Ибо только красота, мой Федр, достойна любви и в то же время зрима; она, запомни это, единственная форма духовного, которую мы можем воспринять через чувства и благодаря чувству — стерпеть. Подумай, что сталось бы с нами, если б все божественное, если бы разум, истина и добродетель являлись нам в чувственном обличье? Разве мы не изошли бы, не сгорели бы от любви, как некогда Семела перед Зевсом?

В своем маленьком шедевре — «Смерть в Венеции» — Томас Манн исследует взаимоотношение аполлонического и дионисийского начал, разума и чувства.

Стареющего Густава фон Ашенбаха посетило опьяняющее чувство любви. С этих пор в нем начинают противоборствовать два начала, символизирующие разум и чувство. После нескольких попыток ограничить себя, сбежать, Ашенбах отдается во власть вакхического состояния: радости, возбуждения. Последующий сон — это символ оргии на руинах разума. Повсеместная смерть — это и табу и одновременно его разрушение. Она умерщвляет волю и освобождает чувственность героя.

При том, что с сюжетной стороны новелла о современности, о любви стареющего (может он и был одним из мертвецов, ибо не жил, не чувствовал?), к мальчику, произведение скорее имеет символический характер. Мальчик — это идол, божок, который столкнул две противоположные силы в душе одного человека. И что самое интересное смерть символическая становится смертью физической, словно начала одновременно и соединились и разрушили друг друга.

Обсуждение рассказа в ЖЖ sibkron: http://sibkron.livejournal.com/364136.html