*

Моя мама скоропостижно скончалась 4 сентября 2006 года.
После её смерти я понял, насколько она ограждала меня от психического состояния отца.
У него нет болезни Альцгеймера, но отсутствует кратковременная память. И отец часто чувствует себя потерянным.
Я взял его на похороны матери, но когда мы вернулись домой, он каждые пятнадцать минут спрашивал, где она. Я осторожно объяснял, что она умерла, и что мы были на её похоронах.
Эта новость стала для него шоком.
Почему никто ему не сказал? Почему его не взяли на похороны? Почему он не ходил к ней в больницу?
Он совершенно не помнил всего этого.
Через некоторое время я понял, что больше не в силах повторять ему, что его жена умерла. Он ничего не запоминал, и для нас обоих убийственным было каждый раз переживать её смерть заново.
Я стал говорить ему, что она уехала в Париж, ухаживать за своим больным братом. И сейчас она там.

Это дневник. С записями о жизни моего отца и о наших отношениях.
Сколько бы дней ни оставалось впереди.

Делая этот снимок, я попросил отца смотреть в зеркало. Прежде всего, надо понять, что в молодости он был очень красивым человеком. Когда о ком-то говорят «красив словно кинозвезда», имеют в виду таких людей, как мой отец. Он и правда был кем-то вроде кинозвезды – в Голливуде, в 1930-е годы. И когда отец смотрит в зеркало, он видит человека разрушающегося, человека, который больше не красив, что для него крайне огорчительно.
Знаете, в свои 98 лет он по-прежнему тщеславен. Невероятно тщеславен.
Несколько месяцев назад я пытался отвести его к врачу, но когда мы выходили из дому, он заметил своё отражение в зеркале прихожей. Собственный вид настолько напугал его, что отец отказывался покидать дом до тех пор, пока я не нашел черную краску для волос, чтобы скрыть его седину.

Я нахожу подобные обрывки по всему дому… Это проблески его сознания, беспокойство, которое он старается от меня скрыть.
«Где Хелен?
Где все?
Что происходит…».
Каким потерянным он себя чувствует.

Отец и моя жена Карла держатся за руки. Невероятно, как умеет он замечать малейшие детали. Подкрасила ли она брови или надела новое платье – он обязательно прокомментирует. А еще он стал этаким скабрезным стариком. Комментирует «великолепную фигуру» Карлы и любит, когда она в мини-юбке.
Меня это поражает. Кажется, за всю жизнь я не слышал от отца ничего даже отчасти сексуального.
Карла говорит, нам надо нанять девицу наподобие официанточки, чтобы она приходила раз в неделю читать отцу газету.

Это мой дядя Ральф, брат отца. Он умер в прошлом году, хотя отец об этом не знает.

Отец часто говорит мне, что хочет умереть. Что пришло его время, что он и так задержался здесь. Странно, но какая-то часть меня самого тоже желает его ухода.
Разве это жизнь – в сумерках памяти и сознания. Но он — единственный по-настоящему близкий мне человек, оставшийся в живых.
Знаете, ведь я единственный ребенок. И после отца – всё.

На днях, когда он повторил, что хочет умереть, я сказал, что проблема в том, что он всю жизнь следил за собой и теперь в отличной форме. Он взглянул на меня, поднял палец и произнес: «В другой раз я буду оставаться в постели».

Это Джорджи, наша собака. Отец никогда не запоминает имени и называет её «дворняжка». Говорит, что она – совсем как человек. А еще говорит, что её нужно снимать в кино – она очень талантливая. Некоторые их гениальных трюков Джорджи:
есть;
смотреть на нас с «человеческим выражением»;
лежать на ковре.
Отец с радостью скармливает собаке почти весь свой обед. Суеверно бросая кусочки пищи на пол (что привело бы маму в ужас), смеется над «интеллигентностью», с которой Джорджи хватает еду.

Отец проводит невероятно много времени в туалете. Поскольку у него отсутствует краткосрочная память, он может оставаться там по два-три часа. Меня это и трогает до слёз, и бесит. Он делает свои дела, потом встает, надевает штаны, и говорит: «Секундочку, мне надо сходить». Если с ним спорить и объяснять, что он только что это сделал, он смотрит на тебя как на идиота.

Люблю такие моменты. Всего несколько минут всё кажется таким, как раньше. Мать не умерла, и мы не притворяемся, будто она уехала в Париж. Она просто выбежала в магазин и скоро вернется.
И это было бы прекрасно.

Еда зачастую превращается в неприятное испытание. Теперь я понимаю, почему мать до конца своих дней постоянно готовила одно и то же. Это были исключительно те блюда, которые соглашался есть отец.
Единственное, что он согласен есть в любом количестве, — это яйца. Омлет, яичный салат, суп с яйцом из китайского ресторана по соседству. Он съедает сумасшедшее количество яиц.
И при этом, когда мы недавно были у врача, оказалось, что холестерин у него в норме! Возможно, в яичной диете есть что-то полезное.

Отец очень веселый человек.
Я положил ему на грудь маленькие безе, и он сказал: «Смотри, какие у меня сиськи!»
Ну как тут не засмеяться?

Я поздний ребенок, и отец большую часть моего взросления был уже на пенсии. Но мой амбициозный отец считал, что вовсе не на пенсии, – а просто работает над новой карьерой.
Быть художником.
В моих воспоминаниях он почти постоянно рисует, слушает оперу, лепит.
Его всегда завораживал закат; отец говорил, что создал бы целую серию рисунков с этими удивительными цветами…
Стремление и желание до сих пор присутствуют, — тогда как физических сил уже нет.

Отец – потрясающий рассказчик. Сколько себя помню, я всегда любил слушать его истории. И всегда гордился его историями, достойными награды «Оскар».
Если у него плохое настроение, я прошу отца рассказать мне что-нибудь. Он погружается в роль с большим энтузиазмом, и его мрачность моментально рассеивается.
На этом фото он рассказывает мою любимую из историй:
Продавец рыбы – итальянец (судя по сумасшедшей жестикуляции и акценту), говорит моему отцу, тогда 10-12-летнему мальчику: «Да не дави ты рыбу, – она на тебя так выпучится!»

Моему отцу исполнилось 98 лет.

Я попросил отца сфотографировать меня. Любопытно: будет ли видно на снимке, как сильно я его люблю? На руке у меня – мамино кольцо, которое было на ней в тот день, когда она умерла.

«Мне необходимо серьезно обдумать, что я могу совершить за оставшееся мне время».
Квинтэссенция сущности моего отца. Таким он был, это он оставил.
Амбиции.
Я рос, слушая истории о дерзаниях отца в мире бизнеса.
Для него всё всегда было возможно.

Сегодня день рождения мамы. Всегда о нем забывал, но сегодня утром видел её во сне…
Она смеялась.
Ей был бы 81 год. (С Днем рождения, мама).

Я долго это откладывал. Но сегодня опустошил шкаф в маминой комнате. Это может прозвучать странно, но когда отец ложился вздремнуть, я приходил в мамину спальню, открывал её шкаф и закрывал глаза.
Я делал глубокий вдох. Каждый вдох – воспоминание.
Её карие глаза смотрят на меня, бездонные вместилища всепрощения. Её руки, изуродованные артритом, держат мои (эти руки я никогда не сжимал, чтобы не причинить боли). Её волосы, кое-где редеющие, и аромат лака для волос.

Как благодарен отец за проявляемую к нему любовь. Каждая наша встреча – невероятный дар, и для него, и для меня. Словно оба мы пьём из глубокого колодца, в последний раз. Он постоянно повторяет, насколько сильно меня любит. Каким гением меня считает. Как он счастлив, что Карла – часть нашей (крохотной) семьи.
Раньше он никогда не говорил мне такого. Я счастлив, что у нас есть это время, проведенное вместе.

А еще меня всегда поражала любовь отца к матери. Постоянная сила. Словно солнечный свет или притяжение.
Он не перестает говорить о ней. С благодарностью за её любовь, за их отношения. За то, что она была словно субстанция, скреплявшая нашу маленькую семью.
Я очень любил её, хотя она меня бесила. У меня слишком короткие волосы. Мятая рубашка. Я не могу стоять ровно. Однажды она подозвала меня и запретила выходить, поскольку на улице было ужасно ветрено!
Теперь её нет, и я понимаю, что жил, сопротивляясь её влиянию. А теперь мне этого недостает.
Думаю, она была права почти во всём.
Она была бы счастлива слышать эти слова.

На днях я нашел один из фильмов, в которых играл отец. (Недолгое время он был актером). Это детектив про Чарли Чана, снятый в 1930-е. Мы вместе смотрели его сегодня днем (отец на экране справа).
Не думаю, что отец видел фильм с тех пор, как он был снят.
Он говорит, что был слишком молод, чтобы отрастить требовавшиеся по сценарию тоненькие усики, пришлось их приклеить.
Это потрясающе – видеть своего отца еще не отцом, а молодым человеком. Сильным, ярким, полным жизни. Я, моя мать, наша жизнь, — всё это еще лишь неясно маячит впереди…

Странно. Смерть матери приобрела теперь слегка абсурдный оттенок. Когда отец спрашивает, где она, я по-прежнему говорю, что она в Париже. Но когда он спрашивает, что она там делает, вместо обычной истории (ухаживает за своим больным братом), я говорю, что она руководит одним очень известным блошиным цирком. Потом изображаю перед ним несколько трюков: кладу голову в пасть льва, балансирую на трапеции, хожу по канату.
И мы хохочем.

Отец всегда был одержим здоровым образом жизни. Задолго до того, как это вошло в моду, он ел черный хлеб и отруби. И каждое утро делал зарядку. Я до сих пор помню его в подштанниках в гостиной: он наклоняется, достает руками пальцы ног, приседает.
Возвращаясь ко дням своей юности, он пьет апельсиновый сок с разведенным в нем сырым яйцом. Он всегда спрашивает, не хочу ли я к нему присоединиться, и смеется, когда я говорю ему, как отвратительна мне эта вонючая стряпня.

Ничто не приносит отцу большей радости, чем рассказы о моих успехах. Так что если он расстроен или зациклен на чем-то, я, словно фокусник, извлекаю тему своей процветающей карьеры. Я снимаю для The New York Times. The New Yorker. Многомиллионные рекламные кампании.
Иногда это правда, иногда нет.
Не имеет значения.
Важно сделать его максимально счастливым.
Его лицо расцветает. Он говорит: «Я расскажу ВСЕМ своим друзьям: мой сын знаменит!»

Иногда, посреди разговора отец замолкает.
Вздыхает и закрывает глаза.
И тогда я знаю, что он знает.
О матери. Обо всем.

(Записка: «Филипп, я по тебе скучал. Эдвард»)

Вчера отец умер.
Я провел рядом с ним всю ночь, держа его за руку и слушая его дыхание. Он умер дома, в своей постели, рядом были Карла и я.
Все три последние года я ждал. Боялся, что он может умереть, когда я буду в отъезде. Я не хотел, чтобы он умер один, окруженный незнакомыми людьми, или подключенный к медицинским аппаратам. Наверное, прозвучит странно, но я рад, что всё произошло именно так, как произошло.
Мне повезло, что были эти три года. Что не осталось ничего недосказанного.
Знать, что мы любили друг друга явно, неприкрыто, без стеснения.
Чувствовать его гордость моими достижениями.
Открывать, каким он был забавным.

Какой невероятный, удивительный дар.
Я благодарен всем, кто читает это. Никогда не думал, что это будет интересно кому-то, кроме меня. То, что я тронул столько сердец, для меня большая честь. Я прочел каждое сообщение, каждый комментарий.
Знаю, что если бы отец понимал, чем я занимаюсь, ему было бы очень приятно.
Он хотел бы, чтобы запомнили его историю как историю жизни. У него не было времени стареть. Он был словно река, плывущая свободно и энергично. С улыбкой минуя все преграды, танцуя и мерцая на солнце. Каждую дверь надо было открыть. В каждое окно заглянуть.

На прошлой неделе, когда ему исполнилось 99, я спросил, сколько, по его мнению, ему лет?
Ухмыляясь, он ответил: «22 с половиной?»

источник: Phillip Toledano Days With My Father

Перевод – Е. Кузьмина ©  http://elenakuzmina.blogspot.com/