Продолжение, начало тут
Как я уже говорил, нынче в Россиии распространены два мифа: об исключительных качествах русского искусства (скажем шире – русской культуры) XIX века и о ничтожестве советской культуры, то есть, русской культуры ХХ века.
О том, что первый миф основан исключительно на почве великодержавного шовинизма (Россия в XIX веке была одним из наиболее влиятельных в области политики государств мира, и это обстоятельсто до сих пор не даёт спокойно спать записным патриотам, грёзящим утекшим величием и мечтающим о реванше) и не имеет отношения к реальности, я уже написал. Теперь о втором мифе…
В связи с этим хочется мне рассказать притчу о Михаиле Ромме. Как вы знаете, сценарий для прекрасного монтажного фильма «Обыкновенный фашизм» писала, в числе прочих, Майя Туровская, которую вы, конечно, помните как автора книги «Герои безгеройного времени». Итак, она рассказывала, что свой изначальный замысел Ромм излагал в такой форме: «Мы возьмём из фильмов нацисткой Германии самые циничные, жестокие, зверские, антигуманные эпизоды и смонтируем их со светлым миром советского кино. Так, в лобовом столкновении двух идеологий, победит гуманизм!» Но когда Ромм засел в фильмотеке и принялся смотреть немецкие фильмы времён диктатуры Адольфа Гитлера, у него челюсть отвисла. Прекрасный замысел развалился, как карточный домик, потому что в кинематографе нацистской Германии не было проповеди жестокости, не было человеконенавистничества, не было ничего, что связано с нацизмом. Комедии, мелодрамы, оперетты, костюмное кино… Противопоставлять советскому кино оказалось нечего.
Вот также и советская литература (культура) вовсе не противостоит русской «классической» литературе, а впрямую продолжает её и в хорошем и в плохом.
Двадцатые годы были прямым развитием идей русского футуризма (между прочим, весьма националистического движения, как и аналогичные футуризмы в Европе) и впервые в истории русской литературы действительно актуальным международным культуруным трендом. Эта встроенность в мировой кульутрный контекст позже сыграла роковую роль для судеб русского авангарда – его разгромили не за идеологию, а за формальное новаторство. В самом деле, открыто антисоветские «Белая Гвардия (Дни Турбиных)», «Тихий Дон» и «Вор» привествовались советской критикой и были позже (за исключением слишком радикального «Вора») канонизированы советской критикой как шедевры, а откровенно пробольшевистские «Конармия», «Россия, кровью умытая» и «Голый год» изъяты, вычеркнуты из литературы на долгие десятилетия.
Советская Власть была недовольна именно самыми передовыми, самыми непровинициальными литераторами. Они были слишком космополиты, слишком независимы от Великой Русской Литературы, которая, как Великий Мертвец «Страшной мести» Гоголя, тянула костлявые руки из XIX века в ХХ-й и трясла землю под ногами российских писателей.
Власть Советская, довольно быстро разгромившая литературный авангард (нелюбители советской литературы трогательно едины с советской властью в своей неприязни к интернациональной авангардистской литературе), нянчила и пестовала тех текстописцев, кои чутко отзывались на призывные жесты Великой Русской Литературы. Так, живым классиком стал Мих.Шолохов, безыскусно пересказавший «Войну и мир» Л. Толстого в манере «Городка Окурова» М.Горького.
Но всё это было до появления советской литературы, как таковой. Когда же она, наконец, оформилась, оказалось, что она ничем – вообще ничем – не отличается от классической русской литературы. Никакой чисто советской специфики в ней нет. Ну да, действие разворачивается не в дворянских усадьбах и не в дворцах графов и князьёв, а в колхозах, на заводах и в конструкторских (иногда) бюро. Но это вопрос антуража. Зато мораль, идеология, назидание, кое читатель должен вынести из советских текстов в точности такие же, как и в романах-повестях, скажем так, 1870 года. Любить Родину, быть честным, добрым, моногамным, знать своё место и слушаться начальника – старые добрые идеалы буржуазных литераторов средней руки. Никакого демонизма, никакого футуризма. Добротные, скучноватые повествования без сюжета, но с разговорами за жизнь, и, разумеется, квазитургеневские описания милой русской природы.
Точно так же, как русская классическая литература XIX века, этот хлам, глубоко старомодный, устаревший ещё в предыдущем столетии, мог интересовать только аборигенов. О лживости этой литературы можно рассуждать лишь опосредованно. Советские писатели не лгали. Они просто не высказывали ничего внятного.