На рыбалке, оно, очень визуально для сердца. Вы скажете, почему не для глаз? Не знаю. Не знаю ничего, потому что это такая штука, словно бы валидация для личности – надо уметь не знать.
И вот, когда уже был открыт пузырь, и шум ансамблей, что состояли из камыша и воды, из лупатых стрекоз-вертолетов, был при нас, пришли воспоминания, пришли такие подтверждающие моменты – словно бы кто-то поставил печать. Ну, положим, вообразительно – мы ставим печать на сердце. Круглую. А на лоб – квадратный штамп. Бац. Припечатали. Все это я вспоминаю, потому что у меня есть брат Гоша, который молод, и вот, он умеет не знать профессионально. Ах, учила его этому мать. И говорила она:
-А спросят тебя если о чем-то, то говори – ни знайю!
Так она, с подчеркиванием звукоосязания, это делала, что и не могу я иначе описать это, как только так, только так. А про «только так» я потом скажу. Это, знаете ли, нотация, ну или концепция, наподобие всяких выкриков на футболе.
И вот, говорит она ему.
-Спросят тебя – как жизнь. А ты ответь – не знайю. А спросят, как дела у родных – а ты ответь – не знайюююю. А спросят еще чего – все однофигово. Почему надо уметь не знать? Это, прежде всего, защищает от демонов. А второе, что пожелаете.
Потому, помню, давно еще дело было дело, будит он меня, Гоша, ночью и говорит:
-Миша. Миша.
-А? – спрашиваю.
Глаза горят у него, как у зверька.
-Миша, Миша.
-А? Чего тебе?
-Миша, я не знаю!
И пошел спать. Но уж раньше меня он был мастером не знания. Нет, не то, чтобы он не знал вообще все и вся, ибо еще в те периоды, когда я коллекционировал шаблоны к кабинетной пыли и лучи из глаз секретарш, он уже занялся сотиками, и вся его жизнь была пропитана такими вещами, как «чо», «чё», «раён», «кого ты знаешь из сахалинских», «кого ты знаешь на сочинской», «Сони-Эрикссон», «эту сим-карту не кормили» и многими, многими вещами. «Не знаю» помогало ему повсеместно. Но всегда не знал, и теперь не знает, когда это надо. Но голосовал за наших. Все наши, все, кругом – словно бы природа скооперировалась, представим нам свои символы – из леса, из рек, из полей – ну пусть бы это и медведь, но тут еще и бобры, пожалуйста. Готически сверкающая чешуёй щука. Сурки, нарастающие от весны к осени. Наши поля. Наши озера.
Иван Дмитриевич рыбалку любил. Удочки, то есть, поплавки ихние, колыхались, индуцированные рыбьими ртами, но он стоял с бокалом, немного потребляя, то есть, как бы заправляясь, как бы обмениваясь сигналами. В Администрации много подхалимов. С точки зрения знания о «не знании», все это невероятной силы практицизм. Каждый человек – стенка. Как просто и как действенно.
Иван Дмитриевич на первый «Айфон» сел. Самолично. Взял и сел. На второй ставили метки коты, и заставили до смерти. Потому, решение отказываться от бренда и пользоваться простолюдинским «Самсунгом» было непростым. Но зачастую некогда думать. Надо успевать. Время новых посылов. Время скорости, когда ты сам – человек о двух параллельных прямых. На одной – остров твоей собственной жизни, а на другой – служба в Администрации.
Я люблю, когда вода стоит ровно, без нервов, без ветерка. Как бы поверхность бокала. Как бы поверхность ровного вокала, это когда вы очень спокойно живете, и вот – какое-нибудь вечернее шашлычество, и не простое, а приглашенные мастера вокала прогревают стенки души своим похмельным пением. Эх. Но, поверьте, и жизнь уходит.
И вот – тарань!
-Хорошо? – сказал я.
-А? – крикнул Иван Дмитриевич.
Я снимал тарань. Он акал в телефон, и буква из его рта уходила, словно бы ракета в полет. Зенитка, «игла», лови, летчик. А вся жизнь человека – слова. Но, может быть, вы молчите – и непонятно, то ли вы – камень, то ли – губка для впитывание данности, а может – памятник ушедшим идеям. Я говорю это лишь потому, что таковым был Витя, водитель. И тут ему помогала скромность. Он мог даже совершить налитие по ходу руля, и никто бы все равно его не тронул – ибо такие машины, они словно бы не влезай убьет, навсегда. И он наливал, да. Но совершенное искусство молчания превращало этот процесс в правдивый росчерк бытия. И он и тут принимал, и мы ничего ему не говорили.
И был лещ. И я обменивался с ним энергией. Мне сказал сын – папа, мол, в Австралии люди производят специальные сеансы общения с конем.
-С конём?
-Да. У коней – лучший заряд.
Это был импульс, который вообще всегда заряжает все желания, все хотебильные контуры – это когда ты не можешь остановиться, и всякий новый барин кажется тебе соперником, и я даже возмутился – а что же такого сделал Никита Михалков, что у него – такое большое ранчо, так много крестьян и крестьянок? Конюшня? Нет, лично я боюсь коня. Я помню, была совершенно нечеловеческая шутка об укусе лошади Прожевальского (именно так надо произоносить – Про-же-вальского), чтобы всякий понимал, что эта лошадь где-то проживала, и сам Прожевальский где-то проживал, и что сила укуса не просто символична. Это что-то полного личностного дефолта.
Потому – светлого леща аутсорсинг. Финская водка. Созерцания. Страсть к тишине.
-Ну что ты поймал, Миша же ты? – осведомился Иван Дмитриевич.
-Да вот, — ответил я.
-Много ловишь. Обгоняешь ты меня.
-Так вот, Дмитриевич.
-Тебе можно. А ты знаешь, что можно, а что нельзя.
Но тут надо говорить о природе, о её силе всесильной, и лещ, и тарань, и узкая, рожденная среди мира сразу же для пива, чехонь – все это наши друзья, потому что и очевидно, что не может жить одно без другого. И, положим, вы не совсем любите животных, но существуют направления, которые словно бы путы или сети – ну это, например, на счет дорогих собак. Если разобраться, когда ими заниматься, собаками? Некогда, да и множество обязанностей – ибо если вы собаку содержите, вы должны облагораживаться и прочими атрибутами. Сюда мы включим и сорта кормов, и марки всяческих аксессуаров от намордников до специальных спортивных костей.
Innova EVO Large Bites, Innova EVO Small Bites,Innova EVO Reduced Fat,Innova EVO Red Meat Large Bites….
Или нет, в столбик, стихами:
Innova EVO Red Meat Small Bites
Orijen Adult (Ориджен для взрослых собак)
Orijen Puppy Large Breed (Ориджен корм для щенков крупных пород)
Orijen Puppy (Ориджен для щенков)
Orijen Senior (Ориджен для стареющих собак)
Orijen Six Fish (Ориджен 6 рыб )
Artemis Maximal Dog (Артемис)
Go Natural Grain Free Endurance
И… Конечно же, доктор Зайцев.
-Позвоню доктору Зайцеву, — сказал я.
-Зачем? – осведомился Иван Дмитриевич.
-Тогда не позвоню.
-И не звони.
Потом начинается ветер. В начале он – словно рожденный висящим на проволоках мира белье, резонирующий, превращающийся в мастера сквозняков на трассах, и, наконец, набирающий полную силу на реках. И он наверняка знает о нас, показывая, как сильно ему на нас плевать, потому что он есть вечный двигатель воздуха. Хотя здесь он и хозяин, но вот Гоша, он бы запросто показал ветру этому, как он умеет не знать, переместившись в другое место, где хорошо зарыблено, и час стоит не так дорого. Но на деле здесь – лучший рыбий дом, и если бы нашей целью было поставить рекорд или подготовить соратников по биосфере к обеду, то ничего б и пожелать другого тут было нельзя. Но – в такие минуты всегда говорят о хорошем. Вы можете выключить сами себя из электросети и думать лишь о рыбах нынешних, о далях прекрасных, с нарисованной на водном зеркале рыбацкой лодке. Но что это за лодка?
-Это Руденко, — сказал Иван Дмитриевич.
-Не может быть, — ответил я.
-Точно тебе говорю.
-Но не видать отсюда!
-А я его чую. Понимаешь, есть такое – словно бы осеняет тебя. Ты даже не спрашивай. А как проверить? Да запросто. Вот смотри. Набираю номер. И смотри, он поднимет трубку.
Все это совершенно верно. Убедившись в его правоте, мы продолжаем медитационное пребывание около воды, и лица рыб честны и вдохновенны.
Еще я могу сказать про осенение. Это что-то вроде того, чтобы взять и полить человека чем-то, очень холодным, для встрепенания, встепенчивания, проосенивания. Это всё вещь не совсем рыбалочная. Можно даже представить себе раствор из осени – такая большая природа, собранная в сосуде-кулаке, и вот её мы выливаем на человека, и это ему словно бы палкой по лбу, да нет, словно бы свежак в радиатор. Словно бы что хошь. Что хочешь, то и думай. Рыба – она для совмещения твоего лика на предмет сходств, не для харча. Для последнего применяются мясы, шашлЫки, женщины. Ппоследнее – буду полагать – на последнем месте. Про осенение я вспомнил, чтобы в мыслях не зачахнуть. Она, мысль, как мотор слабого мотоцикла, и я помню, еще в детствах босоногом, собирали мы из железа всяческие модели, у которых не было ручки газа – обычно там дергали за троски, словно бы коня. Так потянул и поехал.
-У нас же семья степенная была, — сказал Иван Дмитриевич, — по ушам можно было получить за такие мотоциклы. Да я и не гонял. Но вот, знаешь, Миша Семенович, в чем дело – вот ты возьми Лодкиных, ну или Черночеловековых. Вадя, Черночеловеков, в детстве жил напротив какого-то посольства, и он опылялся уже одним этим, знаешь, воздухом. Поэтому он там, а я здесь. И я все, знаешь, Миша, перебираю внутри себя, как четки, какую-то чепуху. А что, если бы было наоборот, и я бы жил наоборот. А вот я видел губернатора северного, почти чистого, из чукчей, и он мне рассказал, что в детстве лично ловил тюленя. И эта мысль, Миша, в меня засела, как жало от откормленного комара, и сидела. Это я все о мотоциклах. Но ты же из народа. И на рынках ты начинал. Тебе даже лучше. Тебе даже хорошо, ты кругом рыба своя, не захлебнешься.
А что до комаров, то это кошмар чистый, это ведь есть такие отдельные года, когда он, комар, выводится везде, чуть ли ни сам из себя, это когда, может быть, яма какая, углубление, там, может, гниет брошенное рыбаками рыбье тело, так вот, они и из него, из тела выводятся. Словно в мире сломался может фильтр масленый, может – воздушный, и все это пошло сюда, и комары – они какие-то вот типа демонстрантов на первомай в прошлом – так как сейчас таковых в принципе нет. Ляшко рассказывал, что они там, у себя, сгоняют на первомай и сейчас. Кто не идет, того выгоняют с работы. Но всецело до этого надо дожить.
А когда ветер выдохнет, как большой великан, комары уничижаются. Многие в тот момент уже почти дотянулись до твоей кожи, и тут происходит отскок на много метров назад, и все приходится начинать заново. А следующий человек в этом квадрате будет не так скоро. Но есть и такие апартаменты природы и берегов, куда хомо сапиенс не прибывает никогда, а значит, комар познает голодняк вековечный, и в этом голодняке он и помирает, пополняя биозапасы природы своим ничтожеством в теле.
Руденко уплыл. Мы так с ним и не говорили. Мы, собираясь назад, крепко хватили коньячища, еще был почти внеземной пузырь со словом Мандоро Асти. Это подчеркивало окончание фазы. Витя был готов, и скромность его – также подготовлена и начищена. И мне представился Вадя Черночелочеловеков, каким он был в свою мальчиковость, когда не отпускали его на рыбалки, и не шатался по улицам, а, должно быть, стучал по клавишам всяких пианин и роялей. Но я не знаю – ведь это все из разряда музакантского, и потому, вещь отстраненная, отсоединенная. И теперь, тень прошлого жила параллельно Вади. Он мог стать президентом, но на всех, на нас – одна перфокарта судьбы. И там было написано: Вадя – нет.
Вот так, чисто: Вадя – нет.
Это вроде бы мы делили апельсин, а для волка – кожура. А уж что там написано про меня, думать не нужно, какая-нибудь одинокая дырочка, означающая региональный ноль на службе. Но ведь, но ведь. Но ведь.
Чем ниже человек душой, тем выше задирает нос.
Он носом тянется туда, куда душою не дорос.
Мы все цитируем Хайяма, и я — в том числе.
-Вить, как ты думаешь, что там делал Руденко? – спросил Иван Дмитриевич.
-Зырил, — ответил тот.
-А ты принял, да.
-Завсегда, шеф, — ответил Витя.
-А тут расклад такой, — проговорил тут Иван Дмитриевич, — все дело в Савицкой. Только так. Он, знаешь, все равно что сервелат. Я имею в виду Руденко. Душа у него – сервелат, знаешь, типа вот, сервелат московский, или черкизовский – сухая душонка. А в сухих таких душонках всегда скапливаются мучительные мысли – и он, знаете ребятки, помышлял о Савицкой. Но кто ж знает, кто ведает, кто о чем помышляет? И вы видите перед собой сервелат обновленный, который, встревожившись, зашифровался и следил за нашими с вами действиями.
-Это не серьезно, — сказал Витя.
-Но в плане свечки.
-Держать свечку?
-Хотя бы морально. Иногда – это обязанность вассала. Хотя мы с вами – все же масса более аморфная, и не всегда знаешь, где ты будешь завтра. Наверху большом или в низу низовом. Знаете, что такое низовые комары? Это различия. Сейчас все комары одинаковые, и если вы включили всякий разный раптор и фумитокс, то все равно могут найтись такие, которые сначала умирают, но потом начинают менять генетику так, чтобы сохраниться. Прежде всего это – низовые. Они сидят поближе к полу и кусаются исключительно за ноги. И если вдруг зачешется нога, то, знай – низовой тебя хватанул.