Наушники. Прокачка. Давление воздуха. Присвоение имени секунды. Высокий полет. Сон. Белая вода. Long haul, множество понимающих качеств, пейте non-carbonated water, и все остальное. Иногда сон тебя просто закручивает. Иногда нет сна. Самолет – серебристый карандаш. У отдельных машин есть своя судьба – и когда они начинают рисовать собой линию (будучи карандашами), уже понятно – существует разрыв. Первоначально он не велик. Но теперь виден лишь кусок траектории. Глиссада есть лишь часть жизненного проекта. Но все другое скрыто. Кто-то толкает тебя во сне.
-Ты слышишь?
-Нет.
-Проснись!
-Я не могу!
-Проснись!
-Теперь это уже невозможно.
-Проснись вовнутрь.
-Нет. Я проснусь наружу. Я хочу жить!

Экраны разбиты. Экраны унижены. Жизнь отрицательна, больший знак минус, воткнутый в землю…

Сколько в самолете было людей? Много. Я не считал, но теперь все было напрасно – и жизнь разделилась на до, и на после. Что касается меня, то я – менеджер сборной по аэробике. Существует болезнь под названием vegetable garden of girls. Преступно, чтобы за всю жизнь было сорвано лишь одно яблоко. Преступно – два. Десять – тоже грех. Но если перейти границы, вы будете напоминать кота, который кругом ставит метки. Эта вещь так и называется – сукин кот. У меня один знакомый, Семен Валерьевич, ему 60 лет, он – старый сукин кот, который не понимает своей отставки – бабы разбегаются, он остался ни с чем, это настоящая мука. Был бы он философом. Надо завидовать Канту. Это был настоящий флаг разума на фоне обезьянства ген. Другой пример – еще один старый кот, Евгенич. Да, я был на слете СК, и многие рассказывали о проблеме возраста.
-Вам, Юрий, бояться нечего, — сказал он, — у вас самый лучший возраст.
-Почему? – спросил я.
-Существует так называемый age of love. Это когда дают обязательно. Как раз это начинается после 38 лет, у женщин.
-Я стараюсь понижать возраст, — проговорил я.
-Но нельзя же понижать до бесконечности?
-Да. Тогда вы вступите в отношения с первичным хаосом.
-Нет, а всё же?
— Я работаю менеджером сборной по аэробике.
-Серьезно?
— Это – место уникальное.
-Возьмите меня к себе?
-Ха…
Это отдельная тема. Слет сукиных котов. Потому что до поры, до времени, еще нет четкой идентификации. Вы и сами себя не знаете. Вы, наверное, думаете, что все люди одинаковы. Но на первой стадии человечества предками племен были совершенно разные звери. В том числе, и коты. Происходили невероятные дискуссии тел. Потом все это прекратилось. Мы имеем то, что имеем.
С нами был президент клуба, Виталий Горький. Он выжил. Я оттащил его в сторону от горящего хвоста. Выжил также и спонсор, Сергей Романович, парень молодой, лет в тридцать пять. И такие же бывают спонсоры. Он мне помогал. Да, но хотя, как и говорили, в хвосте всегда бывают какие-то шансы, если он отвалится, ситуация была плачевна. Вся наша команда осталась там, где теперь был огонь. Никаких шансов. Здесь были лишь Наташа, Маша и Ириша. Выжил еще некий Сергей, а также – бортпроводница Лиля. Был еще некий Григорий. Сразу видно – элемент. Мы все вместе взятые – не элементы, а он – откровенно гаечный ключ греха. Выжила его сумка. Там было полным полно спайса и чистой травы.
— Надо действовать оперативно, — сказал я, — нас могут найти, например, через сутки. Нужно найти удобное место и там оставаться, а также следить, если будут лететь самолеты. Главное, чтобы тут не было вредных насекомых, а также – змей. Надо немного отойти. Я думаю, надо забраться вот на этот пригорок. Если нам придется ночевать, я бы не хотел находиться рядом со сгоревшим корпусом.
-В натуре, — сказал Григорий по-пацански, — там будут кричать души.
-Вы серьезно? – спросила Маша.
-Да, родная.
Теперь надо сказать, что это было за место. Да, но кто знает? Тропический лес? Остров. Горы. Да, все вместе. Вулкан, располагавшийся в стороне, отдавал воздуху длинный темный столб – дым, газ. Все это не добавляло оптимизма. Конечно, все остальное было чудом. Нас не поглотил океан. Мы еще дышали. В океане так много островов.
Пробравшись через заросли тропического леса, мы отыскали поляну – совсем недалеко от места крушения, здесь был слышен шум падающей воды, а по всему, у нас был шанс не умереть от жажды.
— Летел, слышь, к пацанам, — сказал Григорий, — сейчас ждут, понял? Мне Чистый маяковал, через интернет. Слышь, мол, погода плохая там.
-Откуда ты узнал? – спросил Виталий Горький.
-Он хакер, слышь. Он смотрит все рейсы, слышь.
-Как он смотрит? – спросил я.
-Слышь, легко, через сеть.
-Зачем?
-Я вез груз. А эта сумка – это для домашних кошек. Но надо, слышь, найти сначала воды. Просто так курить нельзя, потом, слышь, жажда. Я не советую шутить. Короче, Чистый маякует – говорит – у тебя по гороскопу – смерть. А я ему верю. Если говорит, что смерть, значит – так и есть. Но, вишь, прокатил нас Петруша на тракторе.
-Как это? – удивилась Ириша.
— Ты русская?
-Да.
-Ладно.
Да, что тут было говорить, но надо было жить, и мы вместе с Сергеем Романовичем уже строили планы – нужно было возрождать команду. Все это было локальным концом света. Точно так же когда-то в древности на землю упал метеорит. Но многие динозавры не выжили. Более того, они продолжали существовать – любить, размножаться, умирать, создавать биологические концепты, и так продолжалось еще довольно долго. Очень долго. Но кто мешает нам жить теперь? Да, но вскоре пройдет шок первого часа. Чем грозят психологические переживания.
— Был один человек, — сказал я, — так называемый СК. Он читал очень длинную лекцию. Степан. Все коты, как правило, уже прожили довольно долго – потому что нужно себя еще осознать. Хотя и были молодые. Он сказал правильную вещь – ищите волка там, где овцы. Я не каюсь. Но что же еще. Кто-то же должен виноват?
— О чем вы говорите? – спросила Маша.
— Я вообще, — произнес я, — вот Степан, он и вел речь о том, что обычный человек живет какими-то мотивами – но он не озирается по сторонам в поисках, к кому бы пристроиться. Вы меня понимаете.
-Так вы здесь были за этим? – вдруг поняла Маша. – А что у вас было с Никитиной?
-Но она умерла, — проговорил я.
-Только теперь я поняла, — она ахнула, — СК. Сукин кот. Юрий. Юра. Вы считаете, что все девушки – куклы?
-Резиновые, — хохотнул Григорий, — слушайте, меня не отпускает. Чистый никогда не ошибается.
-Вы переоцениваете хакеров, — заметил Горький.
-Нет, парь. Я знаю. А чего ты расстроилась, родная? Как тебя звать? А тебя? Тебя поимел босс? Ты же красивая. Ты для этого и живешь. Мужик пришел в этот мир, чтобы быть мужиком. Я бы на его месте делал то же самое. Разве тебе не было приятно? О чем думать?
Словом, все это было большим стрессом, и мы опробовали самый простой спайс. Вода было рядом. Оставалось лежать, смотреть в небо, ждать.
Что-то в жизни становится другим, преобразуется, меняет свойства. Правильней всего – отдышаться, а уже потом думать. В нормальной ситуации всегда так. А как много мелочей? Нет, здесь слишком много не мелочей. Света Васильева. Она сидела где-то посередине. В крыльях расположены баки с горючим. В средневековье ведьм сжигали, чтобы уничтожение было наиболее полным. А вдруг это так? И дух девочек превратился в пустоту? Самолет – это нечто большее, это – иной крест. Все сделано именно для того, чтобы избранные иногда горели. Наташа Сивкова как-то странно улыбалась в начале. В начале конца. Да, огня там было меньше, и теперь она превратится в птицу и будет стучаться в окно. Дома зима. Весной будут птенцы. К лету она появится. Может быть, я смогу купить ее в зоомагазине? Я так и назову ее – птица Наташа. Мне никто не запретит этого сделать.
Все было хорошо и плохо. И никто не собирался лететь за нами. И день закончился, и ночью мы сидели возле костра, питаясь пустой водой из источника, и Григорий рассказывал свою историю – там было много всего, начиная от того, как «начальник, слышь, лысый, у лысого все под контролем.
Я встретил его и сказал – запомни, ты и будешь – Лысым…»
А Сергей молчал. Ему было лет тридцать. Это было правильно и стандартно, и зачем говорить? Григорий сам себя избрал. Спайсы уже не лезли в горло. Но были и сигареты. Они спасали. Наташа и Маша жались, чтобы согреться. Ириша напоминала приведение. Лиля, бортпроводница, также не могла прийти в себя, хотя я смотрел на нее оценивающе. Нет, нет, рефлекторно. Только так. Но вспоминался и Игорь, активист движения СК, который говорил – люди, поймите, всегда и везде, всегда и везде.
Я думаю, если бы Игорь летел с нами, самолёт бы забрал его.
Ночь, полная странных звуков, была тревожна. Мы бросали ветки, потому что со стороны гор словно бы чем-то веяло, словно бы кто-то оседало на коже – и дымовой столб вулкана подсвечивался какими-то сполохами, и уже за полночь Лиля меня разбудила. Я молча взял ее за руки.
-Там что-то есть, — сказала она.
-Там?
-Там. Возле вулкана. Над вулканом. Я видела.
Я ничего не видел, но в кровь попали нехорошие импульсы. Кричала ночная птица. Злой клюв. Зачем она жила, сволочь? Может быть, в нее вселился дьявол? Как много птицы носят внутри себя первичную скверну духа? Навряд ли в таких местах все хорошо. Здесь нет людей. Здесь их попросту не может быть.
Я закурил сигарету. Лиля была холодной, и потому, хотелось держать ее руки и передавать ей часть своего тепла.
-Там что-то висело, — сказала она, — прямо над вулканом. Вот такое.
— Как висело?
-Я тебе говорю. Я не шучу. Я ясно видела.
-Вертолет?
-Нет. Там не может висеть вертолет. Нельзя летать над вулканом. Оно было темное, но светилось изнутри, продолговатое.
-Тебе страшно?
-Да.
-Нет сил, — сказал я, — завтра нас найдут.
Она улыбнулась.
-Ты замужем?
-Да. Это хуже всего. Наверняка, уже сообщили, что самолет разбился. Ты понимаешь? Я об этом думаю. Больше ни о чем. Нет, завтра все будет хорошо. Правда?
-Правда, — ответил я.

Я закрыл глаза, и видения былого плыло странно и холодно, и лица жизни, и лица дев, и даже клюв большого попугая Ара, что сидит на кухне в клетке, и даже – может быть, весь мир, собранный в кучу, разбитый и высыпанный в подсознания. Птицы кричали, словно в них вливали экстракт страха, для передачи людям. Я понимал, что Лиля просто испугалась темноты. Но утром было все иначе.
Привычка, туман, новые злые птицы. Завтрак. Но нет никакого завтрака. Просто наелась смерть, совсем недалеко – и там до сих пор идёт дым, и все плохо, и надо ждать, ждать, ждать, пока….
Ты по привычке собирался выпить чашечку кофе и оприходовать бутерброд, и он вроде бы присутствует, и это – лишь воображение, память, и не остается ничего, как сжаться, признав всю силу облома. А может быть – немного духовной еды? При этом, духовный – не значит, что светлый. Дух, он разный.
Прибежал Григорий.
-Слышите! – крикнул он. – Слышите? Серого съели! Серого съели!
Кто бы поверил в такое? Рассказ Григория был странен – на фоне его сумки со спайсами он выглядел полным абсурдом. Но я-то знал, что это не так.
-Мы пошли за водой. Я поднял голову – что-то выпрыгнуло из вулкана, очень быстро, хотя вулкан далеко. Не поверите. Никогда не было. Серый. Нормальный парень. И вот, его нет. Оно выпрыгнуло, побежало – а вон до него, сколько километров, а прибежало моментально. Я не сумел понять, что это такое. Я не знаю. Оно вдруг съело его. Буквально съело его. Засосало, и он был в коконе. А само оно такое…. Вы мне не верите?
Конечно, кто ему мог поверить? Никто не хотел идти и проверять эту версию. Не было сил, чтобы удивляться или бояться.
-Надо подождать, — сказал Виталий Горький, — прибудет помощь. Серого найдут, если он сам не вернутся.
-Он никак не сможет вернуться!
-Вчера вы были адекватнее, — заметил Горький.
-Ладно. Ладно, — сказал он, — а я пойду в хвост. Как хотите. Я буду прятаться. Как хотите, люди. И я верю в то, что сказал Чистый. Может быть я и не умру. Вам оставить чего? Слышь, ладно. Пацан сказал, пацан сделал. Если я, слышь, буду нужен, можете мне маяковать. Но предупреждайте, что вы – люди. А то…. Давайте, чо. Желаю чо, жить. Оставляю сигареты.
-Оставляй, — проговорил я.
-Ну, пожалуйста. Для адекватных людей.
Так он и убрался в лес, к остаткам хвоста, к трупам, и нам нечего было сказать. Все мы – люди не командного склада ума. Может быть, что-то такое должно было быть в Лиле, внутри ее головы, во всяком случае – некий порядок. А что до остальных? Нет, конечно, умение девушек работать с телом – дело похвальное во всех отношениях. Тем более, у меня – весьма винтажные взгляды. Но что делать? Серега? Сергей. Черт, я даже не понял, кто он такой. Если с ним правда что-то случилось – как же это нехорошо, выжить в авиакатастрофе и встрять, гм….
— Я пойду осмотрю местность, — сказал я, — может, он упал с горы. Будьте пожалуйста осторожней. Слушайте, надо сломать какие-нибудь ветки. Что, если этому Григорию еще чего-то придет в голову. Надо быть наготове.
-Мы будем кидать камни, — произнесла Маша.
Я вяло улыбнулся. Лиля вызвалась мне помочь. Это хорошо. Я распознаю флюиды практически мгновенно – это те частицы, те неведомые молекулы, которые тут же располагают человека к человеку. Одна десятая взгляда. Одна пятая полуприкосновения. Наконец, запах. СК среднего порядка этого не знают и действуют напором – и тут есть определенная почва. Всегда есть шанс найти желающих разделить вашу страсть. Мир огромен. Достаточно метода тыка.
Эта теория хороша, когда ты знаешь, что будет день, будет ночь, а здесь, среди дурных лоснящихся деревьев, все выглядело слишком уж странно. Мы вышли к склону и посмотрели на вулкан. Он дымился довольно скромно. На самом деле, я ничего не знаю о вулканах. Я видел их только по телевизору.
-Ты уверена, что там было что-то? – спросил я.
-Да. Ты думаешь, я сошла с ума?
-После всего, что было…
-Ну нет.
-Ладно, — сказал я.
Мы спустились. Ручей, сбегавший с вершин, постепенно расширялся, даря местной природе живительную влагу. Все виды местной фауны, наверное, зависели от этого потока, и даже все эти адские птицы, которые раскрашивали ночь в самые дурные цвета. И даже мы теперь. И телефоны показывали отсутствие всего – хотя, наверное, они могли беседовать друг с другом независимо, задавая вопросы, отвечая на ответы.
-Ты кто?
-Старый Самсунг.
-А ты где?
-Был в кармане. Но карман сгорел.
-А твоя рука?
-И она сгорела.
-Ты слышишь других?
-Раньше недалеко от меня мерцал блатной «Гэлакси», но кажется, ему каюк.
-А что у него? Батарея?
-Нет.
-Лицо?
-Нет. Вообще ничего нет.
-Я слышал, это утилизация.
-Наверное.
Телефоны обогнали человека, но система ценностей меняется. Сейчас – хорошее время. Всего полно. Живи – сколько хочешь. Я не мог не оценивать Лилю по-своему, и, хотя здесь было не место для еды глаз, но в самом начале, женщина такова. Если не начинать с глаз, то вы – хренов деклассированный водопроводчик. И весь мир ваш – гайки, ожидания счастья, социальный круг в виде таких же работяг. Ничего не сделаешь. Это – свойства души.
Был еще Сёма, довольно мемуарный СК, который был теоретик устный – все же, не всякому придет в голову записывать свою жизнь. Казанова как-то сказал следующее: «в наше счастливое время проститутки совсем не нужны, так как порядочные женщины охотно идут навстречу всем вашим желаниям.»
Сёма был тут солидарен:
— Если женщине дали немного воображение, это ее талон. Она его уже получила. Теперь его надо отоварить. Нужно искать женщин с талонами. Это – природные талоны. Есть и без талонов. Очень скучно, и секс мучителен, как будто тебя пригласили и говорят – сейчас вот, парень, будет тебе дадено. И проносят доску. А ты спрашиваешь – это чо? Доска? Да, доска. Это для тебя. Ты зол. Но говорят – ладно, доску одушевляем и превращаем ее в женщину. И от этого не становится легче.
Еще вот что казал Казанова: ведут того, кто хочет идти; того, кто не хочет, тащут.
Все верно. Предки человека и сейчас сидят на ветках в Африке и вечно чешутся. У них – порою так. И это хорошо – сейчас время что надо. Нет войны. Много еды. Есть социальные сети. Казалось бы – делай, что хочешь. Да, но вот сборной по аэробике больше нет. И нет Инги – никто так не выгибал спину в упражнении, когда поднимают ногу и машут ей туда и сюда, как бы изображая механическую передачу. Даже в хорошее время природа и судьба объединяются, чтобы сокращать поголовье. Легче ли, если ты не сгорел вместе с ней?
Мы перешли ручей и стали подниматься.
-Ничего не видно, — сказала Лиля.
-Да. Но если мы поднимемся вот здесь, до верха, то, наверное, что-нибудь увидим.
-Юр, — сказала она.
-Да, — ответил я.
-Ты ешь баб глазами?
-Ты заметила?
-Да.
-Не очень удобный момент.
-Ну да. Поднимемся?
-Да. Давай руку.
Пришлось потратить минут двадцать, чтобы забраться на маленькую локальную вершину, и здесь нам ничего не мешало. Это был подъем, как подъем. Но что же ждало нас выше? Это не то, чтобы бросилось в глаза, оно напало на нас всем фактом своего присутствия – а именно – здесь лежал маленький одномоторный самолет, очень побитый, очень униженный своим положением – со сломанным крылом, вырванной частью хвоста и разбитыми стеклами. Но хуже всего, что вскоре мы нашли непонятные полупрозрачные штуки – вроде мешком из полиэтилена, плотные, запаянные со всех сторон, шуршащие при прикосновении.
— Смотри, — сказала Лиля.
-Подожди, — ответил я.
Было совсем не понятно. И было ужасно. И очевидно. Но кто-то поместил туда людей, видимо, давно – они были едва различимы сквозь полупрозрачную ткань, да и потом – это были лишь отдельные детали. Как будто люди высохли, сделавшись мумиями – но не именно так, как это случается при чистой мумификации. Ткань мешала все это понять, я попытался прорвать ее острым краем камня, и Лиля спросила:
-Зачем?
Я пожал плечами.
-Это же трупы. Ты понимаешь?
-Да. Но если кто-то сложил их в мешки, значит, тут были и другие люди?
-Смотри внимательно, — она обернулась, — или ты на меня смотришь?
Я усмехнулся.
-Юр, мне это не нравится. Ты не видел ту штуку. Тут….
Ткань не поддавалась, да и при внимательном рассмотрении ничего нельзя было ничего сказать – не было швов, хотя имелись участки натяжения, и там не произошло разрывов, лишь было видно, что вещество немного растянуто, структура – ячеистая, как-то по-нехорошему ячеистая.
И вновь я смотрел на то, что осталось от людей, и что можно было рассмотреть, но ничего нельзя было понять.
— Там же, — проговорила Лиля…
-Что?
-Там может быть рация. Идём.
И правда, самолет не разлетелся на части, как наш большой, упитанный технической мыслью, аэробус. Мы пробрались внутрь в поисках рации. Все верно. Что-то такое имело место, и ни я, ни Лиля, не имели ни малейшего понятия, что делать.
Кнопки.
Аккумулятор.
Питания.
Сеть.
Это логика. Все зависит от того, как давно этот самолёт упал. Год? Два? Вряд ли. Он бы успел зарасти, хотя место и не самое удобное для зарастания. Но глаз не обманешь. Год – максимум. Где же ты, радио? Возможно ли чудо?
Мы клацали все кнопки подряд и ничего не добились. Я посмотрел ей прямо в глаза.
— Все ясно, — сказала Лиля, — у нас работала Райка. Лет пять назад. Она уехала в Америку. Время от времени у нее было что-то с кем-то, прямо в самолёте. Она наверное было немного съехавшая по этому делу. В экипаже у нас все знали. А она очень умела хитрить. Она прекрасно понимала, что это плохо – она сначала думала, потом делала, поэтому ее никто не поймал. Иначе бы наказали всех. Ко мне один раз подошел начальник и спросил – а что у вас с Раей там? Я испугалась. Думаю – может, заложить ее? А уже поздно. Она связала командира, сам знаешь, чем. Это потому что ей нельзя было отказать. Она была как девушка из фильма Морозко. У мужиков не было шансов, даже если б дали выбор – один раз с ней и смерть после этого или жизнь, многие бы выбрали первый вариант. А что до мужчин, именно личной жизни, то там тоже был полный бардак. Так я сказала – а что у нас именно с Раей? Я потом поняла – с ним случилась та же история. Он не выяснял ничего, он же понятия не имел, чем занимается Райка. Да если б и знал. Он бы еще больше возбудился. Словом, через меня он решил найти к ней доступ, к Райке. А я делаю вид, что все в порядке, что ничего не знаю.
— Ага, — сказал я, не зная, что ответить.
Я закурил.
— Ты имеешь в виду, что мы бы друг другу подошли? – спросил я.
-Кто?
-Ну ты про Райку рассказываешь.
-А. Нет. Хотя и да.
-Да у меня была целая команда, — проговорил я.
-Прямо твоя? Ты специально тут работаешь, чтобы было много доступных девушек.
-Специально, — сказал я, — это моё все. Было все. Теперь остались Наташа, Маша и Ириша.
-Даже не знаю, что сказать,- он улыбнулась, но тут ее взгляд что-то поймал.
Мы выбрались из кабины – мы ясно увидели – что-то выбежало из вулкана. Нельзя доверять взгляду. Но и сам мозг с ним не в согласии. Он опирается на свою базу данных. Если какие-то вещей в этой базе нет, то он не понимает. Он ничего не понимает, этот мутовчатый биологический компьютер. Мы так и стояли – хотелось постучать по голове. Но что делать? Он проскочило очень быстро, и мы не могли ничего сказать.
-Ты видел? – спросила она.
-Видел.
-Ну…
-Смотри.
-О, черт.
Оно висело немного в стороне, и потому мы не смогли увидеть его сразу же. На деле, ситуация с мозгом была та же, хотя здесь все же был шанс что-то оценить. Нечто, висящее ниже по склону, продолговатое и зубчатое, диаметров, может, метров двадцать – не меньше. Можно было представить себе, что в небо подняли шестерню. Простые вещи скреплены привычками, которые оседали в человеке во всю длину эволюции, все невозможное способно существовать лишь на задворках разума.
-Хреновина, — проговорила Лиля.
-Нам бы надо перейти на другую сторону. Я думаю, подальше от вулкана. Они как-то связано. Да, теперь понятно, что Григорий все это не придумал.
-Ты думаешь?
-Это и так понятно.
-Они его съели?
-Наверное.
-Но что это?
-Не знаю. Какой-то аппарат. Они вылетают из вулкана. Ты видишь. Я слышал про такое, но я никогда не обращаю внимания не чепуху. Мне нравятся женщины. Я бы, конечно, обязательно сказал, что ты мне нравишься – но какая, Лиль, разница. Ты меня даже не осудишь.
-Ладно тебе, — проговорила она.
Я был готов на что угодно, хоть бы провалиться сквозь землю. Но надо отметить, что тут была целая масса факторов, и первый из них – уже притупившееся чувство голода. Я не люблю аскетизм. Я ненавижу диеты. ЗОЖ – это первый мат в словаре обсценной лексики. Но с момента катастрофы уже прошло больше половины суток, шок и страх сменились скомканной нервозностью, и все вместе это создавало в голове непонятный туман. Сигареты от Григория еще оставались. Спайс не играл никакой роли. От него лишь подступала тошнота. Мерзкое колесо продолжало висеть и понемногу вращаться, небо засвечивало его контуры, и нельзя было разобрать детали. Не было никакой нужды его понимать. Сознание должно находиться в своем пространстве имён. Люди не созданы для чужого, чуждого, иррационального с нашей точки зрения. Лучшая вещь – это любовь, в полном размахе, во всей своей широте – без всяческих жертв, но – во всем диапазоне наслаждений.
Мы вернулись к рации.
— Мне сейчас еще хуже, чем тогда, — сказала Лиля.
— Почему?
— Не знаю.
— Мне тоже как-то так, — сказал я, — тоже.
Всё это клацание кнопками вдруг возымело эффект. Рация ожила, и мы услышали Это. Я бы не смог подобрать слова из лексикона простого человека, или же не простого, или пусть даже – специалиста в области областей непонятных. Я даже стал считать в голове, не покурили ли мы лишнего? Нет, лишь пробы. В основном, обычный табак, который Григорий также вез для чего-то, куда-то, направляемый неким Чистым. Может, он виноват? Но это – слишком простой аргумент. Да и сам момент катастрофы уже потерялся в голове, казалось, я вообще ничего не помню.
Оно говорило.
Мы застыли, словно мелкие паучки перед паучихой – в вожделении страсти и с обязательным условием быть поглощенными.
Оно замолчало.
Я молчал, надеясь, что это не повториться. Я даже закурил.
Но вот, снова.
Оно говорило.
В голосе имелось все, что нужно – все виды артикуляции, все свойства, вся динамика этого инструмента коммуникации – и это было нечто чужое, не злое, но настолько непреклонное, словно бы речь разумной серной кислоты. Вы, может быть, пожелаете вступить с кислотой в контакт. Вами движет рациональный склад ума и убежденность в том, что всякий разум ищет пути друг к другу. Рука к руке. И вот, прикосновение. И рука шипит, испаряясь под воздействием кислоты. Я не мог пошевелиться. Сигареты умерла, когда огонь дошел до фильтра. Никаких шансов, чтобы остановиться.
Был еще один голос.
Двое.
Оно вдруг замолчало, но еще некоторое время я находился в состоянии перевоплощения в туман. Я вдруг очнулся. Лиля, убрав ладонь с головы, посмотрела на меня.
-Ты чувствуешь? – спросила она.
-Да. Я – это не я, — ответил я.
-Может, психоз? Юра.
-Я знаю, что я Юра. Ты знаешь, что ты – Лиля?
-Знаю. А что не так?
— Не так? Я не чувствую себя. Нет, я не чувствую тебя. Понимаешь, однажды я был на съезде, там собирались так называемые СК. Сукины коты. Это мужики, которые всю жизнь свою не просто отбывают на земле, а как бы отвечают за свое звание. Там собирались лучшие, все это начал некий Иван Мартынович, который считал, что он превзошел всех возможных и невозможных соблазнителей. Дело не соблазнениях, не в самом факте, Лиль. Пойми, это – нарушение ли в генах, или наоборот – особый ген, только есть такая категория мужчин, которые не могут жить просто – женщина, быт, радость. Нужно очень, очень много женщин – десятки, сотни. Тысячи, Лиль. Это внутренняя обязанность. На первом месте стоит воображение. Это главное свойство. Ты понимаешь, что ты – не заключенный внутри несовершенного мира, а потребитель.
— Потребитель баб, — сказала Лиля.
-Да. Не одной же едой. Проблема в том, что здесь отчасти – параллельные миры. Далеко не всем мужчинам это свойственно. У пчел, например, есть трутни, которые способны только трудиться. Здесь – вещи налицо. В нашей системе координат природа дала людям одинаковую внешность, но структурно мы можем быть крайне отличными. Никто не занимался вопросом всеобщей идентификации.
-Я поняла. Ты еще тут фрукт, Юра. Ты даже теперь об этом думаешь?
-В этом проблема. Я не думаю. Лиль, что-то не так. Ты это чувствуешь? Ты в порядке?
-Нет. Ты прав. Оно во мне. Этот голос. Мне не страшно. Я не хочу убегать. Я хочу… Слушай, а это…
-Что, это?
-Ладно. Это не то.
Здесь был новый виток, или же – первый виток общности с Лилей, но я больше не был собой. Хотя, голос здравого смысла по-прежнему оставался. Нужно было бить себя самого, чтобы очнуться.
— Иван Мартынович, — сказал я, — он установил кодекс сукиных котов. На самом деле, никакого кодекса нет. Надо победить свой страх. И, лучше всего, окружиться девушками так, чтобы потребление было естественным. Ну, вот как фруктовый сад. Не нужно никаких усилий, чтобы сорвать плод. А потом – следующий.
— Он был тренер женской команды? – спросила Лиля.
-Да. Как ты узнала?
— Слушай, со мной тоже не все в порядке. Я – это не я. Что у тебя с собой? Сигареты?
-Да.
-А спайс ты брал с собой?
-Нет. Он остался в сумке.
-Идем.

Ушедший страх сменился жаждой чего-то еще не открытого. Нужно было упасть, свалиться в пропасть и разбить себе голову. Но я бы вылетел. Я бы парил над скалами и смеялся. Это не выход. Уже теперь это было очевидно. Очень прозрачно. Очень легко для принятия.
Мы встретили мешок, еще свежий, и Виталий Горький внутри него еще трепыхался. Иногда наши взгляды пересекались, и я чувствовал его бесконечную боль. И в этот момент мне самому было так больно, что я терялся, я был готов рассыпаться и стать набором разбросанных несортированных камней – но никто не давал мне облегчения. Лиля попыталась его освободить. Было видно, что он там кричит, Виталий Горький, но голос не проходил сквозь полупрозрачную ткань мешка. У нее ничего не получалось. Все было тщетно. Она нашла самый острый камень и отчаянно била ткань – верхний слой поддавался и сгибался, но не шел на разрыв. Возможно, здесь был необходим нож, но – не было ножа.
Должно быть сравнение.
Предметы, ряды, виды.
Нет ничего непобедимого.
В наше время даже смерть не абсолютна, хотя бы в некоторых рамках.
Я потерял чувство времени. Рецепторы моего тела работали параллельно захваченного в жуткий плен Горькому. Тогда я повернулся и увидел его.
Это было мерзко. Нет, конечно, можно заставить ходить кислоту – без ног, но в пределах своих собственных свойств. Но это не то. Нечто, о чем нельзя сказать. Оно не может смотреть. Зрение также не характерно для Этого. Обоняние, питания, жизнь, смерть – нет, здесь все иначе. И эта бесконечная чужеродность отрицала жизнь любого, кто смотрел на Это, и это не было смертью.
Аннуляция.
Вы были, но вас вдруг отменили.
Не нужно вас. Нет. Просто нет. Оставить. Не вы. Никого. Никак. Нет естества.
Я понял его, и оно поняло его, и едва не напал на Лилю – я сумел остановить себя лишь в самый последний момент.
-Идем, — сказал я.
Она повернулась.
-Лиля, надо идти. Надо что-то делать. Я превращаюсь. Ударь меня, Лиль.
Расторжение договора о бытие.
Но цепочки событий еще остаются. Лица, слова. Лиля проходит по коридору, улыбаясь, светясь, и я смотрю на нее, отправляя в свои мечты, и здесь можно уже ждать отклика от подсознания – что оно скажет? Оно – тайный зверь человека. Лиля должна была понравится именно ему. А что я? Как себя не рихтуй, как бы и сама жизнь ни рихтовала меня, все это вторично.
А потом, без предупреждения, неожиданный вход в пике. Я подумал, что попаду в райский сад, окруженный светлыми девами.
Какое-то время выпало у меня из головы. Но вот, я отыскал сам себя и увидел ее глаза. Хотя состояние нормального человеческого мышления и не возвращалось, но прибавилось усталости. Сердце бешено стучало в груди. Я лежал на траве, сумка Григория валялась неподалеку. Слова еще не родились. Было лишь чувство вселенной, подключенной ко мне – словно бы общее тело чего-то неведомого, большая чужая родительская структура, где я – лишь сегмент или рецептор, и в течение мгновений я был способен все это понимать. Я хотел позвать ее, но вдруг понял, что не знаю имени. Нет, у меня все же хватило сил на то, чтобы вынуть сигарету из пачки и закурить.
-Ну, — проговорил я.
— Да, — ответила Лиля.
— Лиль, сколько времени?
-Я не знаю, — ответила она, — я слышала вертолеты. Наверное, нас нашли.
-Я бы выпил, — проговорил я.
Но было понятно, что я уже и так выпил, и это не было напитком из материального мира. Этот факт показался мне неприятен. Надо было бороться. Бороться и не сдаваться.
-До того, как начать работать в команде, я многое повидал, — сказал я, — и я хорошо разбираюсь. Нет, дело не в том, что тебя сейчас нет в тебе. Меня же тоже нет. Но еще не все потеряно. Еще, я был менеджером на эстраде, по среднему. Это когда знаешь, не самые высоты, но и не примитив. Мне повезло. Продюсер не интересовался бабами. Ну ты меня понимаешь. Дело не в нынешнем времени. Просто, есть приоритеты. Я имею в виду…. Я был свободен, как ветер. Много девушек хочет на эстраду. Все хотят быть звездами. А ты – допустим, есть клапан. Ты или открываешься, или закрываешься. Но за вход надо платить, и это – большая и лучшая штука. Не знаю… Лиль. Лиль, расскажи что-нибудь о себе. Это поможет, будет легче. Осталось еще немного. Мы выживем. А где остальные?
— Никого нет.
— С ними – то же самое?
— Они забрали коконы. Забрали их в вулкан. Кроме Григория.
— Лиль. Скажи.
— Я любила одного парня, — сказала она, — но я уже была замужем. Я смотрела на него каждый день, и я все думала – почему я вышла замуж за Колю, Коля…. Он просто меня купил. То есть, не в прямом смысле, он меня выручил, помог мне, и я отплатила ему за это, а потом уже поздно. Была бы смелая – сказала бы ему сразу, а я думала, что будет что-то само по себе. Я ему постоянно говорила, конечно, и он усмехался и соглашался – мол, и правда – это любовь, Лиль. Но он меня никуда не звал, мы просто об этом говорили на работе, и, в конце концов, мы были полностью откровенны. Я сказала ему, что как жаль, что я не встретила его раньше. Он сказал, что, конечно, нет проблем просто так встретиться и просто, и все, Юр, как обычно, но он сказал, что тоже женат, и что жена – она тоже случайность, и это обидно, и что встречаться мы не будем, так как это не по принципу. Потом он уволился, и прошло уже семь лет, и он мне иногда снится, и больно просыпаться. Словно в жизни что-то потеряно навсегда. Я поняла, что это так. Может, я для этого и жила. Ты слушаешь, Юр?
— Тебе легче?
-Немного.
-Что скажем про остальных?
-Слушай, скажи, что ничего не помнишь. Так лучше всего.

У меня был и еще один провал в памяти. Мы были на какой-то базе, и люди напоминали мне только что нарисованные контуры. Чтобы не сойти с ума, я думал о девочках. Я вспоминал их от первой до последней, и чужеродное во мне отступало, и я был способен говорить. Иногда возникало чувство особенной заморозки. Приходил врач. Он был узкоглазый.
-Китаец, — говорил я крайне пафосно, словно китайское бытие находилось в особом разряде.
Нет, он не знал нашего языка. Прислали переводчика. Вопросов было мало. Все видели, в каком я состоянии. Но, черт возьми, никто не знал подробностей.
Они действительно думали, что в катастрофе выжили только….
При мысли о Лиле я очнулся. В голове шли волны – это когда в воду бросают камень, и по поверхности проходит жидкое эхо. Здесь было что-то подобное – и вот, волна находит то, что ищет. Она действует как локатор. Мне не нужны глаза, я иду наощупь, я открываю двери, вот – конец всему, порог, а за ним – вечная тьма.
Я очнулся. Лиля оказалась в коридоре – свежая, чистая, но – еще более чужая, чем прежде. Наши зрачки сошлись – луч к лучу.
-Домой уже позвонили, — сказала она.
Я почесал голову. Я не чувствовал ее тепла. Она и была, и не была.
-А ты – звонил?
-Нет, — ответил я, — я не подумал. Но, наверное, по телевизору уже сказали.
-И слушай, — проговорила она, — я все время думала, но я потом забыла, о чем думала. Я рассказала тебе про того парня. Нет, не в этом дело. Они нашли тело Григория. Он третий. Если тебя спросят, скажи, что ничего не помнишь. Понимаешь? Я прекрасно помню, кто его убил.
-Ты? – спросил я.
-Да.
-А мешок? То есть, кокон?
-Не знаю, — она пожала плечами, — давай договоримся.
-Мы и так договорились.
-Начнешь жизнь заново?
-Да. Нужно обязательно делать все то же.
-Новые девочки?
-Что?
-Ничего.

Можно было предположить все, что угодно, но мы больше не виделись. Я потерял к Лиле всяческий интерес, но это было лишь частью всего остального безразличия, которому суждено было с годами лишь усилиться. Меня опрашивали какие-то люди, и я рассказывал им, что самолет вдруг завалился на крыло и вошел в пике. Но у самой воды пилотам, очевидно, удалось его выровнять. Лайнер шел над океаном, пока на свалился в лес на вулканическом острове. И – больше ничего. Они спросили у меня про сумку.
-А что там было? – осведомился я.
-Курительные смеси.
-Обычные смеси?
-Да. Самые обычные. В некоторых странах они запрещены.
Меня даже спросили, курил ли я что-нибудь из этой сумки, на что я отвечал, что не помню. На самом деле, в памяти не было никаких пробелов. Но не было и проблем. Я не переживал. Я не вспоминал девочек из сборной по аэробике. Впереди был новый рейс – домой.