полин. Скажи мне мое имя, я его буду помнить, во всяком случае, до следующего раза не забуду.
– А как звала тебя мать? – спросил Джеремайя.
– Не помню, чтобы у меня была мать. Так что ты решил? Давай же, я тороплюсь, ночь уже на исходе.
– Джойс, твое имя Джойс. Моя смена через ночь, – сказал Джеремайя. – Приходи, я сменю белье.
Resume, Part 1:
Наш герой находит на полке бродяжку, спряталась за подушками. решает оставить ее себе и держать неопределенно долго для собственного удовольствия. Через некоторое время оказывается, что это бродяжка держит его для удовольствия, он ей приносит еду, меняет не стирает белье и наряды, он сначала хотел стирать, но она сказала, что это глупо, потому что этажом выше в отделе белья всего полно и никто не заметит убыли, так как покупательницы, даже самые респектабельные, все время воруют. Бродяжка велит ему гладить ее по голове, чесать за ухом и заплетать косички. Он с трудом справляется со своими обязанностями, потому что все время занят по ее поручениям. Что же делать, что же делать? Вам жалко Джеремайю? А я за него очень рада. Он влюблен и мучается сомнениями. Ах, как я ему завидую!
– Сейчас, сейчас я тебя отпущу, – Джеремайя пыхтел над Джойс. Еще чуть-чуть, почти что… эхххххха! – он сильно двинул бедрами вперед, придавил ее к матрасу. – Ну вот, все. Подай мне полотенце, будь добра. Хорошо было. А тебе? Я не очень тебя замучил?
– Замучил, не замучил, тебе-то что? Дедушка старый, ему все равно. Тебе обязательно нужен секс? Каждый раз, когда мы встречаемся, ты настаиваешь на сексе. Почему бы нам не поговорить как-нибудь? Просто расскажи мне о себе. Тебя били в детстве? Ну там родители, дедки-бабки-тетки? Нет или да, били? Не хочешь говорить о себе? Окей, я тоже это не очень-то люблю, ни к чему это. А хочешь, я научу тебя жонглировать?
Джойс пошарила сбоку матраса, нащупала свою сумку, большую кошелку на длинном ремне, порылась в ней и достала апельсин.
– Вот, смотри! – 0на подкинула апельсин вверх, одновременно поднимаясь с матраса, усаживаясь по-турецки и ловя апельсин левой рукой. – Это просто, бросай справа налево в одном ритме, вот так, как бы перекидывая из руки в руку.
Она сидела, гладенький бронзоволосый болванчик в одной маечке без трусов, жонглировала апельсином и говорила:
– Возможно, это не мое дело, но ты так спешишь каждый раз, как будто если ты этого не сделаешь, ты умрешь. Сам подумай, это глупо; ведь если ты умрешь, ты ничего уже не будешь чувствовать, и тебе будет все равно, трахнул ты меня или нет. Тебя не будет, понимаешь? Даже если я буду здесь, ты уже ничего не сможешь сделать. Так что не спеши, расслабься. Чтобы хорошо и долго жонглировать, надо уметь расслабляться. На, попробуй! – и она бросила апельсин Джеремайе.
К собственному немалому удивлению, он поймал апельсин.
– Ну же! бросай вверх! – и он бросил, поймал, бросил, поймал. Волосатым голым болванчиком он сидел по-турецки, выпятив пузичко, смотрел на Джойс, жонглировал апельсином и говорил:
– Ты молодая и не дорожишь временем, тебе кажется, что у тебя полно времени, просто Клондайк, золотые россыпи. А я нищий, у меня времени совсем нет. Лови!
Апельсин полетел к Джойс, она поймала, подбросила, снова поймала, одновременно доставая из сумки еще один апельсин, и вот уже в воздухе два апельсина, один за другим, из левой руки в правую.
– Времени у всех одинаково, одна жизнь, понимаешь, ты, пуздро-начальник? Короткая, длинная, это все ерунда по сравнению с мировой революцией. Не спеши, иначе не научишься хорошо жонглировать. Лови! Ну вот, уронил, какой ты! Из левой в правую, из левой в правую, смотри, смотри! Лови! Еще! Лови!
Джеремайя потянулся за апельсином и вдруг побледнел, задергал нижней губой и молча упал на бок. Апельсин покатился в угол… Джойс мгновенно вскочила на ноги, бросилась к нему, приложила ухо к груди:
– О, черт, что с тобой? Не бледней, не бледней, давай дыши глубже. Tы не должен помирать здесь, это плохое место для смерти. Я не смогу тебя спасти отсюда. Похоронить тоже не смогу, не помирай, пожалуйста!
Джеремайя прислонился к стене, опустил руки, хотел вытянуть ноги и не смог расплести их из турецкого узла. Джойс увидела, и сама потянула его за колено, одно, второе, расплетая, доставая, вытягивая.
– Воды, сделай глоток воды! – она достала из рюкзака бутылку с водой, открыла, поднесла ко рту Джеремайи; он сделал глоток, еще один. Вода была холодная, ледяная просто; ему стало немного легче, он прикрыл глаза.
Вдруг нестерпимая боль возникла в левом мизинце, ударила как гвоздем. Джеремайя закричал и открыв глаза, увидел Джойс; ногтем большого пальца она давила ему на основание ногтя на мизинце. Боль была как будто ему мизинец оторвали. Она отпустила его руку и удовлетворенно сказала:
– Зато инфаркта не будет. Это меня один врач научил. Твой организм переключается на эту боль, и забывает об инфаркте. Ложись повыше, дай я тебе подушку подложу
Джеремайя полежал, подышал, и ему стало легче, большая зеленая жаба слезла с груди и утекла в вентиляционное отверстие под самым потолком. Ничего, старушок, еще поживем, попортим воздух…
Оскальзываясь на обледенелом тротуаре, Джеремайя спешил в магазин. Метро не ходило, метель, снегом занесло все пути и дороги, сможет ли Джойс прийти сегодня ночью? смогла ли она прийти? Джеремайя не знал, где Джойс живет, в каком районе, и как она попадает в магазин, она не рассказывала, а он не задавал никаких вопросов. Она ни о чем его не спрашивала, наверное, ей было не интересно про него. Да и что он собой представляет? Ни машины, ни адреса, ни пистолета. Обыкновенный дедушка старый ему все равно ….
Он был приключением в магазине, за пределами этих стен его не было. Прошлый раз он принес ей куклу, дорогую, из отдела рождественских подарков. Большая кукла, как дочка, которая у него была. Давно, очень давно, он уже забыл, где и когда, но помнил синий комбинезончик, русые волосы и мягкую, беззащитную улыбку. Не плачь, доченька, папа тебя не бросит, папа тебя любит! Любишь папу? Не помнил больше ничего, даже когда и где это было, и с какой женщиной, не помнил совсем. Кукла такая же, даже ростом такая, и одета также, в синий комбинезончик и клетчатую рубашку. Джойс кукла очень понравилась, она даже уснула с ней в обнимку. Кукла — это ерунда, конечно, но ведь здесь же камеры по всему магазину наставлены. То есть возможно они не все работают, но какие именно? Неизвестно. Вообще не совсем ясно, где они установлены, из какого угла на тебя смотрят. Или не смотрят. Неважно, лишь бы она пришла. Никогда не знаешь, когда она придет, просто терпеть надо, работать, и раньше часу пополуночи в комнатку не заглядывать. Джойс этого не любит, не появится, и все, никакими дарами ее не заманишь. Ee ждет шелковое кимоно, кружевные бюстгалтеры и трусики, и не кружевные тоже ждут. Давно уже ждут, она не пришла в прошлую смену. Никогда не знаешь, угодишь ей или нет. Красные туфельки с бантами, балетки, замшевые, такие мягкие и милые, как она, когда спит. Засыпает забавно, как котенок, только что болтала, смеялась, и вдруг упала лицом в подушку, уснула крепко, как дитя.
* * *
Всякий раз, когда Джеремайя открывал вход в тайную комнатку, он надеялся, что Джойс там, ждет его или просто спит. Но матрасик оказывался пуст, и он не находил себе места, мучаясь вопросом, где она сейчас, с кем? Она же, появляясь через неделю пустых ожиданий, всегда находила самое прозаическое объяснение своему отсутствию: ездила в Бронкс проведать бабушку в богадельне, стирала свои вещи в общественной прачечной, подрабатывала в ресторане официанткой, потому что кончились наличные, ты мне не подкинешь немного? Ах, у тебя вообще нет наличных, все идет на твой счет в банке? Ну так пойди в банк и принеси мне немного денег!
В следующий раз Джеремайя запасался наличными, так, долларов сто, сто пятьдесят, чтобы дать Джойс, когда попросит, но она не появлялась в эту его смену, и он, впадая в отчаяние, изо всех сил колотил по подушкам, пух и перья летели во все стороны и ему приходилось пылесосить пол в конце смены. Старуха-привратница даже спросила:
– Чего это ты стал часто пылесосить? Вроде пыли не больше чем обычно, а ты шумишь и шумишь, спать мешаешь?
* * *
Он проверял комнатку в самом начале смены, но она была пуста… Джеремайя двигался по залу, работая, расставляя подушки по местам и неотступно думая о Джойс, где она, с кем…? Зачем ей к нему приходить, она найдет себе другого, богатого, может даже программиста, а он, Джеремайя, совершенно не годится для такой великолепной девушки. Что у него есть? Ничего у него у бедняка нет, и взять негде…. Белье в комнатке теперь было самое лучшее, он принес для нее и халат, и несколько ночных рубашечек из отделения для новобрачных. Такие милые, с голландскими кружевами и ручной вышивкой, стоят целое состояние, хотя он, Джеремайя, их конечно же не покупал, просто взял из отложенного покупательницами, да так и не востребованного товара, что всегда лежит под прилавком в любом отделе. Просто надо знать, где камеры расположены, чтобы не попасться. Но он, Джеремайя все здесь знает, за столько-то лет. Камеры ночью устанавливали, чтобы торговле не препятствовать, он ходил смотрел, просто интересно было, как что делали. Большинство камер установлены под потолком, замаскированы в лепных излишествах, но есть и на карнизах шкафов, особенно в ювелирном отделе, и прямо над кассами. Джеремайя умный и осторожный, его никому не поймать.
… никому только Джойс. Она его поймала, схватила и держит. Сначала он думал, что за яйца, но нет, хотя секс конечно да, у него долго не было секса; ему казалось, что это все в прошлом для него… оказалось, ничего не в прошлом, все работало замечательно. Но так же хорошо, так же остро, останавливая дыхание, было лежать рядом с ней спящей, подаваясь в сторону в ответ на ее движения… Она спала неспокойно, как кошка, двигала во сне руками и ногами. Куда она бежала во сне, от кого? Он ничего о ней не знал и не спрашивал, чтобы не разрушить зыбкое, недолговечное, нежное, живое нечто, что было между ними. Он не знал, что это, не мог это назвать, описать… Но в день, когда это закончится, закончится и его жизнь. Никому она была не нужна до нее, а после нее и ему ни к чему…
Он уже уходил, как всегда торопясь. Oна сделала шаг, другой следом: еще один, короткий вопрос! Он остановился в дверях, оглянулся вполоборота, взглянул ей в глаза. И она на мгновение, на долю секунды засмотрелась в них… Глаза усмехнулись, и она, преодолев невольную паузу, сказала:
– … короткий вопрос. Ты уже взбил все подушки?
На самом деле она спросила:
– Правда? – И он взглядом ответил:
– не знаю… – А словами сказал:
– Да, конечно, я это постоянно делаю, это моя работа.
Сегодня он должен найти ей черные кружевные колготки, четвертый размер, увлажняющий крем для сухой кожи фирмы «Lancôme», тени для глаз бронзовой гаммы, и какой-нибудь халатик для ванной, желательно с капюшоном, розовый или бледно- лиловый. А потом она будет примерять новые вещи, и они будут разговаривать…
Они разговаривали сентенциями из бумажек, в которые заворачивают турецкие конфеты. Развернешь серебряную бумажку, а там папиросная бумажка, на ней написано: there is a city where lovers dwell; enter for a spell!
Кто это сказал? A, никто не сказал, это на конфетных обертках написано, он некоторые, особенно интересные, сохранил:
Обертка номер 1: It sounds like a play. It’s always a play.
Обертка номер 2: I have kissed the palm of your hand and felt a fire in your soul
Обертка номер 3: The young expect from friendship to spend life together, но она не хочет провести жизнь с ним, хотя она молода, очень молода.
Вам перевести? Оки-доки:
Обертка номер 1: Это звучит, как игра. Это всегда игра.
Обертка номер 2: Я поцеловал тебя в ладонь и ощутил огонь в твоей душе.
Обертка номер 3: Юный надеется, что он проведет жизнь вместе с другом.
Эти бумажки отличная вещь: съел конфету, прочитал что написано, не понравилось, выкинул, а понравилось, свернул по форме конфетки и положил в пустую вазу. Набралсь уже полная ваза конфеток, которых нет. Пусть лежат, приобретают смысл. Иногда перечитываешь, освежаешь в памяти, вставляешь в разговор. Не забывай делать умное лицо, и все покатит. Особенно когда все накатят.
Джеремайя добежал до магазина и постучал кольцом в дверь. Тишина, никакого шевеления за дверью, ни звука. Померла привратница? А что, все возможно, ей сто лет в обед, а все сторожит, все сидит за конторкой в своей привратницкой. Разве была она молодой и желанной? О да, была, Джеремайя помнит.
Привратница была развратницей
Привратница была развратницей, так ее назвал высокий суд герцога Альбы, сто лет назад, в другой жизни. Джеремайя был мальчишкой тогда, а привратница звалась Амалией, она была женой придворного держателя печати, очень богатого и влиятельного старика. Веселая, нарядная Амалия, как она бежaла вверх по лестнице в пене кружевных юбок, не только у Джеремайи дух захватывало. И она изменяла этой жабе, держателю печати, просто со всем что хорошо движется, и с гвардейцами из охраны, и с официантом, и с массажистом, и с кучером, и с поваром. Все ее обожали, такая она была любвеобильная красотка, веселая, шутливая и щедрая, никто на нее мужу не доносил и все шло очень хорошо, пока в один ненастный день герцог Альба ее захотел.
Он послал за ней приятно удивленного держателя печати и хотел ее тут же, в своем кабинете, так сказать… Но она не захотела.
Отказала самому герцогу! Тот не мог понять, как так? Ты же эмансипированная женщина? Ну как, буду вызывать, пообщаемся… А она не захотела? И повару да, и сторожу да, а герцогу нет? Амалия ему объяснила: я сама выбираю. Я сама решаю, с кем, когда и сколько раз, и по-другому не будет.
Когда герцог Альба это окончательно уяснил, он вызвал тех самых, неоднократно ею … гвардейцев, и велел заточить отказчицу в подземелье. Амалию предали суду, и высокий суд осудил развратницу Амалию за нарушение супружеского долга к высшей мере наказания – одиночному пожизненному заключению в герцогской тюрьме.
Бедняжка сидела там до самой революции; когда неоднократно ею … революционные гвардейцы распахнули дверь камеры, они увидели седую сгорбленную старуху в рваном тюремном платье, вонючую и полоумную. О господи! – сказали гвардейцы. Амалию отмыли, причесали и одели в новую красивую одежду, но она от этого не помолодела и не поумнела. Тогда гвардейцы отобрали у герцога его дворец и устроили в нем универсальный магазин дамских товаров, а Амалию назначили привратницей при этом магазине, пожизненно или сколько сама захочет. Положили ей оклад жалованья и построили маленькую квартирку-привратницкую при входе. Привратница Амалия! Неисповедимы пути твои, господи!
Джеремайя схватился за кольцо и застучал что было сил, Амалия, Амалия, где же ты , Амалия, открой дверь, на улице ночь, вокруг дикие люди и звери, не оставляй меня здесь, Амалия, это я, твой Джеремайя! И тихо-тихо, слабо-слабо зашуршали за дверью шаги старухи, маленькая лапка потянула тяжелую щеколду, Джеремайя нажал снаружи и дверь приоткрылась достаточно, чтобы он мог проскользнуть внутрь.
– Как ты, Амалия? Что с тобой сегодня? Заспалась? Или на горшке зачиталась? – обеспокоенно спросил Джеремайя.
– Слабость одолела, все сплю и сплю, и вижу сны… – прошамкала Амалия.
– Молодость свою пересматриваешь, молодцов-гвардейцев ранжируешь? – улыбнулся Джеремайя.
– Моя камера, топчан, миска похлебки, вот все что мне снится. Не помню ничего. Знаю, была у меня другая жизнь, но не помню я … Иди, Джеремайя, иди, работай, и не бери больше вещи, не воруй, Джеремайя, я не смогу стереть эти записи, я больше не помню, как это делается, – старуха развернулась и зашаркала, пошатываясь, в свою квартирку.
Джеремайя пошел за ней, поддержал под руку:
– Какие записи, ты о чем, Амалия?
Амалия молча протащилась через прихожую:
– Смотри, дурачок! – и открыла неприметную дверку в стене слева, Джеремайя всегда думал, что это стенной шкаф. Там и стояли швабра, щетка и совок. Старуха царапнула когтем в углу слева, стена поехалa в сторону; открылась обширная комната без окон, на стенах висели экраны цвета янтаря, под ними на столах лежали киборды, принтеры, какая-то аппаратура… Не все экраны светились, но на тех что работали, Джеремайя увидел Магазин – бесконечные ряды вешалок с одеждой, полки с посудой, парфюмерией, игрушками, прилавки с золотыми украшениями, часами, лифтовые кабины, лестницы, кафе… Камеры осматривали помещения по периметру, смотрели на кассовые аппараты, заглядывали под прилавки… А вот и его подушечный рай, кровати, смятые покупателями подушки, скомканные одеяла…
– Сегодня будет много работы, – машинально подумал Джеремайя и ужаснулся, – так они все видели! Как я вещи носил и как в комнатку залезал…
Старая ведьма легко прочла его мысли и, бормоча себе под нос нечто вроде:
– … ай ладно, тоже мне тайна вклада; вещи что, вещи барахло, все воруют, вот если бы не воровали, тогда бы начальство удивилось… начальство само ворует…, – подошла к столу, над которым висели неработающие мониторы, протянула скрюченную артритом лапку и щелкнула латунным тумблером. На экранах появились комнаты, небольшие комнаты, одни с дверями и с окнами, другие без окон, а третьи вообще без входа, по крайней мере на первый взгляд. Некоторые комнаты были освещены, другие слегка обозначались в полумраке, одни были меблированы, другие совсем пусты, и во втором ряду сверху Джеремайя увидел свою комнатку… матрас на полу аккуратно накрыт пледом, на стенах висят платья для Джойс, на полу в корзине лежит новое белье… Экраны самопроизвольно включались и выключались:
– Выключаются? Надолго? – уцепился за эту мысль Джеремайя, зависая над бездной ужаса.
Старуха ухмыльнулась, облизала пересохшие губы и сказала:
– Запись не прекращается никогда. Поломок не бывает, есть дублирующая система. Так что да, все записано. Не все просмотрено, и не все еще продано, но записано все, не сомневайся.
– … не все еще продано… продают это… записи… – уцепился за эту мысль Джеремайя, – может, меня еще не продали. Так Джойс, она что же… ах ты сука продажная…
– Зря дэвушку поносишь, – засмеялась старуха Амалия. – Она не сука продажная, вовсе нет; она актриса и просто делает свою работу. Reality show, тебе забыли сказать, тебя забыли спросить, хэ-хэ-хэ… Не вздумай ее искать, все равно не найдешь… забудь с благодарностью.
Джеремайя досчитал до шестидесяти и вошел в дверь клуба. Сразу от входной двери шла лестница вниз, в подвал. На первой площадке за барьером, в глубине стены, в гардеробной, в низком красном бархатном кресле сидел швейцар, толстый молодой мужчина с пышной шевелюрой и усами. Зеленая ливрея сверкала золотыми шевронами, румяные щеки привратника лежали на белоснежном кружевном жабо, глаза смотрели снизу вверх, отчасти от того, что три пышных подбородка не позволяли ему опустить голову, отчасти же от переполнявшей его полноты жизни.
Джеремайя остановился перед барьером, подбирая правильные слова: как обратиться к такому важному швейцару? Да и швейцар ли это? А вдруг это советник президента клуба по литературе? Или по культуре питания?
– Не такой уж я и толстый, – сказал швейцар и посмотрел на Джеремайю через приспущенные ресницы. – Впрочем, это не относится. Задавайте ваш вопрос, что же вы не задаете? – и он посмотрел на ногти своей левой руки, полусжатой в кулак.
– Да, конечно задам, прямо сейчас. Я … у меня договоренность о встрече с девушкой, Джойс, она вошла сюда минуту назад.
Привратник собрал пальцы левой руку, все так же подвешенной в воздухе, в кучку, как бы рассматривая свежую козявку, хотя носа он не касался и никакой козявки, наверное, не было? Распустил щепоть в ровную линию, и все также внимательно разглядывая собственные ногти, лениво ответил:
– Нет у вас никакой договоренности. И быть не может. Но это ничего, дорогуша, ничего. Если вы сами хотите, то что же… у нас свободная страна. Проходите вперед, – и он махнул кистью левой руки в сторону слабо освещенного коридора, открывшегося за бархатным занавесом. Джеремайя пошел по коридору, заворачивающемуся в спираль, уходящую вниз, он шел и шел, касаясь рукой холодной белой стены. Было тихо-тихо, потом послышался легкий гул, который все нарастал и вдруг коридор вошел в шумный ресторанный зал с небольшой эстрадой в глубине. На круглой эстраде размером с обеденный стол плечом к плечу стояли и бренчали худой блондин на контрабасе, кудрявый мужчина выше среднего возраста и веса на скрипке и брюнетка не первой свежести на электронном клавесине. Музыка, которую они делали, была тихая, ненавязчивая, никакая, она не мешала сидящей за столами немногочисленной публике есть и разговаривать. Метрдотель стоял за деревянной полированной конторкой слева от входа и что-то быстро писал на экране таблетки; он взглянул на Джеремайю, не обнаружил ничего интересного, и вернулся к своему занятию.
Джеремайя постоял, подождал и прошел вперед, к свободному столу справа, недалеко от якобы камина без дымохода. Тут же к нему подошел официант и сказал:
– Этот столик заказан, извините.
Джеремайя подошел к соседнему столу, но и он оказался заказан… наконец в углу, далеко от входа, отыскался свободный столик и стулик; Джеремайя сел, официант положил перед ним меню и исчез.
– Наверное, надо что-то заказать, но что? – подумал Джеремайя. – есть не хочется, да и пить тоже, скорее писать, но где же у них туалет? Искать его сейчас, спрашивать у прислуги… нет, это невозможно, они меня сейчас игнорируют, а тогда совсем запрезирают… почему я решил, что найду Джойс здесь… ее совсем не видно … ее здесь, видимо, нет…
Официант в длинном белом фартуке поверх черных брюк и футболки подошел и спросил, готов ли он сделать заказ? Джеремайя открыл меню, подержал, закрыл, спросил:
– У вас есть рыба? Бранзино на гриле? Замечательно! К рыбе, пожалуй, бокал пино гриджио. Это все. Спасибо.
Официант понес заказ в кухню, слегка прихрамывая на ходу и подметая левым углом фартука пол. Джеремайя откинулся на спинку стула, разглядывая гостей и обдумывая свои дальнейшие действия: попытаться заговорить с официантом? Или с музыкантами? Они ведь знают постоянных посетителей, но станут ли они ему отвечать? И надо как-то найти туалет, где он может быть? Обычно это в подвале, но здесь не видно никакой лестницы вниз… Вообще все как-то непонятно и туманно, как и то, зачем он ищет Джойс, ему бы совсем не стоило этого делать. Спасибо что была и ладно, но что-то толкает его в спину и заставляет играть в этот детектив. Прежде всего, конечно же, похоть, у него так давно не было женщины, целую вечность до Джойс… Не влюбился же он, кто в наше время влюбляется… он же не сумасшедший. Она в него точно не влюблена, совсем не влюблена… хотя сексом занималась охотно и добросовестно. Верное слово, добросовестно, как он раньше не находил верного эпитета…
Официант принес бокал вина, Джеремайя отпил глоток: холодное, больше об этом вине сказать нечего… Джойс любит это вино, пино гриджио, у нее вообще слабость к итальяшкам.
Джеремайя старый ты козел, видишь ли, дорогой… секс и любовь совсем не обязательно связаны. Новое поколение, неблагородные твари… тьфу, хотел подумать неблагодарные твари, хотя да, так вернее, неблагородные, именно так. Аристократизм ушел в прошлое, вместе с великодушием и чистоплотностью. Впрочем, иногда казалось, что она его немного жалеет, а это уже много, на самом деле. Если она способна на жалость, то она почти человек… Музыканты на эстраде сменили мелодию на другую, столь же бесцветную…
– Туалет у них за эстрадой, вон неприметная дверка в стене, видите? – сказал голос справа за спиной. Джеремайя обернулся, за соседним столом сидел все тот же швейцар, но преобразившийся. Теперь он был в строгом черном костюме и белой рубашке с растегнутым воротником.
– Да, да, это я, а что вы удивляетесь? Моя смена закончилась, имею право на отдых, опять же бесплатный ужин за счет заведения, единственное неудобство – dress code, но это преодолимо, это ничего… нет-нет, это только сотрудникам дресс-код, а вам как хотите можно, … что же вы, идите, идите в туалет, а то скоро принесут вашу рыбку…
Тарелка с дымящейся рыбой уже стояла на столе, когда Джеремайя вернулся из туалета; швейцар поедал лазанью из фарфорового корытца, облизывая пальцы. За столом швейцара спиной к Джеремайе сидела женщина в платье с длинными рукавами, потягивала белое вино из бокала. Джеремайя сел за стол, взял нож и вилку, отрезал кусочек бранзино, положил в рот (очень вкусно, приготовлено со знанием дела), прожевал, запил вином, поставил бокал, положил нож и вилку и тихо позвал:
– Джойс? Джойс…
Спина женщины окаменела, замерла, руки застыли над столом, и в этот момент что-то случилось, как-то все пошатнулось и затянулось не то туманом, не то дымком от костра…
– Костер сложен из березовых поленьев, – отметил Джеремайя про себя – хорошо горят, сухие, весело горят!
Туман рассеялся и он увидел, что огонь полыхает в камине, который еще совсем недавно казался сугубо декоративным. За соседним столом никого не было, ни швейцара, ни женщины; басбой, старый азиат с золoтыми зубами, менял скатерть и весело скалился.
Джеремайя жестом подозвал азиата, показал зажатую в кулаке двадцатку:
– Здесь только что сидела женщина, мне надо с ней поговорить. Как ее найти?
Азиат сделал непонимающее лицо, тогда Джеремайя достал еще двадцатку: так понятнее?
– О, йес, йес, – закивал азиат, протянул желтую ручонку, оскалил зубы, – ее нетрудно найти, я сейчас позову… я покажу…
Джеремайя крепко держал деньги, азиат тянул к себе, шипел сквозь зубы:
– Сейчас все будет, сейчас, просто скажи ее имя и все, да отцепись ты, гад… – он выхватил купюры и пропал, как сквозь землю провалился.
Джойс подошла к столу, взяла стул, отодвинула, села. Она была старше, чем в комнатке, наверное, так кажется, потому что она одета.
– Во что же она одета? – подумал Джеремайя. – Джинсы, ботинки, розовый пиджак…
– Здравствуй, Джеремайя! – сказала Джойс. – Зря ты это затеял, не надо было тебе меня искать. Впрочем, что теперь говорить, дело сделано, дело кончено. Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
– Ты что, все время играла мной?
– Ах, Джеремайя, это пошло, зачем это? Не о чем говорить, ты ведь уже все понял? Это моя работа, я актриса, я этим зарабатываю на жизнь. Реалити шоу, понимаешь? Ты ничего не знал, был искренен, это повышало ценность проекта. Наша комната продавалась дороже всех, ее сняли с массового экрана и показывали только индивидуальным заказчикам, за очень хорошие деньги. Мы все неплохо заработали; ну да, ты нет, не заработал, но еще не вечер. Тебе заплатят, не знаю, сколько и когда, с тобой ведь не было контракта, но тем не менее, теперь заплатят, никто не хочет скандала, ты понимаешь? Пожалуйста, не устраивай скандала. Ну что же ты делаешь, зачем ты бледнеешь и валишься набок?
Она обхватила его за плечи, придвинулась вплотную, шептала прямо в ухо: – Держись, Джеремайя, не умирай. Они и это продадут, ты понимаешь милый? Это все идет сейчас в прямом эфире. Ну, где твой мизинец?!
В тюремной психушке «Добрый Иосиф»
В тюремной психушке «Добрый Иосиф» день шел по заведенному распорядку. Пациентов разбудили, заставили помыться, одеться и подали завтрак в большой комнате без окон. На завтрак дали йогурт, оладьи с кленовым сиропом и яблоко, пить принесли сок в пластиковых коробочках. Джеремайя все съел и совсем не наелся, но добавок не полагалось, и у других брать еду было нельзя, поэтому он посидел, подождал, на случай если кто-нибудь решит с ним поделиться или оставит что-нибудь из еды на столе, но таковых сегодня не нашлось… Он потащился в свою палату.
Из зарешеченного окошка комнаты для персонала его окликнула медсестра Юлия:
— Джеремайя, твои таблетки, – она подала ему пластмассовый стаканчик с водой и горстку разноцветных таблеток и строго смотрела, как он глотал их одну за другой, запивая водой, считала глотки. Он глотал и смотрел на нее. Гладкая головка с пробором посредине, голубая униформа, голубые глазки, розовые губки. Иногда она была совсем как настоящая, но чаще всего не оставалось сомнений в ее синтетическом происхождении
Ему она ничего не сделала, пока что не сделала, но он наблюдал за ней и видел, как она, раздав таблетки, застывает в углу за металлическими ящиками с файлами пациентов, лицом к стене; как бесстрастно она разговаривает с обеспокоенными родственниками больных – это не положено, я не могу это разрешить; вам надо спросить разрешение у врача; я этого не делаю, это не входит в мои обязанности; не знаю, в чьи обязанности это входит; нет, вы не можете принести ножницы и остричь ногти вашему родственнику; нет, это не входит в мои обязанности; нет я не могу передать вашу просьбу врачу, это не входит в мои обязанности; нет, ваш родственник не ходит на прогулки, ему не разрешается выходить за пределы отделения; нет, мы не водим его на прогулки, это не рекомендовано; я не знаю, почему ваш родственник отказывается от еды; нет, вы не можете поговорить с врачом… она никогда никому не сочувствовала, не советовала, как поступить; у нее не было других ответов на вопросы кроме отрицательных. Если кто-то из посетителей настаивал на своем и невольно повышал тон разговора, она, смотря мимо его лица, бесстрастно произносила:
– Вы хотите сами здесь остаться? Это можно устроить. Вас подлечат, о вас позаботятся, – и бесстрастно смотрела в отшатнувшееся лицо.
Если пациент совершал серьезный проступок, такой как русская Ирма на прошлой неделе, она обняла Дэвида, и он начал кричать, испугался, идиот … ну да, он идиот и есть, так вот, у Ирмы отобрали одежду, она теперь ходит в больничном покрывале, как привидение. Джеремайя спросил у нее, зачем она это сделала, знает ведь, что им запрещены физические контакты, так она сказала, что хотела выйти за Дэвида замуж, ненадолго. Еще помнит это слово. Ничего, ее подлечат, о ней позаботятся.
Джеремайя никого не трогает, он молчит и ждет. Нет, Джойс не придет его навестить, он об этом и не мечтает. Но придет день, Джеремайя в это свято верит. Откроется дверь, заведут новую пациентку, размотают на ней смирительную рубашку и это будет Джойс. А куда же ей еще? Они снова встретятся и уже не расстанутся никогда.