Мне давно хотелось прочесть «Благоволительниц». Пожалуй, с того момента, как роман американского писателя Джонатана Литтелла перевели с французского на русский. Впрочем, я не жалею, что отложил это удовольствие на два года. Многие знают, что большая литература всегда читается вовремя, на сколько веков бы ты не прозевал первую публикацию. Это знак качества, и я отчетливо вижу его оттиск на огромном, чуть потрепанном от почти месячного чтения томе «Благоволительниц».

Не сочтите за банальность, но последние события в Украине добавили роману актуальности. Идеи фашизма — словно чумные бациллы: вроде бы уже побеждена свирепствовавшая некогда болезнь, ан нет, глядишь, да и вспыхнет недалече новая эпидемия. Опасаемся, разводим руками, делаем прививки. Роман Литтелла выступает в роле спасительной инъекции: помогает не на сто процентов, конечно, и противопоказания имеются, но в профилактических целях принять не помешает. В малых дозах, как говорится, полезно в любом количестве. Литтелл беспристрастен к нам, славянам, а потому объективен. Уже вначале книги мы встречаем размышления о бандеровцах, которые убивают своих земляков: «Я думал об этих украинцах: как они только дошли до такого? Многие из них воевали против поляков, потом против большевиков, они ведь должны были бы мечтать о лучшем, мирном будущем для себя и своих детей, и вот теперь они посреди леса, надев чужую военную форму, без какой-либо доступной их пониманию причины убивают людей, которые ничего им не сделали». Не успев нарадоваться, как же метко осудили братьев-украинцев, встречам мнение и о нас самих: «Настоящих русских, настоящих славян почти не осталось. И к тому же славяне — это по определению раса рабов, помесь. Бастарды. Ни один из их князей не был чистокровным русским, всегда примешивалась то норманнская, то монгольская, потом немецкая кровь. Даже их национальный поэт и тот метис, африканец, но они к такому терпимы, разве это не доказательство». Конечно, стоит понимать, что подобные высказывания могут вовсе не соответствовать мнению автора (и скорее всего ему не соответствуют). И совсем не надо зацикливаться на теме внутриславянского противостояния. Роман, конечно, не об этом. Хотя, границы его тематики очертить сложно. Как и любое значительное произведение искусства, он имеет несколько уровней организации, каждый из которых, как минимум, самодостаточен.
Когда-то гениальный переводчик и толкователь «Улисса» Сергей Хоружий для удобства разбил комментарий к роману на несколько планов: сюжетный, реальный, тематический, дополнительный и, конечно, Гомеров план. Все логично: многоуровневой литературе – многоуровневый комментарий. Пожалуй, я пойду по тому же пути, без претензий, конечно, на фундаментальность труда Хоружего. В «Благоволительницах» я бы выделил исторический план, план сюжетный, план мифологический и план музыкальный. Предлагаю остановиться на каждом из них подробнее.
Начнем с исторического плана. В «Благоволительницах» есть многое от романа исторического. Минимум выдуманных героев, максимум реальных лиц, вершивших историю Третьего Рейха. Многие фамилии будут хорошо известны даже широкому кругу читателей, если уж не по учебникам истории, то по культовому сериалу «Семнадцать мгновений весны». Главный герой романа офицер СС Максимилиан Ауэ занимается «окончательным решением еврейского вопроса» сначала на восточном фронте (вплоть до Сталинграда), а затем (после ранения) в Старом Рейхе и Венгрии. Историческая скрупулезность Литтелла поражает. Чувствуется, что проделана титаническая работа в масштабе Второй Мировой войны. География романа – от Сталинграда до Парижа и нет сомнений в том, что автор проследовал вслед за своим героем повсюду. Потому что выдумать описываемое невозможно, эта надо увидеть. Мне, как жителю Северного Кавказа, особенно увлекательно было читать о событиях, разворачивающихся на этой территории. Скажу, что не почувствовал фальши, ни в описаниях природы, быта, обычаев, ни, тем более, в изложении исторических событий. Исторический план «Благоволительниц» безупречен. Это подтверждено и учеными в том числе.
Мифологический план «Благоволительниц» не менее интересен. Опора на миф в этом романе не выглядит постмодернистским жертвоприношением. Конечно, прием не нов, и современная литература приучила нас к поиску мифологем в местах совсем к этому не расположенных, но, как не крути, подобная практика делает произведение объемным. Миф выводит «Благоволительниц» из плоскости сугубо исторической, придает роману универсальность. Литтелл взял за основу миф об Атридах, проклятых за вражду и ненависть. В большей степени нас интересуют последние поколения Атридов – Агамемнон, его супруга Клитемнестра с любовником Эгисфом, и дети Орест и Электра. В начале произведения Ауэ признается, что играл главную роль в «Электре» Софокла. Тем самым опора на миф в «Благоволительницах» расширяется до прочной связи с древнегреческой трагедией, которая стала фундаментом всей европейской литературы. В этой связи можно вспомнить не только Софокла, но и Эсхила с его трилогией «Орестея». Ауэ, как и Орест, убивает собственную мать. Образ его отца связан с Агамемноном, героем, готовым на все для достижения цели. Примечательно, что на одном из выступлений фюрера Ауэ преследует видение: Гитлер прочно связан в его сознании с отцом. Как бы Максимилиан не идеализировал отца, в конце концов, до него доходят слухи о болезненной жестокости родителя. Мать Ауэ, так же как и Клитемнестра, живет с любовником. Кровосмесительная связь Максимилиана с собственной сестрой тоже мотив вполне себе древнегреческий и универсальный, символизирующий ущербность, болезненность, порочность их потомства. У Маркеса в романе «Сто лет одиночества» подобная любовь приводит к апокалипсису. Катастрофой заканчиваются и «Благоволительницы»: рушится не только Третий Рейх, но и жизнь Максимилиана. Ему суждено выжить, но это скорее перерождение, перевоплощение, за которым следует жизнь совсем в другой ипостаси. Проклятие лежит на роде Ауэ, так же как и на Атридах. В конце романа становится очевидным то, что Максимилиан одержим Эриниями, которые, после суда, поспешно проведенного следователями (тоже отсыл к последней трагедии «Орестеи»), превращаются в Благоволительниц.
Сюжетный план произведения тесно связан с планами историческим и мифологическим. Но есть кое-какие детали, которые мне хотелось бы выделить. Если до убийства матери действие протекает в основном в исторической плоскости, то после этого события некоторые сюжетные ходы принимают кафкианские ноты. Сам того не замечая, Ауэ вовлекается в следственный, а потом и судебный процесс. Следователи, на фоне четко прописанных исторических фигур, вовсе не кажутся персонажами реальными. Они возникают из ниоткуда и в совершенно неподходящих местах (к примеру, в доме сестры или в метро) и в конечном итоге выносят Максимилиану приговор. Процесс над Ауэ, в отличие от процесса Йозефа К., по сути, справедлив, и не приводит к смерти подсудимого. Подобное развитие событий продиктовано, в первую очередь, мифологической основой романа. И все же концовка произведения пропитана атмосферой абсурда. Взять, к примеру, эпизод с награждением, когда Ауэ кусает за нос Гитлера. Огромный уродливый нос фюрера кажется Максимилиану чем-то чужеродным, чудовищно несоответствующим лидеру такого масштаба, который был для Ауэ почти отцом. Есть в этом эпизоде и что-то от Гоголя, согласитесь.
Музыкальный план присутствует в романе, скорее, на уровне композиции. Произведение состоит из семи частей, воспроизводящих строение сюит Жана-Филиппа Рамо, любимого композитора Литтелла. К примеру, первая часть романа названа «Токката». В музыке это понятие означает инструментальную пьесу, которая по смыслу близка к прелюдии. Первая часть этой книги, по сути, и есть прелюдия к основному действию. Еще один яркий пример музыкальной организации произведения – часть шестая, которую Литтелл назвал «Напевом». В этой части Максимилиан уезжает из Берлина и поселяется в опустевшем доме сестры, где в одиночестве проводит несколько недель терзаемый Эриниями. Напев — это мелодия для вокального, зачастую сольного исполнения. Эта часть и есть соло от Ауэ, где в «напеве» души проявляется психология и подлинная сущность героя. Последнюю часть Литтелл назвал «Жигой». Жига (или Джига) — это быстрый британский танец. В самом деле, концовка романа очень напоминает безумную предсмертную пляску.
В заключение хотелось бы остановиться на образе главного героя. Любопытно, что Ауэ уже стал чуть ли не главным злодеем и мерзавцем мировой литературы. Безусловно, он заслуживает того, чтобы навесить на него подобные клише. Фашист, убийца, гомосексуалист, что может быть хуже? Однако я все же не стал бы делать из него «отрицательного героя всех времен и народов». В начале книги Ауэ говорит очень правильные слова: «Еще раз подчеркну: я не стараюсь доказать свою невиновность. Я виноват, вы нет, тем лучше для вас. Но вы должны признать, что на моем месте делали бы то же, что и я. Возможно, вы проявляли бы меньше рвения, но, возможно, и отчаяния испытывали бы меньше. Современная история, я думаю, со всей очевидностью засвидетельствовала, что все — или почти все — в подобных обстоятельствах подчиняются приказу. И, уж извините, весьма маловероятно, что вы, как, собственно, и я, стали бы исключением». А еще он цитирует Софокла: «Не родиться совсем – удел лучший». И это правда. Нам же остается радоваться, что родились в другой стране и в другое время. А еще каждому стоило бы поискать в своей душе Максимилиана Ауэ.

http://jonny-begood.livejournal.com/97493.html