Иван Иванов попал в ад. Он стоял в очереди по направлению в волейбольной площадке. Там шла игра. Если игрок терял мяч, у него отрезали голову, а дальше играли этой самой головой. Следовательно, мяч и был голова, так как если и был когда-то сам, собственно, мяч, то такое имело место где-то в самом лишь начале мироздания.
Толпа тянулась, превращаясь в единого монотонного червя. Даже и не червь это был, а слизень – существо, которое способно собираться из отдельных клеток, а следовательно, появляться из ниоткуда.
Судья свистел. Игроки кричали:
-Подавай! Подавай!
-Справа встань!
-Смотри, сороковой у них блок ставит!
-Давай!
Иван Иванов покопался в кармане и нашел сигареты. Он закурил, и дым полетел вдоль толпы, и многое поднимали головы, не понимая, что это был за запах. Казалось, миром правит беспамятство.
-Далеко идешь? – спросил Иван у рядом стоящего.
Тот обернулся – из его глаз светил шел черный свет.
-Понимаешь меня?
-Понимаю.
Парень был бледный и страшный.
-А что это за место, понимаешь?
-Нет.
-Не может быть, все понимают, а ты – нет, — сказал Иван Иванов.
Парень пожал плечами.
-Ты хоть помнишь, кто ты?
-Да.
-А имя?
Парень задумался. Нет, он не помнил.
-Как игра начнется, тебе дадут номер, — сказал он, — а сейчас ты и правда не помнишь. А знаешь, кто я?
-Кто?
-Я – Иван Иванов.
Было видно, что парню это глубоко безразлично. Игра близилась, Иван вновь курил. До конца пачки было не так уж далеко, и надо было чем-то себя занять. Он принялся покрикивать, подталкивать впереди стоящих, чтобы они болели за игроков. Некоторые откликнулись. Возник шум, аплодисменты. Волейболисты приободрились. Мяч, а это была голова какого-то пожилого человека, сверкнул глазами и прокричал:
-Давай! Подай! Бей!
И тут же голову подали, но был поставлен блок, мяч отлетел, взмыл вверх, и вот – еще удар, и – очко! Два игрока устремили друг на друга гневные взгляды. Кто-то из них был виноват в том, что противник забил гол.
-Отрежьте голову обоим! – крикнули с той стороны сетки.
Судья свистнул и указал на указал на женщину в свитере. Тотчас появилась большая рыба с ногами, сверкнул нож, и площадку омыл фонтан крови. Голова была брошена подающему. Кровь вытер своей шерстью гигантский Заяц-уборщик.

-Плохо играют, — сказал Иван Иванов, — очень слабая организация. Все потому, что нет тренировки. Не знаю, кому от этого лучше.
-Потому что это есть ад, — сказали сзади.
Он обернулся. Это был священник.
-За что вы попали сюда, батюшка? – спросил Иван.
-Не знаю, — отозвался тот.
-Но ведь вы – слуга господа.
-Да, но откуда мне знать?
-Женщины?
-Нет.
-Наверное, за это, — заметил Иван.
-Что вы имеете в виду?
-Если вы соблюдали чистоту, то, стало быть, в этом и был грех. Грех чистяка.
-Извините, кто вы?
-Я – Иван Иванов.
-Тогда понятно.
-Ничего не понятно. Вы играете следом за мной. Вам надо кричать и поддерживать меня. Не вздумайте вести себя пассивно. Надо бороться. Побеждает тот, кто борется.
-Но уже поздно, — сказал священник, — здесь бесполезна борьба. Все прошло. В истории нашей планеты не было случаев, чтобы кто-то вернулся с того света.
-Никогда не поздно, — ответил Иван Иванов, — я должен выиграть. А вы, вы хотя бы делайте все, что можно. Нет, правда, если вы не грешили, значит, вас отправили сюда за стерильность. Ну сами подумайте. Вы отказались от плотской любви ради Господа. А кто вам сказал, что это – Господь? Он сам вам сказал, что нельзя? Вы же читали Библию? Ничего там такого нет. Были у Христа и женщины, и вино, и никого он этим не томил. А вот церковь – это другое дело. Кстати, вас же как-то звали раньше?
-Именно. Звали. Попытаюсь вспомнить. Кажется, Фёдор.
-Вот вы, отец Фёдор, гордо держите голову и постарайтесь не забывать, кто вы есть.
-Какой в этом смысл теперь?
-Я же вам сказал.
-В аду – смысл? Вы сами-то почему здесь?
-Случайно, — ответил Иван Иванов, — я тут на экскурсии.
И вот, последнему перед ним человеку отрезали голову, и он вышел на площадку и сразу же подал. В жизни Иван Иванов всегда хорошо играл в волейбол. Он был чемпионом завода. Ну, то есть, не мог он быть один такой чемпион. Но играли и в простой волейбол, и в пляжный, и там, и там он блистал. Вы скажете – но дело это физическое, а тут – чистой воды метафизика, но все это ерунда. Чемпионом становится только тот, кто этого больше всего хочет. Так вот, при заводе было три команды – «Луч», «Пиво», «Сила» и «Сетка-2». «Сетка-2» была чемпионом, и он – вместе с командой этой. А еще, они выиграли чемпионат среди всех филиалов, и Иван Иванов редко набирал меньше пятнадцати очков за игру. Он подавал, словно бы пушка стреляла, и люди часто спрашивали у него – мол, а не играл ли ты за профессионалов, и Иван говорил, что нет, не играл, но, конечно, есть такие виды спорта, в которых он и был чемпионом – например, просмотр футбола или питие пива с вяленой воблой.
И потому, как только он встал за подающего, дела у команды пошли в гору.
-Слабаки! – воскликнул он.
На самом деле, было ясно, что игра идёт до одной единственной ошибки. Тем менее, вся партия была взята на его подаче, и в перерыве он собрал вокруг себя остальных игроков:
-Все дело в том, что команда не успевает собраться, — проговорил он, — состав постоянно меняется, сыграться не получается. И правила дурацкие. Но надо выиграть игру, а потом требовать, чтобы судья сменил правила. Ну, или кто там. Кто-то же их установил. Судья, видите, есть.
И, повернувшись, он спросил у судьи:
-Зыришь?
Тот пожал плечами.
-Нормально?
-Нормально, — ответил тот сухо.
-А что такой мрачный.
Ответа не было, и они сошлись глазами – словно бы две галактики оказались друг напротив друга. Очень часто бывает, что одну галактику уже поглотила черная дыра, и теперь, происходит поглощение соседа. Так было и теперь. Каковы шансы объекта-донора? Кто-то может сказать, что энергия не утечет в прорву? Не было такого никогда. И Иван Иванов ясно это понимал.
Игра возобновилась, и в течение второй партии весь состав у соперника поменялся несколько раз, и, наконец, подачу Ивана удалось взять, и противник выиграл очко. При этом, мяч-голова был взят от одного из игроков команды Ивана Иванов, и на площадку вышел отец Фёдор.
-Каково, святой отец? – спросил Иван.
-Может быть, я мало верил? – спросил тот.
-Мало верить тоже можно.
-Почему?
-Мир полон искушений. Виноват мир, а не ты.
-Но почему?
-Стерильность, отец Фёдор.
-Но я бы исправился. Но….
-Никогда не поздно исправиться, — проговорил Иван Иванов, — держи удар, святой отец. Главное, отбей перед собой, не назад. Давай. Не бойся.
Была подача, она пришлась в руки центрального, Иван подбежал и аккуратно перевел мяч через сетку. Несколько раз голова перелетала с одной стороны площадки на другую, пока соперник не ошибся.
-Слышь, судья, а что потом? – спросил Иван Иванов.
Тот лишь свистнул в ответ. Подавать отправился отец Фёдор. На самом деле, ни у кого тут не было имён. Номера переходили от одного другому, и многие, что начинал здесь свою волейбольную карьеру, тут же её и заканчивал, и никто не мог сказать, что же было дальше. Ведь ад – это бесконечные муки. А значит, голову должны были пришить назад и пустить человека по второму кругу. Так, во всяком случае, рассуждал Иван Иванов, ибо он отчетливо понимал свое бытие и окружающую его атмосферу. Возможно, он был единственным человеком, кто знал об этом. Со стороны площадки открывался вид на выстроившуюся очередь, и все это выглядело более, чем плохо – это был предел истинного, чистого, синего пессимизма, и вид этой толпы передавался наверх, куда-то вне жизни, и художники, отягощенные адским чувством, рисовали страшные картины. Во сне им слышались стоны грешников. Они заливали сами себя алкоголем, но это не помогало.
-Давай, давай, — сказал Иван Иванов.
Была еще одна подача, а потом – еще одна. Отцу Фёдору удалось выиграть несколько очков, и матч был завершен. Иван Иванов тотчас подскочил к судье и, схватив его за грудки, стащил со своего места и посмотрел в глаза. И так, они мерились взглядами, и не было ни единого шанса отобрать у соперника хотя бы грамм осознания. Но Иван не сдавался.
-Надо поменять правила, — сказал он, — должно быть несколько команд, и должен быть чемпионат. Ты, наверное, об этом не слышал. Ну что ты молчишь? У тебя, видимо, и имени нет? Зачем тогда ты принял человеческий облик? Если нет имени….
-У меня есть имя, — сказал он довольно резко.
Голос его напоминал льющуюся из одного сосуда в другой кислоту.
-Ну и что?
-У меня нет полномочий, — сказал он, — идём. Сам поговоришь.
Они прошли по серо-зеленому коридору, в котором имелось множество дверей – все – одинаковые, цвета свинца или олова. За одной из них имелся кабинет, и там за столом сидел вальяжный дядька, усатый, будёновский. Лицо его было наполнено странным смыслом. Один из экранов отображал волейбольную площадку, и было видно, что игра остановлено – ибо судья покинул место событий. Тем не менее, другие дисплеи отражали ход событий на других игровых площадках. Очевидно, в волейбол тут играли повсеместно.
-Вот, — сказал судья, — мужик чего-то требует.
Дядька удивленно моргнул.
-Я – Иван Иванов, — сказал Иван, — я меня как бы принес предложение. Я так думаю, вы тут мало знаете о волейболе. А я хорошо играл. Я предлагаю сделать игру не такой примитивной.
-О-ба, — дядька открыл рот, и оттуда выпал зеленый леденец.
-Ну, и как?
-Однако, — проговорил он, — садись. Выпьем.
Он вынул из стакана бутыль, поставил два стакана и наполнил их.
-Поехали, — проговорил он.
Они опустошили бутылку в два захода. Водка была ядреная, холодная, сибирская. Судья все это время стоял за спиной и облизывался.
-Так что ты, говоришь, надо сделать? – спросил дядька.
-А у тебя есть имя?
-О! – он поднял указательный палец. – Только пришел, и сразу же на ты. Ладно. Давай тут и остановимся.
Он нажал на какую-то кнопку.
-Слушаю, — послышалось из динамика.
-Дежурный, тут к тебе сейчас придет, представь себе, Иван Иванов. Запиши все, что он скажет. И отправь в отдел инноваций. Пусть начинают. А то уже тысячу лет начинают.

* * *

Иван Иванов сидел на кровати и курил. Отец Фёдор с другими игроками рисовали эмблему клуба. Комната напоминала железный ящик. Или гроб. Ни окон, ни дверей, никаких отличий пола от потолка. Даже лампочек не было. Видимо, они и не были тут предусмотрены. Свет протянули из коридора через переноску.

Было окно, где-то под потолком. Иногда в серости свинцовых облаков что-то проскакивало. Один человек, вообще, это был пожилой мужчина с некоторой статью во взгляде, предложил поставить пару кроватей на попа и посмотреть в окно. Так и сделали. И все по очереди смотрели.
-Ад, — сказал Валерий, один из тех, кто был в новой команде, — сегодня стало что-то приходить. Как письмо. В голове лица бегут. И очень нехорошо. Но сознание сохраняется. Как вы думаете, что будет потом?
-Мучения, — сказал Юрий.
-Тут нет женщин, — проговорил Валерий, — и правильно. Мы только начинаем. Это первый круг.
-Самое главное – это сигареты, — сказал Иван Иванов.
Все посмотрели на него.
-Клуб мы назовем, гм. Нет, что вы так смотрите? Я серьезно. Нет сигарет, нет жизни. Я пойду искать. Пусть демона раскошеливаются. Курить – значит жить.
Иван Иванов поднялся наверх, чтобы смотреть в окно. Переводя взгляд в сторону, можно было наблюдать край ребристой крыши, а дальше – странные седые горы, и гигантских птиц на их фоне. И птицы эти шли словно бы по маршруту. В своих когтях они несли людей.
-Маршрут, — сказал Иван Иванов, спускаясь, — я думаю, что потом будет хуже. Но. Ваши предложения? Я не собираюсь сдаваться. Спартак (АД). Как вам? Динамо (Преисподняя).
-Динамо – пойдет, — проговорил святой отец.
-Решено. Динамо.
-А кто нас будет тренировать? – спросил дряхлый дед, Гиви.
-Я, — заявил Иван Иванов.
-Но разве ты не видишь?
-Нет.
-Я – дряхлая колода.
-Это иллюзия, — сказал Иван Иванов, — вы – это ваша сущность, Гиви. Запомните. То, что вы старик, это вам кажется. В аду нет возраста.
-Откуда вы это знаете?
-Я так хочу. Я в этом уверен.
Потом дали обед. Ничего тут примечательного не было. В кубрике было человек пятнадцать, поэтому, команда могла быть полноценная – с запасными, с глубокой скамейкой. А что до еды – то надо было идти по коридору, в столовую. Здесь были самые разные люди, в том числе и женщины.
— Видишь, — сказал отец Фёдор, — и женщины. Их ждет то же самое, и они будут играть на равных условиях. Но я думаю о тех, кто не играет и сразу же отправляется по какому-то маршруту. Если же это первый круг, то дальше только хуже. Но скажи, Иван, нам никогда не говорили об этом. Вся наша вера зиждется на наборе однообразных книг.
-Нет, — ответил Иван, — вера есть начало ощущения.
-Но почему ты здесь?
-А чем я хуже? Курятина немного резиновая. Слушай, но ведь совсем неплохой обед. Ты думаешь, отец, там, ниже, будут кормить? Я думаю, мы придем, и нам дадут кислоту. И люди, крича и распадаясь, будут кататься по столовой. Знаешь, я думаю вернуться.
-Вернуться?
-Не стоит спорить. Сейчас же надо найти сигарет.
-Будешь искать?
-Буду спрашивать. Пока я жил, я считал, что мир сигарет огромен – хотя люди очень часто хотели его победить. Ты скажешь – грех? Нет, это когда ты ни во что не веришь, это грех. А еще, отец, знаешь в чем грех? Это когда выдаешь за бога сам себя. Все так делают. Ни я, ни ты, не исключение. Даже когда ты проповедовал, ты представлял в голове что-то. Кого-то. А это был ты сам. А значит, ты призывал, чтобы молились тебе, хотя и сам этого не понимал. Поэтому, ты тут.
-А ты?
-В наказание. За веру.
-Во что?
-В сигареты.

Про обед же что можно сказать. Было это не первое кормление. Но почему-то в памяти появлялись пробелы. То виделись в недалеком прошлом молочная диета, то проступали какие-то огромны красные окорока – специально засоленные, подвешенные на складах. Давали же и куриные ноги в панировочных сухарях, и супец был ничего. И даже большие соленые помидорчики.
Иван Иванов подошел к поварам. Ничего тут особенного не было. Повара как повара.
-Ребят, а как на счет сигарет?
Один ухмыльнулся. И тут же все они расхохотались.
-Напрасно. Мы игроки клуба Динамо. Динамо (Преисподняя). В чем дело? Почему смех?
Говорил Иван спокойно, рассудительно.
-Надо у начальника спросить, — сказала толстая повариха, — раз Динамо – то туда. Вон туда по коридору пройди, до конца. А там будет сидеть голубчик. Это как повернешь. За столом. Ты у него спроси. Может, знает.
Туда Иван Иванов и пошел. Он ни о чем не думал, и лампочки на его пути были тусклые и чем-то серебристые – словно бы для подчеркивания пепельного света и границы за границей. Он прислонил голову к стене. Там кричали. А пройдя еще немного, увидел в стене маленькое окошко. И был виден огромный, уходящий вниз, трубопровод очень большого размера. Но голоса не шли напрямую. Они словно бы просачивались через молекулы мысли.
-Ладно, — сказал Иван Иванов.
Нет, тут на него нашла волна. И прежде всего, это было чувство существа, которое попало на чужую территорию. Положим, муха залетела на кондитерскую фабрику, и все вокруг – огромно и невероятно. Но сахар страшен. Один лишь шаг, и начинается трансформация. Твои части разнесет по всем липким машинам, пока, наконец, не выходе не будет конфеты. А есть ее будут гигантские жуткие дети – голос их по 1000дБ, и живут они в мире монстров.
Но что же это? Кричать, пытаясь прокричаться. Нет, голос не пробьет стены. Более того, он за свой же голос будет пойман – словно бы появилась рука и хвать тебя за ремень, и потащила. А впереди – даже что-то хуже, чем боль. И ты все знаешь. Что никуда не деться. Что это начало. Что тебя обманывают, когда дают обед. Но все равно, полетишь ты по всем кругам, чтобы в самом конце от тебя уже ничего не осталось.
На каждом кругу – лишь холодная злая змея-машина. А люди и демоны лишь чудятся.
Тогда он увидел дежурного. Это был дядька в форме латиноамериканского диктатора.
-Динамо, — сказал Иван Иванов.
Дежурный хмыкнул.
-Клуб, Динамо. Динамо, ад. Сигарет бы нам.
-Это, — дежурный кашлянул.
-Может, сигареты и положены, -продолжил Иван, — но ничего такого нет. Не знаю, как другие, но я для этого и живу. Но вы можете сказать, что не живу. Но не так. Мы думаем у всех выиграть. Нам нужны сигареты и дополнительные тренировки. Чемпионат. Понятно?
-Гм, — удивился диктатор.
-Но нам нужно еще мяч. Чтобы тренироваться в отсеке. Нет, если вы дадите нам отдельную площадку, то я согласен. Но пока, мячик. Идёт? У вас матчи идут бессистемно.
-А, — хмыкнул дежурный.
-Нет, ну, как вас зовут?
-Я? — глаза округлились.
-У вас наверное имени нет.
-Да не, — наконец, ответил диктатор, — а точно. Да? А зачем?
-Давай ты будешь Пиночет. Так проще. Ну…
-Ну, я спрошу, — проговорил дежурный нерешительно, — сигареты и мячик. Ладно. И про Пиночета спрошу.

* * *

Иван Иванов попытался вспомнить – ведь память и есть идентификатор человека. Нет, если разобраться, все выясняется в беседах. Пока у тебя есть накопленное – значит, и имя твое не просто так. Такое заявление навряд ли будет что-то значить в обычное жизни. Но тут все было иначе.
Мячик летал кубрику.
Первая пятерка. Иван Иванов, отец Фёдор, Юрий – учитель. Валера – токарь. Женя по фамилии Романов, водитель автобуса.
-А если поставят против нас баб? – спросил Юрий.
-Это может быть иллюзией, — ответил Иван Иванов.
-Откуда ты знаешь?
-Я так думаю. Не подумайте. Я не научный работник. Просто я был волейболистом на заводе. Вот сейчас сидел я и думал – было это или нет? И подступил комок. И я понял, что сойду с ума. Но сойти невозможно. Я просто растеряю свое самообладание. Поэтому, и вы должны поступать так же. Мы – где-то. Любое где-то выходит куда-то. Здесь нет одного выхода. Играем.
И в голове пролетели образы какого-то далеко матча – когда мячик летал по площадке, как затравливаемый кот.
Цех. Жара на улице – на максимуме. Накрутили ручкой до самого края. В ожидании игры ребята покуривают. Лучше, конечно, обойтись без сигарет – но Иван Иванов не таков. Да даже если и немного б пивка. Но нет – пусть уж оно потом, в виде поставки радости к результату. А в таких матчах очень много значит подача. Гениев тут немного, и если с одной стороны есть умелец прыгать над сеткой, то остальные могут вполне и свести нет эти труды праведные. Но не стоит принимать заводский чемпионат за несерьезный. А еще, приехала команда из шарико-подшипникового. Они там все мастера в области изделий круглых, железных, в виде какого-то символа. Знак бесконечности? Да и не совсем, а как же еще?
Иван Иванов вздохнул. Надо было начинать думать о близких.
Когда он умер? Нет. Пелена. Нет памяти. Сбила машина? Попал под поезд? Болел? Может. Нет, не может.
-Кто-нибудь помнит? – спросил он без надежды.
-Наверное, если выиграем – будут улучшения. Надо выиграть, — ответил Валера, — ты же про это?
-Наверное.
-Надо выигрывать. Как ты думаешь? Там же….
-Надо, — Иван Иванов задумался, — надо…. Словно бы это последняя сигарета. Понимаешь? Ради этого. Ты стоишь у бетонной стенки, и шеренга солдат с винтовками – даже и не враги тебе, они друзья, и ты их даже любишь. Понимаешь – в этом мире уже ничего не остается. Можешь и ненавидеть. Но уходить с ненавистью? Нет, ты смотришь на эти черные круглые дырки, из которых будут вылетать пули.
-Почему? – спросил отец Фёдор.
-Просто.
-Просто. Кто-то должен быть главным. Верно? Правильно.
-Правильно.

И он снова напал на свою память – словно можно было силой желания пробить брешь. Нет, это место – оно появилось недавно, и в самом начале была жуткая очередь. И все стремились к полю – и наверняка, где-то был еще один вход, и там его вымыли и переодели.
Как куклу.
Для чего тогда живет человек? Кто-то играет им? Кто-то проводит эксперименты? Но если и не дано понять логику? Все просто. Человек глуп. Вот рядом с человеком – глуп таракан. Это очевидно.
Он закурил. Сигарет было много.
-У команд пока нет названия, — проговорил он в задумчивости, — только мы. Динамо. Мы выиграем. Вещи с именами приводят к упорядоченности. У демонов также нет имен. Может – номера? Или что-то еще. Но одному я уже дал имя. Поверьте, не все потеряно.
-Ты хочешь вернуться назад? – осведомился Юрий, учитель.
-Нет. Я не хочу сдаваться.
-Но назад….
-Не важно. Хотя б и вперед. Динамо всем покажет.

Потом, прошли лица. Лица. Кто-то звал, и кто-то кричал.
-Это плохо, — подумал он, — ведь были же близкие? Я хорошо помню завод. Да и всех ребят я помню. И даже результаты игр. Черт, лишь середина.
Он загрустил. Но все это было в общей линейке возможного. Нужно ли помнить, когда все напрасно? Но разве кто-то знает про ад там?
Кто?
Нет, никто.
Он разозлился. Захотелось вернуться и ударить по голове какого-нибудь ученого, ну или группу ученых – всех одним разом. Глупая пленка, задерживающая насекомых перед тем, как утонуть. Вот, что такое жизнь.

Потом был дебютный матч. В качестве зрителей кого только ни было. Да лучше бы и не смотреть туда. Наверное, многие еще не поняли, что команда – не набор ягнят на заклании, а – клуб с названием, а потому, были удивлены наличием стиля и почерка. А посему, Динамо выиграло в сухую. Что касается отрезания головы, то тут было не без потерь. Были потеряны Валера и Гиви. Играли его головой и выиграли. После чего голову унесли. Иван Иванов без сил опустился на площадку, и зрители кричали и требовали еще.
-Нет уж, — сказал он, — так дело не пойдет. Нет, надо играть по счету. Проигрывает команда – тогда и отрезайте голову. Иначе, так ничего не собрать. Так и смысла нет. Нужно выйти на кого-то. Пиночет. Нет, на игре, должно быть начальство. Однако, возможна ли такая категория в аду? Тем более, если это – первый круг? А вдруг – второй? Нет, очевидно, что на втором круге уже не будет памяти. Одна лишь боль. Мучение. Нет. Все команды должны быть с именами. И играть надо мячом. Но им нравятся головы? Черт.
Да, а уж после игры был вкусный обед, и даже принесли вино. И повариха, большая, грудастая, и радостная, вдруг притянула Ивана к себе и шепнула на ухо:
-Как меня зовут?
Иван вздрогнул.
-Не знаю.
-И я не знаю. Скажи.
-Но как…
-Скажи. И будет.
-А…. Ты будешь…. Наташа.
-Наташа.
-Наташа Адская.
-Почему адская?
-Ну, хорошо. Райская.
-Райская.
С этими словами она удалилась на свое рабочее место, на раздачу, и там смеялась и хвасталась. И было видно, что теперь она над всеми остальными поварами – главная, Наташа Райская, потому что у нее есть имя, а у всех остальных – непонятно что. Ах, как ее там заносило. Даже посуда посыпалась. Зато, в знак благодарности, она принесла большие бутылки с очень крепким напитком, а к ним и колбасу. И так улыбалась Ивану. На этикетках же был изображен змей с таким количеством голов, что все это больше напоминало злой виноград с зубами.
-Это любовь, — хохотнул Юрий.
-Помянем Валеру и Гиви, — произнес отец Фёдор.
-Да. Наш игрой, — заметил Иван Иванов, — эх, почти водка. Только злее. Надеюсь, завтра у нас выходной.

И он угадал. Следующий день он лежал и смотрел в потолок. И немного шумело в голове. А потом – вновь поставили кровати на попа и смотрели, как вдоль гор гигантские птицы несут грешников. Но надо было и меру знать лежанию. Кто знал расписание? График ада. Порядок отправки. Нет. Надо было подниматься и идти. Нет. Да. Все было сложнее. Потому что вскоре появился менеджер, это был громадный человек-пес, и было непонятно, чего в нем больше.
-Я был тоже менеджером, — сказал он, — а оставили меня за подлость. Не было никого подлее, чем я. Но теперь я все забыл. Я только помню причину моего тут пребывания. А еще, меня привезли в лабораторию, на опыты. Хотели, может, помучить, но получилось скрещивание. А раз я не совсем человек, то, значит, и не совсем грешник. Нет, вы не думайте. Если я подлый, то разве я это помню? А еще – я был менеджером. А звали меня то ли Максим, то ли Василий. Хоть убейте, не помню, как именно. Но если бы не эксперимент, то и того бы не было.
-Значит, вот что, — сказал Иван Иванов, не вставая с кровати, — Максим-Василий. Нужно установить правила, которые годятся для игры. Сам посуди. За одну можно потерять всю команду. Я предлагаю делать так. Голову срезают для подачи, но игрок продолжает играть без головы. А как подача теряется, голову возвращает на место. Цикличность, понимаешь? Все в мире циклично. Иначе нет смысла играть, если команда исчезнет в ходе одного лишь матча. Ну и потом, надо решить, что делать с ней потом. Отправлять? Ради бога. Последний матч. Да, но как набирать очки. Решай, Максим-Василий.
-А это что у вас тут? – спросил тот.
-Сигареты.
-А это?
-Вроде водки. Райская, Наташа, стала главной на кухне. Она нам принесла.
-А можно?
-Можно. Раз мы точно определились с именем.
-Нет, слышите, — прорычал он, — там, там есть такие, у них есть зеркальное имя. А у остальных нет.
-Номера?
-Не знаю. Нет, палочки.
-Палочки, значит.

Правда, что тут было решать? Никто не знал. Так вот, одна рука у Максима-Василия была как у человека. А другая – как у собаки. Хвост длинный, и пушистый, как веник. Лицо как у человека, а уши – вообще волчьи. Но было видно, что парень он был не то, что добрый – но без нервных посылов. Хотя, кто тут что знает? Может быть, демоны вообще не нервничают. Выпили. Максим-Василий курил жадно. Тут он признался:
-Я только сейчас понял, что я курил. А как курю, пробегает в голове смысл. И я помню, что был собакой. И так тепло в душе. Было такое место, где я любил лежать. Я только сейчас это представлю. Как я лягу там, и так хорошо. Сейчас бы все отдал, чтобы быть там. И ничего, что собака. Вы не понимаете? Я вдруг сейчас это понял. Даже если ты лягушка. Только бы тепло было. Но и человеком я был. Две части. Собака и человек. Да по виду видно. А жил я…. А не помню. Только море там было. И на пирс я выходил и пускал самолетики. Или я в детстве помер, или только и детство помню. Это потому что курю. А дадите с собой сигарет? На досуге повспоминали.
Когда он ушел, то дали ему прозвище – лягушка. За слова его. Иван Иванов же прошел по коридору. Перед ужином. Там и встретил он другого демона, дядьку в спортивной одежде. Был белый, и от белизны этой в душе что-то опускалось.
-А где Пиночет? – спросил Иван Иванов.
-Гм. А я кто? – спросил дядька.
-Имя?
-Конечно. Я тоже хочу.
-Тренер.
-Тренер. Но я не тренер.
-Тогда ты будешь – Виктор Тренер.
-Виктор. Тренер. А что же теперь?
-Нужно решить вопрос с матчами. Мы – команда. И правила должны быть согласно чемпионату.
-Все захотят так.
-Так?
-Чтобы были имена.
-Пусть будут имена.

А перед самым ужином, в столовой, Иван Иванов попросил одну из поварих об окне. И правда – на кухне было окно, которое вело в бесконечную песчаную пустыню. По всему, здание, если и было это зданием, находилось высоко над этой песчаной тянучкой. Дюны уходили к горизонту, образуя бесконечную унылую покатую протяженность. И на самом краю что-то виднелось. Поначалу Иван думал, что то – строение какое-то. То тут оно побежало. Скрылось за краем земли. Какая-та огромная сороконожка.
-А я? – спросила повариха.
-Саша.
-Я? Ура.
-Так вот.
Она поцеловала его в щеку.
Иван вернулся. Волейбольная команда Динамо ужинала. День гас – но чем он был, этот день. И кто были те люди, что приходили теперь в столовую. Лица их ничего не выражали. Но Иван понимал, что это не так. Нет, была мысль. Ей суждено было раствориться, в бесконечных реках мучений, в кислотах подземных потоков.
-Все рады, знаешь, — сказал отец Фёдор.
-Чему рады? И кто?
-Они.
-Они. Но повара – кто они?
-Я думаю, это – местные растения. Ты дал им имена. Все меняется.
-Не будем загадывать.

А ночь тут другая. Хотя, наверное, и здесь сны плелись, чтобы из семян дать ростки, которые бы потом вросли мозг и дали свои плоды. Иван Иванов как будто видел свою жизнь. Но снова пришел завод. Нет, не могла же вся жизнь состоять только из него? Цеха, станки, заводская столовая, курилка, какие-то лица. Надо было начать с них. Каждое лицо есть рукоятка, за которую можно уцепиться и подергать.
Лицо.
Кто ты? Ответь мне? Ответь! Квартира. Слава богу, образ жилища. Но где же близкие? Не могло же быть так, чтобы квартира была пустой.
Иван Иванов открыл глаза и закурил.
-Не спишь? – спросил отец Фёдор.
-Ищу.
-Можно ли найти?
-Буду искать вечно.
-Дай сигарету.
-Но разве ты куришь, святой отец?
-Какая разница? Разве я – это я? Сам подумай.
-Ты – всегда ты.
-Это хорошо. Разве ты так считаешь, то хорошо.

Он стоял на балконе. Да, несомненно, все могло стереться, словно легкие краски, но оставались сигареты. Он сосредоточился, прислушиваясь к голосам. Была ли у него жена? Но хотя бы представить её. Где она? Кто она? Почему память о ней так быстро ушла? Но проще всего было сдаться, отдавшись потокам небытия и матового света. Проиграть, и все закончится. Потом – новый круг. Но если Я исчезнет, то и все исчезнет, а значит – облегчение. Зачем барахтается оса, попавшая в сахар?
Сахар – великая смерть осы. Сироп! Даже если она выберется, никто не очистит ее крылья. Мучительная клейкая масса подчиняет. Сила, которая настолько могущественнее тебя, что бесполезно все – даже если ты – самый большой герой.
Картинка вдруг прояснилась. Он увидел шкаф. И там – грамота участника соревнований по волейболу. И он ясно увидел свое имя, написанное на бумаге.

Иван Иванов.
-Это главное, — проговорил он, — больше ничего. Больше ничего.
Хотелось выпрыгнуть из себя и полететь. Казалось, достаточно лишь желания, чтобы это произошло.

Следующий матч не начался спонтанно. Сначала появился менеджер. Максим-Василий, Лягушка.
— Будем играть по правилам, — сказал он, — нашим соперником будет полноценный клуб. СКА (Маслогрейка).
-Почему Маслогрейка? – спросил отец Фёдор.
-Там греют масло для грешников. У них никакой организации.
-А кто играет? Работники Маслогрейки? – спросил Иван Иванов.
-Нет. Покуда – просто под эгидой Маслогрейки. Надо сыграть. А там посмотрим. Если победим, дадут приз.
-Победим, — ответил Иван Иванов.
Виктор Тренер существовал со сменной головой. Он был из чистых демонов, то есть, никто и не мог точно знать, существует ли такая категория, демоны чистые – потому что он, может быть, был местный человек, обычный житель, который ходил на работу в заведения ада, и вот теперь, получив человеческое имя, он был таким же, как все. Хотя и голову менял. Да, но вскоре выяснилось, что это было нечто вроде трюка.
-Я примеряюсь, — сказал он, — я же не играл так, чтобы моя голова летала. Вчера вышел на площадку и поиграл сам с собой. Взял с собой подкрепление и методические материалы.
-А чем ты подкрепляешься? – спросил Иван Иванов.
-Кефир.
-Почему?
-Его привозят из кефирного озера. Бесплатно, не надо переживать за освежение.
-Что за кефирное озеро?
-Там топят грешников. Они всплывают, а дежурные плавают на лодках и заталкивают их назад, но они снова всплывают, их снова заталкивают.
-А были ли вы когда-нибудь как мы, Виктор Тренер? – спросил отец Фёдор.
-Нет.
-Вы уверены?
-Не знаю.
-Вспомните.
-Не помню.
Тут он, конечно, напряг свои извилины – именно той головы, что была на его плечах в тот момент, но, оказалось, в памяти его существует конкретная отправная точка – совершенно очевидная, а за ней – стена, мрак.
Впрочем, все это теряло значимость перед лицом духа спортивного и желания побед и свершений.
Иван Иванов не сомневался ни в чем – но опасался решений ранних, хотя бы внутри себя – словно некая сила могла притаиться, подслушать его и что-то испортить. В жизни обычной так боятся сглаза. Но когда нет жизни, боится душа. А когда нет души…. Но ее не будет где-то в конце, когда бесконечный серпантин, конвейер, лента раздачи остановит свое движение, и это будет последний круг. А после него – жуткое и издевательское отсутствие. А потом, что-то прорастет, другое, совсем другое, но со следами, тенями чьих-то мучений.
Но по заслугам ли это?
-Порвем СКА! – крикнул Иван Иванов.
Менеджер смотрел на все это участливо, и как-то очень уж уважительно. Да и по дороге к игровой площадке Иван Иванов раз за разом заставлял свою команду произносить лозунги. Пели песню. Придумал её Юрий. Один куплет в ней был таков.

Мой мяч – болид.
Он всех победит.
У ла ла.
У ла ла.

А стадион стал немного другим – он вытянулся в высоту, будто нарастили его, и зрители пестрели, словно обвертки конфет – все было блестяще и празднично, и выше, в отверстии от этой трубы, небо стояло ясное, необыкновенное, как глаза любви. Небо ада. Таким оно было теперь. А солнце оставалось где-то в стороне. Если солнца не было – и никто ж не знал – то тут была логика. Разве освещен ад солнцем? Но сам свет, в виде потока фотонов, откуда-то поступал.
Они вышли на площадку, и был брошен мяч. И началась игра. Согласно правилам, игрок, чья подача потеряна, остается без головы, но он и играет без головы, а потом, голову возвращают на место, и играют следующей головой. И это был большой прогресс – ибо предыдущая версия волейбола мало походила на спорт.
И был момент, когда Иван Иванов остался без головы, но ощущал он себя одновременно в двух местах. Когда летел он, то и видел все, как бы в полете, и играли им, и сильно били, заставляли лететь. А тело было жестоким механизмом, подчиненным законам логики. Но и было это много раз за матч, так как один подающий сменял другого. Выиграли они 3-0, но каждая партия не была всухую.
Зрители ликовали.
Ох, это был рык великий. И в какой-то момент словно пришло открытие – как будто стоял когда-то точно так же он, и был это другой ад, и все слова были понятны – хотя и не было в мире таких языков. Но это прошло. Вернулось ощущение насущного. В целом, все было в порядке. Отец Фёдор был плоховат на приеме. Таксист Арам – на подаче. Все остальное шло по контексту.
-Что они кричат? – спросил Иван у Максима-Василия.
-Там много диалектов. Я не все знаю. Более сотни языков.
-Но есть что-то общее?
-Да. Есть искусственный язык. Что-то вроде эсперанто. Все остальные – естественные. Жители ада живут все по своим плоскостям, и этих плоскостей – как звезд на небе. Ад очень большой. Я сам ничего не знаю. Хотя в моей крови текут объединенные гены. Так мне сказали.
-Слышь, Лягушка, что будет с Маслогрейкой? – спросил Лёша, запасной игрок, дедушка древний, но просветленный.
-Почему я Лягушка?
-Все знают, что Лягушка, — сказал отец Фёдор, — сказано – Лягушка, значит, тому и быть.
-Ну куда? По этапу. Обычный этап. Как и всех.
-А специально?
-Нет. Обычный этап. Давайте победу праздновать.
-А шампанское?
-Спрошу.
Пришел еще и дежурный, Пиночет. Слов никаких он не говорил, но пил шампанское со всеми. Было хорошо. Были колбаса и сыр. Пришло вдруг существо на одной ноге, но с двумя головами – одно от кошки, другое от свиньи. Говорило очень гундосо. Вручало медали. Всем пожимало руки.
-Поздравляю.
-Поздравляю.
-А вы наши? – спросил Иван Иванов.
-Да. Наши.
-А кто будет следующий соперник.
-Ищем. Наверное, Сибирь.
-О, Сибирь. Из сибирского ада?
-Да. Оттуда.
Существо осталось также – употребляло пойло, какой-то красноватый бурбон, доселе никому не известный. Отец Фёдор тут рассуждал:
-А вот посмотрите. Все люди русские кругом. Даже взять Лягушку. И он русский. Значит, мы все здесь – в русском аду. А интересно бы посмотреть на другой ад. Логичность должна быть. Если есть ад русский, значит, и английский. И все прочие виды адов. А как узнать? Мы же тут, скорее всего, на весь простор – одни. Кто знает? Вот товарищ. При двух головах. А?
-Гм, — сказал товарищ.
-Товарищ будет у нас, так и будет, — проговорил Иван Иванов, — Товарищ Русский? Вот Максим-Василий же не обижается, что прозвище у него такое?
-Хорошо быть товарищем, — заключила голова свиньи, — и спорт – хорошо. И курить хорошо. Кто не курит, тот не живет.
-Курить, — вальяжно проговорила кошачья голова.

А потом дали вдруг отгул. Иван Иванов стоял у окна и курил. Тут были две поварихи – Даша и Наташа, обе – по семь рук, а в остальном – нормальные девушки, с теплым хохотком и блестящими глазами – видимо, им хотелось любви, но как-то опасались они на эту тему говорить. Да и потом, тут статус разный. Игрок – человек временный. Вот он есть, а вот – и на другом кругу преисподней его душа. И нет уже ничего. А потому – не было тут ничего простого.
Пустыня ж все желтела. Один раз прошел через нее человек ростом с километр. Посмотрел в сторону окна, моргнул и дальше двинул. С вином надо было немного временить. Да, но действие тут было совсем иное. И верно – ад ведь, не жизнь. Тут – о тренировках. Когда ты разучиваешь всяческие действия с мячом, то должен находиться в надлежащей физической форме. Вино опасно. Уж не говоря о видах вина вообще. Да, но существует ли физическая оболочка в аду явно? Не иллюзия ли это, или – физика других скоростей, жутких, темных?
Словом, напрасно волновался Иван Иванов.
Вино не мешало.
Он замечал, что многие связи, многие закономерности шли тут иным порядком. Нужно было успеть ухватить их. Хотя бы – ради одного единственного выигранного матча.

Перейдем тогда к отгулам. А что тут говорить? Может, потом бы и хуже было. Где-нибудь во времени впереди, это когда бы все привыкли, а привычка – дело такое, что только все и делают, что ломают ее. Но на всякой заре хорошо. Так и с традицией отгулов было. Хотя, дежурное тело, оно давно жило, да и во все другие времена были дежурные тела. Об этом никто и не распространялся. Сложности же тут никакой нет. Хоть один демон идет, хоть черт, хоть повариха адская, а тело дежурное – одно. Надо полагать, были и другие. Кто ж разберет. Кто расскажет.
Поэтому, как волейбольный идеолог и большой мастер мяча, Иван Иванов и получил возможность побыть в мире живых в этом самом теле. А чтобы не скучно было, чтоб поговорить можно было, вместе с ним отправился Максим-Василий, но не в виде Лягушки, конечно же. Это так. Дополнительный вроде бы билет. А был Максим собакой – большой, мохнатой, но с добрым лицом.
-Это нам везет, — сказал Иван Иванов, — может, и не надо так бояться.
-Нет, лучше бояться, — сказал Максим.
-Я про мучения говорю, — уточнил Иван Иванов.
-И я об этом.
-А ты что знаешь?
-Не знаю. Я забыл. На мне опыты ставили, но сейчас не помню ничего. Но вряд ли это было хорошо. Я так думаю.
Шли они по тропинке, лесом. Вышли к железнодорожному полотну, и тут была остановка электрички. Стоял средний вечер – солнце укатило, и первые звезды вели себя скромно.
-Как-то не так, — сказал Иван Иванов
-Почему? – спросил Максим.
-Чувства не хватает.
-Почему?
-Я не чувствую, что ожил.
-Но ты же в дежурном теле. А все в него подселяются. А тело зовут Петром Ивановичем. Визитеры разные, а Петр Иванович один на всех.
-А что люди думают?
-Понятия не имею.
-Ну ладно.
-Ладно.
-Ладно.
И вот, шел поезд, с глазом на лбу. Дачники внутри были странные – но это потому, что Иван Иванов отвык от вида нормальных людей и жизни. И все верно – как можно с того света вернуться? Вот только, захотел бы он прийти, например, к другу, а как? Нужно было восстановить в голове какие-то события, их цепочки. Впрочем, оставалось имя – Иван Иванов. Хотя, разве один он на свете, Иван Иванов? Но здесь был, конечно и ключ – завод подшипников.
Ехали молча. Свет плафоном был особенно желт. Хотелось проснуться. Нет, воздух не пьянил, голоса не оживляли его, стук колес не рождал в голове ассоциации. Он был мертвы. Но….
Волейбольные мысли продолжали циркулировать в каналах души. Это было хорошо. Не стоило расстраиваться.
Ехали промзоной. Большие заводские окна смотрели на мир ровным синеватым безмолвием, и лишь иногда что-то светилось. Заводы…..
Заводы.
А кондукторше он не заплатил. Нет, он хотел, но она все не шла, не шла, а как прошла, он и не заметил. Тут, видимо, была скрытая магия дежурного тела. Вполне очевидно, что Пётр Иванович вообще ни за что не платил. Но эта мысль еще требовала подтверждения, хотя и выглядела вполне логично. И правда – зачем платить?
А по ходу движения вагонов Иван Иванов вдруг стал понимать – что есть у Петра Ивановича квартира, а там – телевизионное окно в виде электрического ящика и прочие вещи из простой жизни. А потому, покинув электричку на вокзале, он взял такси. Собака сидела сзади и дышала, подергивая красным языком.
-Хороший, — сказал таксист.
-Хороший, — ответил Иван Иванов.
-А сколько лет?
-Три.
-Хочу собаку. Но дома только кошка.
-Хорошо.
Вскоре Иван Иванов был на квартире. Пребывание различных сущностей в теле Петра Ивановича, с различными целями, а главным образом, для отдыха и всяких видов релаксации, было отмечено во многом – в том числе, и в фотографиях, и даже в каких-то видеороликах. Но понимание приходило само по себе – словно бы мыслительные функции тела просыпались равномерно, частями. Словно бы шла установка информационной системы в область активного мышления.
-Давай кушать, — сказал Максим.
-А что ты будешь?
-А что обычно собаки едят?
-Надо в холодильнике посмотреть.
Продукты были довольно свежими. Скорее всего, Петр Иванович использовался часто, без особенных перерывов. А вот что делало тело, когда в нем никого и ничего не было? Наверное, застывало, словно истукан и стояло на одном месте.
-Молоко, — сказал Иван Иванов.
-Давай. Лакать буду.
-Куры есть.
-Свежие?
-Да.
-Лучше пожарь. Но я, Вань, то есть, дядь Петь, не в курсе, что я больше люблю, а уж умеешь ли ты готовить – и подавно. Может, есть слуги? А? Не серчай, человек. Но все равно, это такая честь. Поверь мне.
-Верю, — ответил Иван Иванов.
-А если по-быстрому.
-Колбаска.
-Давно не ел земную колбаску. Я сейчас подумал – а когда я тут был? Нет, не помню. Но тут вдруг открылось море. И я плыву на корабле. Торговое судно. Если б мне картинки нашел, я бы на них смотрел. А то, что я собака – разве это грустно, если я вообще – Лягушка, по прозвищу. Мне безразлично. А на корабли бы я смотрел.
Ночь вступила в свои права. Луна округлилась и висела, нагло показывая свой уверенный круг. За окном шли машины. Телевизор показывал привычные дела. Шипела сковородка. Жарились куры. На столе стояла бутылка вина. Лежало несколько пачек сигарет. Иван Иванов курил, не останавливаясь.
Почти сразу же он обнаружил дневник Петра Ивановича. Содержался он в ноутбуке. И вообще, компьютер для этого и был предназначен. Тут было понятно, что в былые времена велся он бумажно, включая перо или карандаш, а потом старые тома были отсканированы и переведены с современный вид. Таким образом, это никакой был не дневник, а бортжурнал. Ибо Петр Иванович в этом случае представлял из себя транспорт для самых разных существ.
-Жалко, что ты не куришь, — сказал Иван Иванов.
-Я собака.
-Да. Так же.
-А спать пойду я. Клубком лягу и буду лежать. Больше ничего я не хочу.
Иван же Иванов понял, что поначалу он еще не мог вжиться, а потому еще там, в электричке, чувствовал себя не как надо, но уж теперь на помощь ему пришли сигареты и красное вино. Тут и были всяческие записи в бортжурнале Петра Ивановича. Но уж слишком много их было. Вот пример:

5 июля 1812 года. Сел я на коня и ехал, и мерил взглядом травы. А там, идет война. Слава богу, что я не работаю больше на приемке. Мне там нравится, но так утомило делать одно и то же. Должность моя не великая, я подковываю гигантских блох. Размером они со слона, даже больше. Наверное, они созданы для того, чтобы кусать гигантов. А на приемке сейчас жарко – идет война, и бойцы летят к нам один за одним, и уж там трудятся добры молодцы. А тут – степь широкая. А вчера лег я спать прямо на землю. Возле костра. Шли же степью черные люди, вооруженные всякими приспособления для изготовления дырок в человеке, и я посоветовал им идти мимо. Но я им также посоветовал, чтобы они запомнили мое имя – Петр Иванович. Тогда они пригласили меня в свое селение, чтобы я выпил вина, так как они видели, что я – человек знатный, а конь мой – жуткий механизм.
А один старик заметил – мол, все же, странный человек ты, Петр Иванович, и вот старуха наша увидела вокруг тебя свет, но свет этот – не белый, хотя и светится. Ну и я-то отдыхать приехал, мне и дела нет, какой у меня свет, белый или черный. Да я и не задумывался никогда, какой же свет у меня – белый или черный. Если и черный, то это такая краска. Одной красят, или другой – какая же разница?

10 августа 1812 года
Я нашел на себе шрам. Но я точно знаю, что вчера из отпуска вернулся наш мотоконюх. Никто у него и не спросил ничего – а он ничего и не сказал. Да и не принято особо бегать расспрашивать. Да я откуда знаю, что идет война, я в секретариате поливаю цветы, я даже не касаюсь вопросов прибытия свежих грешных душ.
На войну я не поехал. Подумал, что буду в Санкт Петербурге смотреть на цветы зла, которые растут в тех местах, где нейтрино трется о воздух так сильно, что жир душ, что отлетает и пролетает повсеместно, начинает коптить. А один дурак вступил со мной в спор и стал доказывать, что истина в вине, а ему говорю – истина – в наслаждении от перегрева клеток биологической фанеры. Он спросил – что еще фанера? Я ему объясняю. Сначала идут опилки. Потом – кожух из фанеры. А когда много думаешь, это же такое наслаждение. И мы чуть не подрались. Но я бы его убил, и потом бы выписал себе выходные часы, чтобы встретить на приемке и посмеяться в лицо. Уж он бы очень удивился, что вот он кто я на самом деле.

-Ты спишь? – спросил Иван Иванов.
Не было ответа.
-Лягушка!
Тишина.
-Максим.
-Сплю, сплю, — фыркнул тот.
И, конечно, был тут сон. Самый что ни есть человеческий, и когда утром Иван Иванов проснулся, то в пору было загрустить. Но делать он этого не стал, а закурил. Нет, тело Петра Ивановича работало как часы. Никаких лишних электросигналов в мозге – но вполне продуманный интуитивный минимал и даже некоторый набор романтичности. А если захочешь ты что-то вспомнить, то прежде всего, надо рассматривать это через призму предвзятостей тела. А что тут делали командировочные? Может, и сам дьявол тут был? И как-то не сразу мысль эта пришла к Ивану Иванову.
-Ты наверное есть хочешь? – спросил Иван Иванов.
-Я ж собака, — ответил Максим, — был бы человеком, сам бы поел.
-А прислуги тут нет?
-Гм. Не знаю. А зачем?
-Ну я и сам схожу. А что, если тут главный будет?
-Главный. Не знаю, кто именно. Кто тебе нужен? У нас был главный – доктор. Я один раз его видел в разрезе. Он всегда мужик такой статный, и какой-то Тане звонил по телефону. Часто. Даже еще давно, когда я лежал в ванной, и из меня были вынуты все внутренности, я слышал. И они говорили про температуру – и было понятно, что там 170 градусов. И он все время спрашивал – вам не холодно ли, Танечка. А уже потом, я сидел в кресле, и у меня примеряли мозги. К голове. Одни вынут. Другие вставят. И я точно тебе говорю, что он главный хотя бы там. И он взял нож, отошел в сторону, сделал разрез, а внутри у него – лианы. Ну он для этого снял рубашку. А потом снова надел. А можно поискать. Он наверняка тут был.
-Наверное.
-А разве ты не помнишь?
-Пробую, — сказал Иван Иванов, — но я все думаю, существует ли самый главный? На земле, если просто так взять, сказки да просто так, не знаю что, то это дьявол, сатана. А как там?
-Знаю лишь про врачей.
-Они, небось, грешников мучают?
-Конечно, мучают. Что еще с ними делать? Ну и опыты.
-А ты?
-Ты имеешь в виду, мучаю или нет? Я не знаю. Как опыты закончились, меня послали кусать гору. Я там вообще был. А мне даже понравилось. Один стою и гору кусаю. И никого рядом нет. Никто не гоняет. Но кусал целый день, а на ужин вечером меня забирал мужик на повозке. Старый такой. И он говорит, мол, что жил еще до Адама. Понял? А ездит он так по договору. А живет он на селе. Да я был доволен, что гору кусаю, и больше на мне опыты не ставят. Но нет. Потом мужик этот везет меня в другое место. И говорит, заключен договор. Я спрашиваю – на опыты меня везешь, старый пень? Он смеется – а что? Такой удел грешников. Будут на тебе проверять, сможешь ли ты питаться ураном.
-Черт, — сказал Иван Иванов.
-Нет. Я не черт. Вернее, и сам не знаю. Нет, уран не пошел. Но я стал меняться, и сказали, что изменения меня улучшили. Даже профессор пригласил меня в кабинет. Достает бутылку. Наливает. И говорит – вот, какая удача. Какой, мол, я – профессор. Что только не умею. Все умею. И радуется. Сам про себя радуется, а мне что делать? И говорит – все могу. Хочу, мол, на тебе проверить и высокие температуры, и низкие. А потом вдруг передумали. Сначала посадили меня на секретари. Говорят – видно, умён. Умеешь. Просидел я в секретарях. Писал приказы. Там все грешники. А так много, что всех не запомнишь. Да и зачем. А спал я на столе. Там, рядом, в коридоре – стоял стол, но рядом росли кактусы, и они разговаривали, учили какие-то стихи, ужасные. И снова пришел профессор и говорит – хотел, я, мол, из тебя сделать солнечного человека. Ну, значит, в солнце тебя засовывают, а ты не горишь. И проверяем – до какой степени ты не будешь гореть. Может, и в самом ядре выдержишь. Но мы сделали анализы и вдруг поняли, что ты слишком видоизменился, и это не этично. Так что пей, пей, дорогой человек. И поедешь в командировку. Но работа будет обычная. Таким же секретарем. Словом, перестали на мне опыты ставить. И вот, оказывается, внизу, еще под нами, есть железная дорога. Сел я на почтовый поезд. А ехали мы через весь ад. Чего я только ни увидал. Но когда прибыли, оказалось, что в секретариате у меня – отдельная комната с цветами, трехразовое питание и синяя униформа. А все приказы касались грешных животных. Жалко мне их было. Ну, если большой какой-нибудь конь. Читаю его биографию. А грех у коня какой-то свой. Просто так, человек обычный, никогда не поймет его. Ну, если коты, то тех за стололазанье всех наказывают – идут пачками. Но и котов вдруг стало жалко. Это ж какой он, кошачий ад? А начальник у меня был просто – голова с ногами. Здоровая такая голова. Потому и жрал много. А куда девалось все – откуда я знаю. Пал Сергееич. Голова. Старая голова. Он казался злым, а как-то говорит – Максим же ты наш, вот вчера у нас был день рождения. У стола был. А позавчера – у стула. Это потому что мы отмечали дни рождения мебели. И говорит – давай, запишем тебя тоже в стулья, да как загудим? А что? Согласился я. И пивка взяли мы. Ну в него бочка влезла, а все мало. А говорит – он раньше на должности более адской был – ел грешников. Так вот. Съест, но грех же вечен, и мучения иже с ними, потому все потом заново. А тут, мол, скучно, конечно, но и спокойно. И так и считали меня стулом. А потом профессор меня вернул и решил обучать. Учился я сам не знаю чему. Наука такая, что никогда не понять. И со мной учились и птицы-клевачи и разные злые насекомые, и несколько биороботов. А потом видит, что ничему я не могу научиться, и отправили меня в менеджеры.
-А как же с именем? – спросил Иван Иванов. – Вроде не было имен. Вроде бы я придумал, как тебя зовут.
-А мне сказали, что время назад идет. Здесь придумали, значит, в прошлом оно уже есть. А как дойдет оно до стенки, то что-то случиться.
-Что ж за стенка?
-Ну, я того не знаю. Да поесть бы.
-Да. Нет, точно, не узнаем, есть ли тут помощники какие. Пойдем в магазин.
А была осень. И хорошо было на улице, и мухи не кусались. Пришли они в магазин – Петр Иванович и пес его. И продавцы приветствовали их, как родных. А взяли они всяческих кур-гриль, да и много всего основного. Взяли вина. И шли они по улице и смотрели на жизнь.
-Сейчас покушаем, — сказал Иван Иванов, — и поедем смотреть подшипниковый завод. Посмотрим, что он из себя представляет. Помнит ли кто-то меня там или нет.

Так они и сделали. Пока ехали туда, небо стало пасмурным, немного даже свинцовым, напоминая просторы адские, скрытые, иные. Никто из людей об этом не знал, и даже самые чуткие души не могли похвалиться наличием метафизических понятий в форме знания. Иван Иванов теперь прекрасно понимал это – ибо хотя и не верил он до этого ни во что, но все же, не был отрезан от общества, а потому был в курсе основных постулатов мира людей. Все было не так. И он не чувствовал никакой обязанности к тому, чтобы рассказывать – ибо хотя он и ехал, и курил, смахивая пепел в окно такси. Все упиралось в если бы. Если бы. Так много если бы. Все в мире менялось, но в целом, это имело минимальное значение для больших вещей. Максим-Василий спал на заднем сидении. Была вторая половина дня.
А вот и завод. Что-то задребезжало в сердце, словно бы неустойчивая волна. Они остановились и стояли недалеко от проходной. Петр Иванович и его пес, еще один командировочный в забытый мир людей.
-Грустно? – спросил Максим.
-Нет. Кажется, что тут даже хуже.
-Почему?
-Не знаю.
-Это в тебе говорит Пётр Иванович. А ему зачем грустить? Он завсегда разный. Каждый день, или почти. Да я не знаю, как часто тут смена. А я не знаю. Сижу и думаю – знать мне или нет. Как ты думаешь?
-Я уже думаю о матче.
-О, это верно. Наверняка, нам подсуетят команду посильнее. Наше Динамо не знает конкурентов.
-Нужна будет методика.
-И я за это.
-Конечно. Ведь там я – никто, а ты, как никак, не наказуемый. Ты – менеджер. Лягушка.
-Разве это что-то меняет?
-Это все меняет.
-Нет. Я начинал так же, как ты. Гм.
-Что ты?
-Послушай. Только тихо. Чтобы никто не услышал. Ты бы хотел убежать?
-Ты прав. Потише. Но как?
-Не знаю. Но надо узнать. А? Пока поиграем. А я, может, попробую раздобыть информацию. Может, транспорт какой есть.
-Может. Точно. Узнай.
Заканчивалась смена. Люди шли из проходной, словно бы выливалась живая струя. Петр Иванович всматривался в лица, пытаясь увидеть кого-нибудь. Нет, он не знал, кого именно. Бесовское сердце дежурного тела подливало огня – все чувства были устойчивые, ровные, но – с какой-то темной радостью. И тут нельзя было сказать, мыслил ли он с абсолютно своей, независимой, точки зрения, или же было нечто другое, чуждое.
Лица, лица. И он увидел лицо, и он не знал, что за лицо, и в голове даже разогрелись невидимые контакты.
-Привет, — он протянул руку.
-Здоров, — ответил мужчина рабочего вида.
-Как дела?
-Пойдет. А ты это…. Не…
-Давай по пиву?
-Давай.
Тут было понятно, что мужик этот по пивку и не откажется, так как сила имела место. По той же причина Петр Иванович никому не платил, а если и платил, то деньги появлялись сами собой. Да и навряд ли черти в аду осудили бы его за сантименты. И потом, не было никакого инструктажа. Видимо, подразумевалось, что выше рамок Петра Ивановича не прыгнуть.
-Ты ж меня помнишь? – спросил Иван Иванов. – Я Петя.
-Петя. Что-то помню. А фиг его знает.
-Ты же Саша?
-Нет. Я Коля.
-Точно. Коля.
Неподалеку же были трубы, а за ними, земляной вал, после которого шел тротуар, подчеркивающий собой большой цех с блестящими гофрированными патрубками. Самое было место для потайного распития. Хотя в наше время рабочие находят места поцивильнее, но тут можно было тряхнуть стариной. Дело ж такое. Было и пиво, и водочка, и огурцы в маленькой банке, при уксусе и даже немного колбаски.
— А я вот что, Коля, хотел спросить, — спросил Петр Иванович, — а помнишь, Ваня работал. Иван Иванов.
-Это какой?
-Да в волейбол еще играл
-Гм. Точно не помню. Может, и был такой. Сейчас все поменялось. Одни люди ушли другие пришли. Постоянно что-то меняется. А сам в волейбол не играл. Это, кстати, Миша знает. Миша Кожа. Да он раньше прошел, ты б меня встретил чутка раньше, мы еще стояли и курили. В сторонку ж стали. Вроде с курением сейчас жмут кругом. А то бы поговорил с ним, Петь. А давай еще.
-Да давай.
-А собака умная у тебя.
-Да, Максик.
-Максик. Максик. А у моего друга – Марсик. Вот такой вот. Здоровый. Но глупый, как сволочь. Да сколько он его ни учит. Да это жена испортила его, кормила курочками.
-А мой и водки может, — сказал Петр Иванович.
-Могу, — подтвердил Максим-Василий, Лягушка (собака).
Но в виду некоего энергетического состава воздуха Коля ничему не удивился. Но все же, не мог тут ничего понять Иван Иванов. Ведь знал он его? Или только казалось. Конечно, это была проба пера. Надо было продолжить, и он не знал, сколько у него в запасе времени, до конца побывки.
Когда же ехали назад, ночь обросла фонарями. Тучи на небе густели. Машины шныряли, словно воробьи со светящимися глазами. Лица в голове вдруг стали четче, а пиво в бутылке – прозрачнее.
-А вы – профессор? – спросил таксист.
-Да. Профессор.
-А по какой области?
-По физике, наверное.
-А то лицо знакомое. А у моей тещи есть брат двоюродный, профессор. Не вы ли это?
-А может и я.

Этим же вечером вдруг понесло его – словно был ветер, снаружи – где-то извне, выше, чем бытие, в сфере, которая может, даже не существовала, но соседствовала с мышлением – потому это вдруг так ощутилось. Все это было справедливо и для другого ветра – в иной атмосфере, и в статусе великого мрака. Но теперь надо было спешить. Ночь окутывала улицы. Такси сменило маршрут, и все это было почти что естественным ходом. Будто пробирался автомобиль не улицами, а запредельными линиями. Можно было представить себе место, где весь этот чертеж представлял из себя единое целое, и это был всеобщий график. Тут можно было найти траекторию любого объекта во вселенной, или, по крайне мере, в мире людей. Хотя и это было бы делом ограниченным. Взять хотя бы сущность Петра Ивановича. В какие категории его, извините, засунуть-то? Никто того не знает.
Фонари на аллее были как луны на подставках. Окна – тоже луны, только квадратные. Висели они неровными рядами, некоторые просто несли свет, а другие обнажали внутренности – содержимое квадратных далей.
-А вот здесь, — сказал Иван Иванов.
Тут он и стоял, прислушиваясь к себе самому. Правда, прежде, чем искать снаружи, надо было понять себя. Пётр Иванович. Прекрасный человек. Есть ли у него профессия? Ходит ли он работу? Он вполне мог жить изолированно, но постоянно проявляя себя по-разному. И он вдруг вспомнил – в начале 20-го века он уже шел этими улицами, и это был мир весны, наполненный белым цветением и запахом мыслей. Наверное, он задержался в одной роли надолго – на месяц, на два, потому что у него был роман, хотя, скорее – дежурный, для развлечения. Но, может быть, у Петра Ивановича была и своя собственная жизнь.
Иван Иванов поднял голову, и окна висели – никакие сторонние фонари им не мешали. Он вдруг принюхался – тонкий аромат кухни, утренний кофе, вечерний чай, и даже – молоко, и лица – словно пули. Пролетели, гонись за ними, лови, словно ветер в поле.
-Тишина, — сказал Максим-Василий.
-Нет.
-Принюхиваешься?
-Это мой дом, — ответил Иван Иванов.
-Нет, мы же в другом месте….
-Погоди.
Там, выше крыши, выше этажей, разворачивались рукава звезд, и косо направленный свет от фонарей смазывал их, потому, тьма эта больше напоминала колодец. Иван Иванов стоял и молчал. Но тут в помощь ему были сигареты. Он закурил, и это было более обдуманное молчание.
-Хочешь, я разузнаю, — проговорил Максим.
-Почему?
-Ведь я – собака.
-Нет, пойдем вместе.
Они дождались выходящего из подъезда человека, чтобы миновать замок домофона. А потом – лифт.
Такой же лифт может быть вверх. На миллион этажей. И такой же – вниз, до центра земли, до ядра. Там жарко, и не обязательно – ад. Он, ад, немного с другого краю. Но поездка эта может длиться вечно. И тогда впору взять с собой теплые вещи и пищу.
Двери стукнули и открылись.
-Давай стоять, — сказал Иван Иванов.
И они стояли на обычной площадке. И ничего тут особенного не было – два щитка электропитания, на замках. Стены, перила, мутная лампочка, ватт на 25, подчеркивающая бренность любого света в этом мире. Повсеместные звуки и скрипы – отчасти произошедшие внутри бетона, за счет сдвига рукотворных пород, но также и по причине жизнедеятельности человека. Большие холодные пещеры, переходящие в жизнь.
В одном крыле – решетчатая дверь, за которой – две двери. Одна из них открылась. Вышел мужчина лет пятидесяти, и, поглядывая на Петра Ивановича, направился к лифту.
-А вы – Евгений? – спросил вдруг Петр Иванович.
-Гм. Да. А что, собственно….
-Нет, нет.
Мужчина вошел в лифт и поехал – короткий кусок бесконечного пути. Евгений. Иван Иванов глубоко вдохнул, однако, образы крутились слишком быстро – неведомая, непонятая, карусель.
Евгений. Евгений.
-Послушай, Максим, как ты думаешь – есть ли у Петра Ивановича рычаги? Может быть, кнопки? Пытаюсь понять. Евгений. Что за Евгений? Нет…
-Да.
-Почему да?
-С другой стороны.
-Правильно.
Он даже подумал, что у него есть ключ. Пещера разверзлась. Щелки, голоса. Потом – тишина. И вот – новый заход этого действа. Нет, это сверху. И все это заполнено чем-то знакомым. Но как разгадать загадку? Дверь закрыта. Нет, она может быть, и открыта, но наверняка, Петр Иванович знает очень много, его надо лишь потрусить, подергать за гриву беса, выясняя – есть ли у тебя кнопки? Ведь, наверное, умеешь ходить сквозь стенки и читать чужие мысли. Нужна лишь внятная техническая документация. Колись, Петр Иванович. Но там – тома и том, документации этой. Куда там.
Но вдруг – узкая полоса света перерастает в большой и желтый квадрат. Дверь открыта. Где-то несутся лифты. Одни вниз. Другие – вверх. Третьи просверливаются через толщи твердого гранита, и никто не знает, зачем они это делают. Может быть, какие-то лифты летят в небе, навстречу неведомому.
В межквартирный тамбур вышла женщина и открыла дверь. Наверное, здесь был виноват Петр Иванович – потому что женщина и сама не знала, что потянуло ее выйти и выпустить новые лучи света в полутемные катакомбы дома. И теперь они стояли и смотрели друг другу в лицо, не понимая. И Иван Иванов не понимал, и она не понимала – но как будто что-то было в этом. Петр Иванович закурил, и огонек сигареты словно бы был паролем. Максим-Василий, собака, Лягушка, дышал громко – видимо, чтобы сделать тишину более ровной.
Так они стояли – минуту, другую, пока она, наконец, не закрыла дверь.
-Что думаешь? – спросил Максим-Василий.
-Поехали, — ответил Петр Иванович, — или зайти?
-Ты уверен?
-Нет. Понятия не имею. Вдруг мне все это кажется?
А уж прибыв в жилище Петра Ивановича, как объекта или хоть бы и субъекта, они поужинали. И Иван Иванов даже немного злился за то, что Петр Иванович мог, но не поддался – ведь он не платил, а хотел – платил, и деньги всегда водились, а потому, все другие задачи навряд ли были неразрешимыми.
И он вновь прочитал запись в бортжурнале Петра Ивановича.

«Я решил написать всем привет, всем, кто знал правду перехода. Я не запоминаю все возможные номера, но их всего несколько миллиардов, потому что буквенные литеры делают последовательности короче, а если применяются две или три буквы, то число комбинаций бесчисленно – особенно, если используются промежуточные нули. Поэтому, я условно называю его Игорь Станиславович – хотя его имя Петр Иванович, то произошел реверс, и Петр Иванович был потерян, и был разрыв, а когда его нашли, то пришлось откачивать, и, слава богу, не был потерян главный цифровой контур. Дело-то штучное. Без всякого. Давали ему нашатыря. А потом, был тут серьезный конструктор. Открыл он глаза. И спрашивает – ну как я? Ну ничего, говорят. Сойдет. Так он сидел и сам себя реформировал. Глаза закроет и сидит. По этому случаю был тут Родион Тимофеевич Бочкин, Большой дежурный. Ему ж кушать надо было. Приглашали и других специалистов, из областей полезных. Но был понятен беспардонный случай – Игорь Станиславович показательно убежал, и было это в 1953-м году, как раз когда умер Сталин. Думали Игоря Станиславовича ловить – еще бы, столь беспардонный случай, да куда там. Не было и зацепок никаких. Сам конструктор, также — Петр Иванович – и говорит – а он, скорее всего, не тот, за кого себя выдает. Скопировал он с Петра Ивановича все, что можно было. А может, это сам дьявол так развлекается. Выдает себя за командировочного, а потом – такая заваруха. Поэтому, ему бы, конечно, захотелось, чтобы мы его ловили. Это уж верно. Да мы бы и рады ловить, а локаторы ничего не ловят. Вызвали Сафрона Мобидиковича. Да след он даже и не взял. Никто с тех пор и не знает, а что ж это было»

Но вот, пора нам переключиться на просторы нижние. На самом деле, никто не знает, где находится Ад. Может быть, он – в ядре земном. А может быть – в пространстве, которое виртуально ветвится, отягощая сферы своим телом. И кто может объять это – ибо нет такого взгляда, нет таких глаз, которые пронаблюдали всю эту нечеловеческую даль, могли дать определение.
Большое кручение. Внутренняя галактика. Осцилляция. Но чем больше тайна, тем важнее ее внутренняя составляющая. И Иван Иванов думал – может быть, и сама жизнь – только одежда. Нет, одежда значима, но все остальное есть график по сравнению с точкой. Роскошь раствориться в радушных кислотах, чтобы продолжать умирать, не привыкая к вечной боли.
Команда готовилась. Был завтрак. Тренировка. Обед. Тренировка. Вечер. А уж следующим днем появился субъект в кожаном плаще, с бородкой. Тут уж сразу все было примечательно – ибо, в отличие от множества предшествующих фигур, у данного лица было имя.
-Чеховский, — представился он.
Тут веяло воздухом, проникшим из дурных низменностей, куда не хаживали и рядовые служащие данного адского круга.
-Иван Иванов, — ответил Иван.
-Сохраняете имя, — он улыбнулся.
-Конечно. Номера не считаются.
— Действительно, — проговорил Чеховский, присаживаясь на кровать рядом с отцом Фёдором, — вы это здорово обставили. И водка у вас. Нет, давайте, налейте и мне. Вы отрицаете свою нынешнюю бренность. Всего лишь нефтяная пленка. И вы умудрились не провалиться. Да я не думал, что возникнет тенденция. Мало ли, что случается. А тут она укоренилась.
-Мы всего лишь играем, — заметил Иван Иванов.
-И при этом…. Хотя нет. Вы совершенно правы. Игра, волейбол. Да и не собирался я много рассказывать. Я представляю новую команду. Мы из Снежных Ножей. Вы не знаете, что это такое. Вам и не положено ничего такого знать. Я решил быть директором, услышав о ваших успехах и о наличии имен – практически у всех. Но нельзя было не поддаться.
-Вы пришли бросить нам вызов, — проговорил отец Фёдор.
-Ну это и так понятно, — ответил Чеховский, — не надо быть гением, чтобы это понять. Я представляю ЦСКА (Снежные Ножи). И я думаю, вы поняли – в этот раз вы не будете играть с дилетантами.
-Это занимательно, — проговорил Иван Иванов.
-Сейчас – да. Но поверьте – я уже вижу все ваши головы.
-В честь ваших голов будут гимны, — ответил Юрий, — я научился хорошо подавать и принимать. Но жаль, что там не будет вашей головы, Чеховский.
-А вы бы хотели? – он усмехнулся.
-Угощайтесь сигареткой.
-Хорошо же вы тут устроились, в аду.
-Нет, правда. Сыграли бы на свою голову?
-Думаете, это меня раздражает? – Чеховский закурил. – Неплохой табак. Нет, наоборот. Своими помыслами вы помогаете мне жить. Но головы ваши будут. И я буду наблюдать ваш дальнейший путь. По конвейеру. А там – угли. А вы их еще не видели. Меня это все возбуждает. Я живу этой мыслью. И я курю эту мысль.
-Курите.
-Не верите?
-Нет, я советую вам.
-А видите ли, я ощутил силу вызова сам, как-то особенно – иначе я мог бы подойти к Тренеру, или к менеджеру, но я полагаю, я бы их не разогрел. Не, чтобы у них не было души. Но им не интересно. Мне интересно сделать это предложение здесь.
-Конечно, — заметил отец Фёдор, — но это навряд ли так уж тематически.
-Почему?
-Потому что вы проиграете.
-Что ж, посмотрим.
С этими словами Чеховский и удалился.
Да. И потом – тренировка. И Виктор Тренер отрабатывал новые методики, над которыми трудился он день и ночь, перенимая лучшие методы у Ивана Иванова. Пиночет же приходил просто так, как зритель. Присутствовало тут и существо по имени Русский.
И уже на следующий день – матч. Иван Иванов был рад своему состоянию – он словно слился со всем этим простором, выставленным в магазине особенной физики для существ макро размера. Ад. Стадионное жерло, как пища для объемной дали, которая сжата горами, как камень – золотом перстня. И принятое адским солнцем свечение рождает радиацию, которая передается в сердце, в глотки существ, и они кричат, а они скандируют. Всем нравится Динамо. Но вот и фанаты ЦСКА. Они приехали, прилетели, приползи – и вид их непригляден, и жители этого уровня, этого круга, даже они недовольны, и начинается перепалка, и чужаки жгут фаеры, и вот – начинается матч.
ЦСКА начинает ярко. Пять мячей преимущества. Иван Иванов сплоховал. Его подача не прошла, и теперь он летает над площадкой в виде головы, и все вокруг кружится. И он думает:
-Сосредоточься! Голова – не мяч. Это серьезнее. Ты сумеешь быть сильнее. И приземляться правдивей. Давай!
Нет, поначалу ничего не клеится, но все же сказывается неопытность армейцев из Снежных Ножей. Они начинают садиться по физике, и хэндикап тает очень быстро. И где-то чувствуется присутствие Чеховского. Навряд ли все это ему нравится. Скорее всего, после игры он предложит какие-то изменения в правилах – гораздо интереснее играть по длинной турнирной сетке, а не терять команду в один заход. Видимо, он что-то знает о жизни людей. Но был ли он Петром Ивановичем? Но кто признается?
Но теперь было не до шуток. Иван Иванов вновь летел и думал, и на этот раз, как ему показалось, ему удалось изменить траекторию движения, и это был контрольный мяч первой партии.
-Они посыпались, — сказал Максим-Василий в перерыве.
-Это мы видим, Лягушка, — проговорил отец Фёдор, — лишь бы с нами все было в порядке. Ничего. Не боись. Порвем.
Соперник сопротивлялся и во второй партии, а в третей бился насмерть – но не хватило опыта. У Ивана Иванова наконец-то пошла длинная, затяжная, подача, и это напоминало сплошной поток микрочастиц, идущих между звездами и прошивающий планеты – хотя там в этом нет ни нужды, ни прочего (причина – хотя нет, есть причина). Фаеры фанатов продолжали гореть, страсти на трибунах накалялись, но все это не касалось игры. И трибуны скандировали:
-Ди-на-мо! Ди-на-мо!
И кто бы тут не проиграл? Контрольный мяч, точно контрольный выстрел в голову. А теперь можно идти, и сверху летят цветы, а вот – и Пиночет. Он несет хлеб и соль. Словно русская девушка, встречающая победителей.
-Поздравляю.
-Поздравляю.
-Поздравляю.
Иван Иванов закурил в прохладном коридоре, а тут был и журналист. Состоял он из вороны и рыбы, жуткий и совершенно невозможный в пространствах бренных пределов.
-Позвольте задать несколько вопросов. Газета «Разделочный цех».
-Конечно, — ответил Иван Иванов.
-Как вам соперник?
-Сегодня было немного сложнее. Но главное – результат.
-Вы уже знаете, кто будет следующим?
-Говорили про какую-то Красную Пресню (Напильниково), но я также слышал и про некий суперклуб «Маргарин», но кто-то оговорился, что «Маргарин» не подпадает под турнир из-за позднего соревнования. Но наш менеджер лучше знает.
-А как вы думаете, буду ли трансферы?
-Для начала надо ввести это понятие.
-Да. Но это обсуждалось.
-Хорошо. Будем надеяться. А если бы вам предложили переход?
-Но пока мы сильнейшие.
Потом, в переходе, на пути к автобусу, который должен был провести их по мрачным тоннелям, он увидел Чеховского. Тот уныло курил.

* * *

Но вскоре все изменилось. И можно сказать – хорошее же это дело, когда происходят эти самые перемещения капсул жизни. В данном случае – вне жизни. Но мы теперь хорошо знаем, что бытие так огромно, что глупо пытаться ограничить его одним лишь видом идей или вещей. Возьмем весь пласт философов – от, скажем, Гесиода до континентальной философии и Хосе Оргеги-и-Гассета. Но так все просто. Но не забывайте – так мыслят дураки. Внутри ячейки бытия нет выхода. Есть вход. Жизнь. И есть выход – смерть. Еще, может быть, космический полет – но для этого нужен серьезный звездолет, а взамен него человечество решило обойтись самсунгом гэлакси и айфоном.
Штука тут такая: кажется, что, раз в голове у тебя молоко перешло в простоквашу, то и все иначе. Но нет, ничего такого. Качество сознания ничего не даёт! Есть жизнь, дверь, и ад. А есть ли рай? Нет, внутри этой повести мы ничего про это не знаем.
Дня через два Иван Иванов встретил Максима-Василия этажом выше – там открылось кафе «Спорт», и оно было переполнено – словно бы набили туда существ. Селедку в бочку и то поменьше набивают. Так вот. И люди были тут, и люди при двух головах, и при трех, и был один – при пяти, а также были головы без людей, на гусеницах. А пришел еще важный и огромный медведь, с лицом добрым, медовым (будто бы он только что отведал меду). Попросил лимонаду, пил, пил, не мог остановиться. А увидел Ивана Иванова, встал, подсел за столик и говорил без устали.
-Хочу, чтобы была Лига, — и голос его был совсем уж сахарный, как будто специально – светлейший, — недавно один воробьишечко рассказывает мне такую историю – что не просто так отображаясь, на земле, в мире червя одиозного, делят лигу по четыре, чтобы усилить кровь, когда рвут – а есть в этом конспекция. Ураново. Оказывается, если и по радиоактивному играть, то надо пройти группу, а до группы деклассово. Кто не прошел, тех избранно рвут – сильнее, чем можно – а если ты уже в четверке, то команда играет все время, просто наказывают, но по-временному. На дыбе подергали, да и дальше иди – играй. А если вылетаешь, то еще надо сыграть за вылет, а уже тогда начинается перегнойство. Тогда играют шире. Одноразовый плей по-своему хорош, но в нем нет такого страху. Пей, пей родной лимонад. Вот апельсиновый. А вот – малиновый. А вот – вишня. Самый вкусный – вишня, а хотя говорят, что чем реже плод, то лучше лимонад – но вкус в другом. Ты пей, пей, а я пойду. Еще был из желудей. Желудь – пища для свиньи. Я еще спрашивался – а где ж она берется, свинья, чтобы такой лимонад пить? А говорят – сама она, душечка, вышла, настоящая стоящая свинья-дикообраз. Да пивал и я – да лимонад как лимонад, и нет ничего лучше вишни – но надо пить или с коржиком, или с сочником. А лучше – и то, и другое – и еще – шахматный пирог в придачу.
Тут подошел официант и принес как раз – коржики, сочники и шахматный пирог.
-Бытует мнение, — сказал медведь, — что сочник – это неверное название, а говорит надо – сочни. Но так только дурни говорят, да жители гор, всякая деревенщина. Ну, бывай, звезда волейбола. Пойду я. А выпил я 121 литр. Еле хожу. Щас как залягу да буду лапу сосать.
Сел Иван Иванов и пил лимонад, и ел коржики, сочники и шахматный пирог. Тогда-то и подошел к нему Максим-Василий.
-Привет, Лягушка, — сказал Иван Иванов.
-Привет. А кто это тут с тобой сидел?
-Медведь.
-Медведь? Вот ведь. А знаешь, кто это?
-Ну, зверь какой-то.
-Эх ты, зверь. О, это знаешь кто? Да никому не ведомо знать. И имя его нельзя знать. Все понимают, что, а не что. Нет. Нельзя знать. И говорить нельзя.
-Дьявол? – спросил Иван Иванов.
-Такое понятие не верно. Ну ладно. Я вот о чем хотел поговорить. Завтра у нас товарищеский матч. Это значит, что проигравших просто искупают в кислоте, но дальше по уровням не пустят, и они дальше продолжат играть. Играем с Крыльями Советов. А откуда – не знаю. И еще через три дня – товарищеский матч. Со сборной Ядрового Мозамбика. На тех же условиях. Мне сказали, что если проиграем, то и меня в кислоте искупают. А потом – выездной тур, но все матчи тренировочные. И там вообще нет условий. Зато мы сядем на самолет и полетим в город под названием Щедрый Жар. Там так жарко, что все живое сгорает прямо на улицах. Поэтому, все игры и тренировки будут проходить в залах. А знаешь, почему? Потому что по окончании этого будет сформирована Лига. Мне все это сказали только сегодня утром. И сказали, что после окончания сезона будет сборная. И знаешь, что. Одна звезда эстрады хочет с тобой познакомиться.
-Как так, эстрада? – осведомился Иван Иванов.
-Да. Эстрада в аду.
-Как же так, Лягушка?
-Не знаю. Будет бал. Ты же знаешь, кто выигрывает – тот герой, а кто проигрывает – сейчас плывет, может, по реке жидкого металла. А тебе повезло. Ты этого никогда не видел.
-А ты видел?
-Ну, я так. Я ж тебе рассказывал. Я все больше по опытам, да по опытам. Мне тоже, знаешь, не сладко было. Но ты же играешь. Думаешь, я завидую? Нет, вообще не завидую. А если бы хотел, все равно бы не завидовал. Я только недавно перестал бояться. А еще, вдруг понял, что так будет постоянно. А зачем мне дали воздухом подышать?
-За победу.
-Награда, ты думаешь?
-Ты же лучше знаешь.
-Нет, я лучше не знаю. Значит, никто не знает.

И дни тянулись спокойно, даже резиново. Звезда эстрады была змея, облачившаяся в кожу женщины. И был там сад, где красные яблоки напоминали умершие звезды – но такие яркие и накрашенные, что никто бы не поверил, что такое бывает. И горели они кровью – какой-то иной, хотя надо сказать – здешней. А если бы съел такой яблоко Адам, то сразу же бы окочурился. И Ева бы вместе с ним. И ни чем бы тут не помог зверь искуситель. Да и не испортил бы ничего. И было странно, что человеческие величины сохраняются, и голова носит какие-то знакомые интуитивные алгоритмы.
-Как же тебя зовут? – спросил Иван Иванов.
-Имя ложно, — улыбнулась она.
-Почему?
-Оно поспешно. Я хотела, чтобы ты дал мне имя.
-Потому что я давал имена?
-Я узнала об этом по большому секрету. Можно сказать, что этот секрет я купила. Так вот. Как ты думаешь – хороша я?
-Но я знаю.
-Я знаю. Ты скажешь – я чистая все же змея, а ты по чистяку – не змей. Я просто хотела…. Просто хотела. Понимаешь. А не потому, что я змея. Придумаешь?
-Но ты правильно начинаешь, — заметил Иван Иванов, — но сначала курят. И ты. Учись курить. Если змея начинает с сигареты, она очеловечивается. Потому что курение придумали индейцы, а они знали толк в мироздании. Даже если ты скажешь, что змеи были раньше. А что-то было в них. Кури. Не будешь курить, ничего не будет. Кури много подряд. И не сватай меня за яблоки. Все это здесь не нужно. А потом, имя. Какое хочешь? А как тебя назвали.
-Наташа.
-Змея Наташа. Слушай, оставайся Наташей. Будешь только Наташей Змеевской. Идёт?
-Ура! Какой ты!
И яблоки горели и переливались, означая реальность сада райского внутри ада – совсем простого по понятиям, без пафоса.

Здесь можно было предположить наличие искушения – но слишком уж это вещь из арсенала вещей текущих. Все же текст поглощает читатель. Глаза его – начало ложки, а мозг – продолжение. Да и не измерить всю ложечность. Потом – подача в топку. Мозг пытается разогреться. Представим себе утро. Холодная печь. Слипшиеся колосники. Ничего хорошего, надо полагать – и многие тянут руки к черным напиткам типа кофе, хотя более изощренные корифеи пожелают коньяку. А что? Жизнь коротка. Но лишь включив мозг правильно, мы сможем обеспечить хоть какое-то проникновение. А иначе, вам вдруг принесут на тарелочке истину – но ваши чувства будут желать скуки и отлёжки – словно бы вы кот или, может, жук-короед, во чреве дерева. А потом, когда закат жизни еще не наступит, но уже будут слышны ветры осени, спросите вы у жизни: ну что же ты? Никогда мне ничего не показывала. А я все ждал. А не было…. Не было… Но все было. Вам было интересно играть с ненадутыми воздушными шарами в фиесту духа без духа. Это кругом. Но в противном случае, быть может, в одном из снов вам бы пришла эта история. Словно раскрыли пакет, коробку, которая лежала на кухне – как будто лет 100.

-Когда будет игра, — сказала Наташа Змеевская, — я нарву тебе яблок. Хочешь?
-Еще не очень скоро игра, — ответил Иван Иванов, — будут тренировочные матчи, я думаю, они никому не интересны.
-Но мне!
-Нет. Тебе надо поберечь свою страсть.
-У меня и так много страсти. И много новых песен. Ты придешь слушать?
-Приду.
Поэт бы написал о том, как змея очаровала человека. И снова поставим под вопрос бытие, но нам все же придется создать категорию бытия за небытием. Поэтому, все это лучше отложить на потом.
За стеклом большого окна рыжая пустыня гасла, а вместо луны вышли два небольших злых шарика.
-Я раз видел, как они ели землю, — сказал повар Гриша, человек с тремя глазами, — они редко землю едят. Да я же только днем работаю. Ну зимой вечера длинные, но некогда смотреть, и я на склад особо не хочу, у нас тут завели аппаратец. Он сам возил. Приезжает грузовик либо снизу, либо слева. Справа редко. Один раз он поломался, и привоз был справа. Ну, и сами все грузили, и я даже возмущался, что грузчиков нет, а у нас не те обязанности. Оказывается, справа привозят на батискафе, там тоннель вниз, в океан, кислота там соляная. Воняет. Пришлось всем надеть резиновые костюмы и противогазы. Но у меня уже злость закончилась. Не ругались. Нам дали за вредность молока и колбасы, а колбаса была из пластмассы, но это – съедобная пластмасса. А уже потом прибор починили, и он снова все чинил, а тот день прибыл механик. Ну вернее вечер. Я и не знал, что он сломался. Он сам говорит – чинить я. И чинит. А я встал к окну и смотрю – как луны кусают землю, и злые, знаешь, такие.
-А у тебя всегда было три глаза? – спросил Иван Иванов.
-Не знаю. Нет, вроде кто-то говорил, кто когда-то было два. Нет, один. Точно. Но я не помню.
-А вспомни.
-Нет. Не могу. Не получается.
-И давно тут работаешь?
-Не помню.
-А что делаешь в свободное время?
-Я подключаюсь к розетке. Знаешь, как приятно? Можно вечно к розетке быть подключенным. Равных нет. А все забываю. Таска. Полная таска.
Были дни. Были матчи. Динамо играло лучше всех и выигрывало. Не то, чтобы план был у Ивана Иванова. Он просто искал среди переплетений мыслей особую идею – словно бы внутри себя самого можно было найти скрытые кнопки. Никто не говорил про это, не было учителей, которые бы однажды сказали: вот тебе поворот, а вот – еще один, а направо завернешь – увидишь рубильник, щелкнешь им, вот тебе и ответы на все вопросы. Здесь, конечно, варианта два, не больше. Первый – не было учителей. Второе – были, но смолчали. Но зачем, спрашивается, так уважать себя и никому ничего не говорить, если жизнь коротка, а потом – полет к неизвестным берегам. Но это лишь пучок смысла другого, сомнений….
Но был полет. Динамо встречали в аэропорту, на посадку. Все тут было как надо. Хотя вокруг – обширные пески, но взлетная полоса – вполне человеческая, хотя и административное здание небольшое – зато – много аппаратов газированной воды и никакой проверки на регистрации. Да и сидел там некий крокодил, чуть ли ни Гена, только более лиловый, скалился всем и выдавал талончики с указанием места.
А если оглянуться – нет конца и края пескам. Несколько рядов жидких деревец, солнце яркое, очерченное смыслом своей темной вселенной, и самолеты – худые, блестящие, с пропеллерами-пальцами.
Были тут и аппараты с сигаретами. Стояли даже и такие, из которых лились коньяк и вина всяческие.
-Жаль, что не могу с вами лететь, — сказала Наташа Змеевская.
-Да, у тебя концерты. Эстрада ширится.
-И спорт ширится.
-Послушай, — проговорил Иван, — как ты думаешь, всегда ли ты была змеей?
-Конечно. Это же совсем недавно я стала прикидываться девушкой. И душа у меня змеиная. А если бы ты тоже был змеем, то у нас бы могли быть дети.
-Жалеешь?
-Надеюсь.
-Будет тебе змей.
-Но я не хочу змея.
-Ну, полетим мы.
Пропеллеры начинали работу со свистом – словно специальный звук, характеризующий адскую природу. Отец Фёдор открыл бутылку коньяку и произнес:
-Широк этот край, друзья. Широк спорт. Летим мы в Щедрый Жар. Говорят, там так щедро, что грешники сгорают как бумажки. И все же, хотел я вас спросить – не страшно ли? Кажется, ходишь ты по самому краю. Нет, по самому тонкому льду. Нельзя даже ступать на него. Он выдержит только насекомых. А мы умудряемся держаться.
-Все иначе, — сказал Валера Новых.
Фамилию ж ему тут дали – в память о прежнем Валере.
-Динамо, — заключил Максим-Василий, — это сила. Только победа. А введут новую форму турнира, уже просто так лед под нами не провалится. А что дальше? А что хотите.
-Если б самолет угнать, — проговорил Юрий.
-Из ада, наверное, нет дороги назад, — сказал отец Фёдор, — будешь лететь, лететь, пока не закончится бензин. Упадешь, да и не найдет никто.
-Тогда – смерть, — предположил Юрий.
-Нет, смерти нет. Приведут тебя, как проштрафившегося щеночка. Будет все смеяться. А, и не возьмут уже на игру. Отправят. Сражу же. Может, будешь в море кислотном плескаться дельфином и радоваться, да хоть бы и в тот же Щедрый Жар. Потому что если ты горишь на свободе, то свободы нет. А могут и непосредственно тебя мучать.
-Не пугай, — сказал Вася, защитник, — все мы это знаем без тебя.
Самолёт набрал высоту, и теперь можно было смотреть на всю эту землю сверху вниз.

А было еще в полете – отец Фёдор заметил странную штуку, о чем рассказал Ивану Иванову, тотчас – как говориться, не отходя от кассы. А возникла эта мысль в процессе курения.
-Тут что-то есть. В ней. В сигарете. Ведь никто, может быть, тут и не курил – а на земле говорят, что это вредная привычка, да я и сам так думал. Но ты же согласишься, что все это верно, а иначе зачем бы боролись. Но теперь мы видим, что большой разницы и нет. Стеснен человек с сроках. И спешит сделать многое. Но ведь одно дело – тамошний итог. А тут вот – итог тутошний. А если бы знать все заранее? Что бы ты сказал?
-Не знаю, — ответил Иван Иванов.
-Ты видишь, многое у них было не развито, и играли они в волейбол уж очень примитивно. Мне, конечно, интересно было бы на все это посмотреть – что будет тут в итоге. Хотя, наверное, никакого такого итога и не будет. Понимаешь, человеку никто не дает взглянуть во всю ширь – постоянно находится какой-нибудь образованный дурак, который придумает рамки. А тут – все наоборот. В какой-то мере, этот мир стоял на месте, а теперь и только теперь он начал развиваться.
-Что же делать?
-Да не в этом дело. Я, конечно, понятия не имею, что делать. Ничего не нужно. Все дело в сигаретах. Смотри. Я курю и не думаю. Но я считаю до шести. Закрой один глаз и считай. И смотри на дым. А потом другой. И считай, и считай. Пока вдруг не начнешь видеть. А потом мне скажи свое мнение.
Серебристый самолет гудел в небе ада. Тянулась внизу пустыня – желтая тарелка, земля. И все было однообразно – хотя в какой-то момент все это сменилось морем, совершенно зеленым, будто бы стекло бутылки. А внутри, среди команды, царил позитив. Динамо, лучший клуб, победы, сила, будущие турниры, лига чемпионов. Дым от сигарет принимала на себя система вентиляции. За окном бодро крутились винты. Самолет был быстрым и злым.
Виктор Тренер спал в начале салона. Несколько сидений было занято его конспектами. Был он очень серьезный методист. Пиночета не взяли – так как он не состоял в команде. Обещал болеть по телевизору.
Иван Иванов закрыл один глаз. Он курил и считал. А потом вдруг – другой. И вновь – специально с чувством неожиданного толка. Словно самого себя можно было удивить. И так – много раз, пока картинка неожиданно не поменялась. Он стоял в коридоре, где во всю длину находился строй людей, и все это был строй Петров Иванычей – совершенно одинаковых, в строгих костюмах, недвижимых, словно роботы или манекены, без питания, без тока – одна лишь сила статики.
-Интересно, — сказал Иван Иванов.
Картинка пропала, и он продолжил свой эксперимент. Ему вдруг явился мир совершенно абстрактный – а потому, совершенно невозможный для ума. Это был мир сигарет. Загородка удерживала улицу в своей прямолинейности – и изготовлена она была из пачек.
-Сигареты, — сказал Иван Иванов, — здесь есть некоторая правда, потому что это способ передачи мысли через расстояние. Мир сигарет. Можно сказать, что ты – огромен и тревожен, но это вранье – наоборот, ты спокоен и прекрасен. Нет тревоги. Но это и не радость – это особенная зрелость. Но, может быть, это выход?
-Ты что-то видел? – спросил отец Фёдор.
-Надо понимать то, что ты видишь. А я не знаю, что я вижу. Но ты же об этом, святой отец? Это что-то означает.
-Еще как. Пробуй. Еще и еще.
И самолет миновал море, но еще над этой странной гладью он стал забираться все выше и выше, словно пытаясь дотянуть до орбиты. Конечно, будь он немного пореактивнее, у него были бы определенные шансы. Но не стоит забывать о местонахождении. Нужны ли здесь законы физики? Реальна ли математика? Рациональны ли прочие величины.
И вот, внизу раздалась во всю ширь море огня – и здесь уж было не до шуток, и многие приуныли. Но Иван Иванов не обращал внимания на все это.
-Великий мир сигарет, — проговорил он, — возможно, ты знаешь ответы на все вопросы. Но разве ответишь ты? Я, возможно, говорю сам с собой.
Он протянул руку и закурил – он, должно быть, взял пачку с воображаемой витрины, и тут не было денег. И не было числа разнообразным сортам. А голос его отдавался, словно эхо. Хотя и не могло это быть правдой. Но ведь приходилось верить и в море огня. Как можно отрицать, что с такой очевидностью пугает тебя. Страшный жрущий огонь, плазма с голос и желанием. Ад. Это можно повторять до бесконечности.
-Но будет ли ответ? – спросил Иван Иванов.
-Он уже есть, — ответил он сам себе.
-Легко же так просто сказать. Легко. Но кто докажет.
-Кто-то должен знать.
И уже вслух он сказал:
-Кто-то должен знать. Знаешь, святой отец, мы возвращаемся к тому, с чего мы и могли начать. А именно – Лягушка. Только он здесь иной. Хотя и менеджер. Хотя и очевидно, что он – за нас. А поэтому, узнать мы можем только через него. Коридор, наверное – склад. Склад, понимаешь, святой отец? Нам туда не попасть, но он точно сможет это разузнать. Там стоят они, эти Петры Ивановичи. Да ты и не знаешь, кто это. Видишь, все связано с неким технически обустройством. А значит, и ад – тоже механизм. А Тренера мы в расчет не берем. Он – спортяга, мне кажется, он целиком и полностью вне темы.
-А я вдруг увидел Лидку, — проговорил святой отец, — и вот, как увидел, не забыл ее. Молодая она. По мне. Может, для молодежи и не совсем. И как засветилось все – знаешь, Ваня, как будто схватился за поручень и выглянул на свет – и думал, кто ты, Лидка? Но не сестра мне, она. Не дочь. Может, просто, грешным делом, мечтал? Может быть. Но подходит она ко мне и что-то шепчет на ухо. И значит, она меня знает. И всю душу озаряет мне. И вот я думаю – сколько прошло времени, как играем мы здесь? Да всего ничего. И года не прошло. Но что-то внутри меня утверждает, что может, все это кажется. Время замедляется или ускоряется. В-общем, что хотят, то с ним и делают. Это люди не в силах им управлять. Видимо, скрыта тут опасность. А Лидку я вспоминаю, и вдруг предстает мне магазин, и даже какой-то внутренний разговор с собой. Может быть, был я грешен пьянкой? Но не так, Вань, чтобы сильно. Наверняка же я…. Постой, но ведь в самом начале я все хорошо помнил, а теперь и крупные детали затрудняюсь вспомнить.
-Значит, правильно ты сделал, что нашел смысл в дыме.
-Значит. Значит, попросим Максима. А что ты задумал?
-Да там посмотрим. Только не говори никому.
И все летел самолет. И белое солнце вдруг сменилось черным – но светило оно ярко, и совсем был непонятно, как это черный свет может так ярко светить. Но, видимо, ко всему можно привыкнуть – тут дело лишь в самом начале. А потом уж все идет как по накатанной.
Лететь еще было далеко. Казалось, бесконечная тут земля. Хотя и в реальности – ее большая и всесильная круглость создают ощущение дали непомерной. И море огня, и острова. И среди островов – какие-то ужасные города с высокими домами и черными трубами.
Стюардесса разносила обеды.
-Все у вас есть, — сказал Иван Иванов.
-Шампанского?
-Да нет. Видите. И так мы не страдаем.
-Наша авиакомпания работает без проблем.
-Без проблем. Но вы ведь кого-то еще возите?
-Конечно.
-А кого?
-Грешников, например.
-Чистых грешников?
-Конечно.
-Но разве мы не грешники?
-Нет. Вы спортсмены. Я имею в виду, тех, которые летят по местам мучений.
-И как же вылетите?
-Мы тогда ныряет на этот самолете в огонь, и плывем в огне, пока не найдем нору.
-Что за нора?
-Черная нора.
-Черная. А черное солнце? Вы знаете, что это такое?
-Просто. Черное солнце.
-А как вас зовут?
-Не знаю.
-Будете, гм, будете Мариной. Марина, адская стюардесса. Разве нет? Вы давно тут работаете?
-Не знаю.
-Но вы, вы никогда не были там?
-Там? Не знаю.
-Хорошо. А когда вы прибываете, что происходит?
-Вам так важно? Ад большой. Что угодно.
-Понятно.
Было тут все – и еда, и напитки. И опять, вновь сигаретный дым, проступили странные контуры мира, и Иван Иванов вдруг оказался в холодном подъезде, с жидким запахом подвалов и редких потоков тепла из квартир – когда двери открывались, из них норовили выскочить зажатые в скукоте стен кошки – очевидно, чтобы разбежаться, потеряться в страхе и самоликвидироваться. Стукнет, словно глухой молоток, лифт. Кто-то стоит на этаже и курит. И он поднимается, спрашивая самого себя – разве так его зовут? А может, все это показалось? И сам он придумал, что зовут его так, и все, что было, является навязчивой фантазией. Он поднимается наверх, и стоит, и стоит, ожидая, когда откроется дверь – и вот она открывается, и он видит женщину.
-Ты должна меня знать, — говорит он.
Но она его не видит – может, он закрыт странной пеленой, а может, видит все со стороны. Не слышишь? Конечно, все это происходит лишь в голове. И нет никакого выхода. И надо, может быть, насладиться этим моментом – потому что не будет больше ничего, и следующий момент будет размазан, словно сметана по тарелке. Ее слижет адский кот.
А вот и кот. Он сидит на стуле, и при виде его поворачивается и зевает – значит, здоровается, узнает.
-Как-то тебя звали, — говорит Иван Иванов, — но какая теперь разница. Значит, ты меня узнал.
Он пытается погладить кота, но рука проходит сквозь тело. Но коту это, похоже, нравится. Он чувствует ласку и так, физический диапазон у него шире, чем, например, у человека.
-И ты не помнишь, — говорит Иван Иванов.
Нет, конечно, он помнит и знает. Как странно. Что же сказать ей? Но кто она?
Он бежит на кухню и переворачивает стул с котом.
-Реально ли это?
-Разговариваешь сам с собой? – спросил отец Фёдор.
-С собой. Конечно. Что-то должно быть реально. Ты же сам мне сказал. Значит, все дело в сигаретах. Ты видел мир сигарет?
-Нет.
-Он очень большой. И сигареты в нем правят. Тут нам никто не скажет, что это вредная привычка, потому что физика имеет другие рамки. Жаль, что я не могу дать имена пилотам. Не знаю, хорошо это или плохо.

Потом, самолет прибыл в сам Щедрый Жар. Садился он в море огня, и, казалось, жуткое пламя сейчас проглотит все и вся, но свечение за окнами ушло, и крылатая машина въехала в ангар. У трапа спортсменов встречал мэр города, Мирон Станиславович. Это был человек ростом метров в десять.
-Очень рад прибытию Динамо, — проговорил он, — таких звезд у нас еще не было. Буду посещать все тренировочные матчи. Очень рад. Очень рад.
Потом, все шло по плану. Тренировка. Отдых. Первый матч. Потом – прогулка. Щедрый Жар частично стоял в огне, и совсем тут было непонятно, что там, внутри этой плазмы, происходит. Но были и переходы между зданиями, и там царила прохлада, а все люди напоминали врачей. Хотя, было много говорящих собак, преимущественно – желтых.

А в одном матче все шло не так – соперник вдруг решил делать постоянные перекуры, тайм-ауты, это раздражало и сбивало с толку, и Динамо выиграло лишь 3:2. И через день был такой же матч, играла сборная Щедрого Жара, и трудно тут пришлось. Народу на трибунах маловато собралось. Да что и говорить – игры не основные – хотя, с другой стороны, чего б оно было людям местным артачиться? Да, правда, люди ли? Материя. Это точно. Все есть материя. А еще, надо предположить, что – изделия.
Вот взять вас, человека живущего. Вы изделие? Вы скажите – нет. Я – живорожденный. Да, но ученые уже создали концепцию саморазвивающихся организмов. Один робот порождает нового. Тут и наследование, и типовые изменения, эволюция или деградация. И спорить тут не о чем. Если ад – то это создание. Но первичность молекул упирается в более далекие микроструктуры. Что хотел сказать творец? Ничего нет? Мир есть голограмма. Да, но почему нельзя умереть? Почему вместо темноты – вечные муки?
И третий матч был – с командой любителей Щедрого Жара, тоже тренировочный, и тут у любителей никаких шансов не было. Тем не менее, Иван Иванов немного даже и высказывал своим соратникам:
-Два матча еле вытянули, дело так не пойдет.
-Разве теперь страшно? – спросил Виталий Страшнов.
-Нет. Но.
-Тут обстановка дурная, — заметил Валера Новых, — просто поэтому.
-Завтра играет матч в земном ядре. Там тоже есть команда. Тоже тренировочный. Дадим им мастер класс. Пока и названия нет. Надо им посоветовать. Спартак. Нет.
-Спартак-Ядро, — посоветовал отец Фёдор.
-Точно.
-А по мне – все в порядке, — сказал Виктор Тренер, — это даже хорошо, что нам два сета навешали, а то что ж, как прочувствовать сложность. А, сделал я тут конспекты. Наверное, скоро буду знать вообще все и напишу учебник по волейболу. А здорово ж я придумал? Учебников-то нет. Методических пособий всяких. Надо ж кому-то первым быть. Я думаю, конечно, лучше бы Ваня справился. Но это уже потом. Как Ваня не тренерскую работу перейдет, а я так себе и представляю это. Перешел Ваня в тренеры. И приходит он на бал. А на груди его – спортивные ордена. А команду нашу тогда переименовывают в Спортивный Клуб Динамо имени Ивана Иванова.
Столовая тут была что надо – давали много пирожков, а пиво разливали половником из кастрюли. Пенилось оно совсем уж основательно. Приходили сюда разнообразные формы, и совсем уж мало было людей, а если уж и имело они место, то в наличии было по три-пять глаз. Во-многом и этим объяснялись сложности игры.
Многоглазость.
А в земное ядро ехали на лифте, да и много чего увидели. Лифт же огромный – как комната. Вся команда тут, еще врач команды – Семен Матвеевич, растение с глазами и лианами-руками, а еще – персональный психолог, Валентин Варламович, ну и менеджер, а еще и заместитель менеджера – существо среднего рода под названием It-2, с виду человек, но на ощупь – пластик, андроид какой-то.
Да, это ж заранее надо сказать – с андроида-то все и началось. Иван Иванов как-то совсем плохо о нем думал. А размышлял он так: а что? Стукачок, конечно. Зачем такого гада нам подсуетили? Сто процентов, чтобы стучал. А что такого мы говорим? Да хоть что угодно. Да если будем кричать хором – дьявол – козел, то что ж с того? Да, ну это смотря как он будет реагировать. А то подумает – что предали его? Потому что Виктор Тренер особо-то и не стучал бы, хороший он парень. А кому еще?
И ехали дальше. А так как лифт был стеклянный, в плане стен его, то была видна и большая нечеловеческая пещера, по которой велся спуск. Горели фонари. Шел аппарат плавно, даже как-то нежно. Тут, на платформе, были краники с соками, чаями, водами минеральными – можно было прям тут угощаться. Но наличествовал еще и аппарат с наушниками – тут можно было музыку слушать. В аду были свои исполнители. Не так уж много, но и не мало. Например, Кирокор Нош, Кобздон, Иван Пила. Тут же и записи Наташи Змеевской, змеи чистой в теле человека, имели место.
Тут открылся вид. Часть стены в шахте лифта отсутствовала, и была даль – полная грешников, и все они находились в этом поле – словно на полях – тысячи, сотни тысячи, миллионы, и воздух был полон адских птиц и всякой нечисти – они несли олово, свинец, бросали вниз стекло и дышали огнем. И внизу черти проводили над грешниками опыты, и, наверное, не было в мире ничего более страшного. Да и нельзя было за просто так придумать такие мучения. Но ад – на то он и ад. Одни существа были прозрачными, и грешники сидели внутри и переваривались в желудочном соке, а у других пили кровь, а с третьих снимали кожу, и конечно, повсеместно купали там в жидком металле и всяких сжиженных газах типа азота.
-Стон там великий, — сказал It-2.
До этого же он мало говорил. И тут он продолжил:
-А у нас – та сторона. Тоже доставка. Там мы все другие. А ад, он и есть ад. Аж стенки содрогаются. А наверху, на земле, не слышно – но отсюда есть и прямой выход в мир людей. Если начать сверлить, то выйти можем мы как в Щедром Жаре, так и в обычном мире – но туда не доползти, у нас кожа сгорит, и нет ничего хуже, если тебя там схватят.
Никто ему ничего не ответил. Ехали дальше. А уже на выходе, на улицах Ядра, зазвонил вдруг телефон-автомат, и, взяв трубку, Иван Иванов услышал голос Наташи Змеевской:
-Как ты, милый?
-Будем играть.
-Вы выигрываете?
-Да. Разве у вас не показываю новостей?
-Это очень далеко. Сигнал от вас приходит к нам с опозданием. Думаю о тебе.
-Ты – очень заботливая змейка.
-Жду тебя.
-Поешь?
-Пою.
-Правильно, пой.
-Хочу змеят от тебя.
-Но я же не змей!
-А вдруг!

Тем же днем приступили к тренировке. В составе Спартак-Ядро были люди, состоявшие из тяжелых элементов. Передвигались они с задержкой, поэтому, играли плохо. Зато подавали столь мощно, что это еще умудрится надо было – взять такую подачу. Да, что пушка – подача. Впрочем, все три партии матча были выиграны, хотя и с трудностями на приеме.
Был тут ресторан. А вообще, само обитаемое ядро было под куполом, за которым виднелись совершенно неподобные свечения, нависшие фосфоресцирующие камни, переливы магмы из темных естественных ковшей.
Пили тут вино, очень густое. А густота эта объяснялось особенностями строения местной материи и воздуха.
-В первый раз курю я сигареты, — сказал пластмассовый человек, доктор команды, It-2, — и странное со мной происходит. Не могу я понять, что же со мной. Как будто прояснились во мне дали странные и большие, и теперь я знаю.
-Что же ты знаешь? – спросил отец Фёдор.
-Знаю странное. Истина.
-В чем же истина?
-Она тут. Рядом.
-Может – истина в вине? – спросил Иван Иванов.
-Может быть, где-то там, в других мирах, она и правда – в вине. Но не здесь. Идемте.
А было все как в видении, в видении сигаретном, которое нарисовалось в голове Ивана Иванова еще в самолете. Надо было выйти в один коридор, а потом – повернуть в другой, а потом – третий. И тут, во всю длину, стояла колонна Петров Ивановичей, недвижимая – хотя по глазами было видно, что живы они.
-Что же это? – удивился отец Фёдор.
-Я знаю, — сказал Максим-Василий, Лягушка, — это транспорт.
-Транспорт на подмену, — проговорил It-2, — я у них спросил молча. Они молча и говорят. У каждого – душонка дежурная, одинаковая. А это значит, что они нам свои дежурные отдают, а мы им – свои. Будем мы все одинаковые. Зато будет у нас путь. А тут их много. Может, и не нужны они никому. Но разве вы не понимаете?
-Нет, — ответил Иван Иванов.
-Это транспорт. Надо бежать. Смотрите им в глаза.
-А я? – спросил Виктор Тренер.
-И ты.
-Эх. Спорт есть спорт. Люблю трудности.
И правда, краткий сеанс соединения взглядов привел к тому, что Иван Иванов вдруг осознал себя Петром Ивановичем. Ах, какой-то тут был свежак – ибо все схемы внутри него светились ярким перманентным огнем, а сила его переполняла – и смотрел он со стороны на себя самого, Ивана Иванова.
-Кто ты? – спросил он.
-Тебе то что? – ответил он себе, то есть, тело его, — ты побегал, дай и мне побегать. Ишь, деловой.
-А что ж делать?
-Выбери дверь. И иди.
-А ты?
-Ты иди. А я побегаю, — Иван Иванов ухмыльнулся и пошел по коридору.
А уж когда вся толпа Петров Ивановичей открыла дверь, то мир сигарет расстилался перед ними пространством большим и светлым. Тут они и вышли. И сигарета шла за сигаретой.
-Это, знаете ли, пока еще не наводит на оптимизм, — сказал один из Петров Ивановичей, — давайте хотя бы решим, кто здесь кто? Как вы думаете?
-А ты кто? – спросил его другой Петр Иванович.
-Я? Я как все. То есть, я It-2, но разве можно меня так звать? И Петя – не пойдем, мы все тут Пети. Давайте, я буду Женей. Евгений Мавродиевич.
Была улица – прямая, как штык. И острая, как штык. Это значило, что она протыкала принципы криволинейности и шла, и двигалась – хотя все это имело место в статике, на фоне далекого притуманенного солнца, зашнурованного на облака. Людей здесь не было, но везде имели место витрины с сигаретами, и сами дома были словно бы сигаретные пачки.
А как можно было справиться с этим? Еще минуты назад все было иначе. И смысл нависал над вселенной, усиливаясь к самому земному ядру, а теперь словно бы отключили эту серию, и надо было верить в наличие других пределов и совсем уж сюрреалистических пространств и идей.
-Великое место, — сказал Иван Иванов, — большое и пустое. И нет людей. Потому что это – сигаретный эгрегор. И все мы теперь одинаковые. Что же делать?
-Движение, — ответил другой Пётр Иванович, — и мы двигаемся, и, при чем, по своей воле.
-Но воля ли? – спросил еще один Петр Иванович.
-А что же еще?
-Но как это проверить?
-А именно. Надо проверять.
-Как же это проверять?
-А вот так.
-А я могу прикуривать от руки.
-Покажи.
-Смотри. И спичек не надо. Берешь сигареты на ближайшей витрине и от руки и прикуриваешь. С пальца. Огонь сочится, как струйка. Как змейка.
-То-то они там жару дадут.
-Кто?
-А Петры Ивановичи.
-Как же.
-Конечно. Они стояли там, а теперь мы вместо них тут бродим, а, видать, смотрели же они матчи. У них же подключка к сети.
-Почему?
-А сам как думаешь?
-Не знаю. Сейчас нет никакой подключки.
-Это потому что мы в мире сигарет. Тут нет сети.
-Значит, они там всех порвут.
-Интересно, мы и так всех рвали. А вдруг узнают?
-Да какое тебе дело?
-Да никакого. Надо б поискать, куда бы идти. Куда прийти.
-Надо идти.
-У Петра Ивановича локатор есть. Вот тут у меня сетка. Вижу.
-А я не вижу.
-И я вижу. Но никаких обозначений. А вот граница. Надо туда идти.
-А вдруг там снова ад?
-Не знаю. Просто граница.
-Придет Иван к Наташей Змеевской, — сказал Иван Иванов, — а она его не узнает. Нет, узнает, он тот же. Только любила она его за его душу, а это будет алчный и совершенный аппарат, а страсть у него дежурная, зато – очень мощная. Ох, что там будет. Но не наше дело. Надо поскорее обо всем этом забыть. Надо просто курить. Жить и курить. И чем больше ты куришь, тем правдивей пространство. А там, в космосе – неужели и там – ад? Только сейчас ко мне пришла эта мысль. А все мы одинаковые. Найдем дверь и вырвемся. Мне страшно за то, как это будет выглядеть со стороны.
-Разойдемся кто куда, — сказал другой Петр Иванович, — подальше друг от друга. Чтобы не мешать. А не будет нам равных.
-А я б в политику пошел, — сказал другой, -я все равно не помню, кем я был. Помню, что я – Валера Новых. А теперь же уже и не Валера. И знаете, сила есть в руках. Вот так чувствую. Так и льется она через меня. А чем больше курю, тем приятнее жить. Надо же. От самого себя хорошо.
-А я б все равно хотел родственников найти.
-А я….
-Нет, родственники – это дело, конечно, хорошее. Да как же к ним прийти? Кто поверит? Даже если и прийти. Спросят – как нас хотя бы звать? Ну, что ты знаешь? А я и не знаю почти ничего. Что я скажу? Нет, и так хорошо.
-Небось, будешь алкоголем злоупотреблять.
-А что ж делать.
Солнце ж в мире сигарет висело на одном месте – видимо, не было там никаких фаз, никаких смен и таймов. Наверное, курение тут могло иметь место долгое, безграничное, вселенское. Но вселенная – везде. Даже если она – электрон. Ведь и жизнь – она вроде бы бытие на витках большой микрочастицы. Но попробуй, поверь, что существует ад. Но где же тогда рай?
Наверное, кто-то ищет рай. Наверное, надо начинать с себя. Но вот что касается Петра Ивановича, как модели, то все тут было при нем – локатор показывал границы миров, склады сигарет, залежи спичек, а также – фонтан с фруктовым компотом. Туда-то толпа беглецов добралась и утолила жажду.
— Хорошее ж дело, — проговорил отец Фёдор, — если б человек жил только ради еды, то как бы оно все было. А тут – сила греха получает особенный статус. Все в мире есть корм для ада, и как жить? Может быть, кто должен все это сломать.
-Это простая тема. Революция. Ничего хорошего из этого еще не вышло.
-Потому что борьба была направлена не туда.
-Это точно.
-Вкусный фонтан.
-Очень.
И солнце все стояло. Упорное, словно приколотое к небу. Очевидно, мир сигарет не мог быть настоящим по отношению к жизни – хотя отсутствие движение могло подчеркнуть перманентность. Словно бы начало. Замысел. Самый первый штрих. Он, конечно, не обязательно первый. Он может быть и десятым, и двадцатым, но важна сама суть – может иметь место эскиз, и человек, или может быть – не совсем человек – может этот простор посетить и выкурить пару-другую блоков – все будет сигареты суть разные и лучшие.
Может солнце тоже закурит. И воздух закурит. И вообще, сама суть курения. Само сердце. Явное ядро. Главная точка.
Тогда была достигнута граница, и все Петры Петровичи оказались на трассе. И там, на трассе, стояло крытое серым и рыхлым шифером кафе, где обедали водители, и все они там и уселись – и так как Петр Иванович вообще ни за что не платит, то никто на за что не платил. Девушка приносила сюда борщ, гречневую кашу с куриными ножками и водку с графинами и всем улыбались, и все Петры Ивановичи казались ей прекрасными молодыми парнями.
-Сейчас мы разойдемся, — сказал один Петр Иванович, — а что? А ничего. Потому что рация стоит в голове. Случись чего, надо нам друг друга вызывать. Тогда мы все соберемся, и будет кузькина мать. А кому она будет – не знаю я. Но точно она будет. Хоть мы все и одинаковые.
-А может, я пойду в политику, — сказал другой.
-Пойди.
-Нет, надо сейчас автобус какой тормознуть. Да и узнать, где это мы сейчас.
-У тебя в голове карта.
-Да я никогда не умел пользоваться картами. По географии пара была. А сейчас подумал – пара. Ах, в школу бы вернуться. Но как-то и страшно. И ложь тут какая-та. Живешь ты, живешь, и не знаешь – что ждет тебя Хозяин. И что б ты ни делал, радовался бы или печалился, грешил бы или молился бы – а он стоит и ждет, и ухмыляется, а значит – все иначе, совсем все.
-Но теперь-то по-другому все будет.
-Кто ж знает?
Казалось, что в мире стоит конец лета. Солнце, что катилось дорогами небосвода, было живым, со светлыми волосами, закованными в плазму. И машины ехали, словно железные жуки. Автобус пророкотал – люди смотрели из его окон сонно и оптимично. Прошла по асфальтовой струе дороги и толпа велосипедистов – они наслаждали колеса движением, пропуская сквозь себя воздух атмосферы. Все они были с номерками. Лица излучали серьезность и прочие величины целеустремленности. Потом – грузовики. Желтые кабины, большой и важный звук. Моторы высокой тяжести, упорство, желание жить, желание жрать бензин. Цилиндры бегут в своей ограниченности. В тюрьме железа. В аду. И здесь – спорт определенного вида. Потому что если ты бежишь, то почему же это не спорт?
А день был только что за серединой, может – на пару часов. И никто из подъезжающих водителей не замечал, что все Петры Ивановичи одинаковые. Впрочем, уже в самом конце обеда, появился какой-то худой, словно бы юродивый, водитель старого «Москвича».
-Черт, — сказал он и щипнул себя за нос.
-Что же видите, милостивый государь? – осведомился отец Фёдор.
-А? – мужчина чуть ли не подпрыгнул.
-Вы точно видите. Но почему? На вас не действуют чары?
-Не может быть, — проговорил тот.
-Тогда – обед за наш счет. Кушайте. Может быть вы – любитель странного?
-Сантехник я. Миша Зотов.
-Пусть тогда Миша довезет пару человек по адресам, — проговорил другой Петр Иванович, — так и разъедемся. Кто на чем. А бензин с нас. И еда. А если хотите пивка – то пейте смело. За рулем – как же не выпить пивка. И не грустите, Миша Зотов, живем мы один раз, совершенно один – а если вдруг наступает ренессанс, то это все равно – другой раз, да и нельзя сказать, что это вы. Может быть – всплеск волны. Когда стоишь ты на берегу, и вот, накатывается пенный вал, разве есть в нем нечто схожее с предыдущим? Скорее всего – да, есть. Но и нет, в то же время.
-А денег может дадите? – спросил Миша Зотов. – А то у меня кредит?
-Конечно, дадим. Сколько угодно, Миша. Как эфемерны деньги перед осенью жизни. А уж скоро она, осень. Хотя и обычная.

И правда. До осени уж был рукой подать. И если раньше подъезды хранили в себе тени прохлады, то теперь все было наоборот. Скрипели двери. Стучали какие-то железки в механизме старых лифтов. Молодежь заходила сюда с гвоздиками в руках. Царапали имена. Коптили зажигалками потолки. Писали признания в любви, или упражнялись в знаниях обсценных оборотов. Потом, можно было расписать и сами стены – да и в последнее время появилась мода делать какие-то обдуманные графические композиции, более вдумчивые и творческие.
Петр Иванович сначала курил на ступеньках. Люди, проходя мимо, улыбались ему – будто бы знали, хотя и странным было это знание. Потом, дождавшись очередного прохожего, он вежливо спросил:
-А вы, наверное, Витя?
-Нет, Саша.
-Точно, Саша. С пятого этажа.
-Да. Я.
-Как дела, Саша?
-Очень хорошо.
И правда, что-то приближалось внутри осени. Армия странного. Специальная правда – для никого, и для всего.
Петр Иванович выбросил сигарету, вошел в подъезд и там нажал на кнопку лифта. Он все думал – что же сказать при встрече, с чего начать…