Сказание о титаниде Змеедеве Ехидне, о страшном Сатире Аркадском, и о многоглазом Аргусе Панопте

 

Не верьте змеиным рассказам, будто был отцом красавицы Ехидны древний титан-оборотень Паллант, у которого два змеиных хвоста, и будто матерью была ей подземная титанида Стикс, дочь Тартара.
Оболгались старые змеи. Слишком много колец завивают они, когда лежат, свернувшись в клубок, поджидая добычу. От тех хитрых колец и их хитрые россказни. Чудодевой была Ехидна, и только по воле богов стала она в подземной пещере изгнанницей Змеедевой. Вот и выдумали тогда коварные змеи, будто змееногий Паллант — ей отец, а подземная Стикс — ее мать.

Не верьте оболгавшимся змеям: Золотой Лук — отец красавицы Ехидны, океанида Каллироэ — мать Чудодевы Ехидны.

Только Каллироэ, океанида, видела сына Медузы, Хризаора, по прозванию Золотой Лук, когда выходила она из вод океана на берег Багряного острова Заката, Эрифии. Родила Каллироэ ему дочь, Чудодеву Ехидну, и сама, приняв образ змеи, выкормила ее в Змеином ущелье. Не хотела Каллироэ, чтобы узнали в ней океаниду победители титанов, боги Крониды. Не хотела она рожать им смертных полубогов. Хотела иметь детьми титанов. И была ее дочь, Чудодева Ехидна, как все древние титаниды, бессмертной.

Любила красавица Чудодева Ехидна глубокие ущелья и пещеры с высоким сводом где-нибудь вблизи моря или могучей реки. В тех пещерах в зной она дремала, слушая, как текут подземные воды. Называли ее Владычицей Змей, ибо все живое привораживала она взглядом: и зверей, и птиц, и травы, и мужей из племени титанов. Взглянет — и уж не оторваться от взгляда Чудодевы. И были ее глаза не людскими и не звериными, и не птичьими, а такими, о которых говорят: «Вот мне бы такие глаза!» А что за глаза, не выскажешь, хотя так и стоят они перед твоими глазами.

Идет, бывало, титанида Ехидна полями, а за нею звери скользят меж высоких трав неслышной стопой и тьмы птиц плывут по небу. Не рычат, не ревут звери, не звенят, не щебечут, не клекчут птицы: беззвучно шествие.

Даже цветы и те сами выбегали с корнем из почвы навстречу красавице Чудодеве и, приникая к ней благоуханным дыханием, оплетали ей голени плечи и грудь. Одетая цветами, возвращалась она к себе в ущелье, а над нею — пернатые стаи и дыхание всего живого.

Всех титанид превышала мощью Чудодева Ехидна. И боги-победители ее не касались, и титаны не вступали с ней в бурные игры. Знали: опасно играть с Владычицей Змей. Всех переиграет она. Ведь за нее все живое. Но чуть увидят ее красоту — не выдержат и титаны. Разве прикажешь глазам? Не послушают глаза. Даже у Ветра сжималось от ее красоты сердце. А что ему. Ветру, красота! Не стоять же ему ночь, прижавшись ветреным сердцем к перекрестку ущелий! Ведь он — Ветер. Он — мимо… Он — так… И вот все же!

Не нуждалась могучая Чудодева-титанида и в охране и помощи титанов, как другие девы-титаниды, когда кругом могучие боги и полубоги — похитители. Страх не сидел у нее за спиной, как у лесного зверя: не двигала она тревожно ухом, не косила глазом по сторонам, не раздувала ноздри, втягивая воздух, и те тысячи малых глаз и ушей, и ноздрей, что живут в звере под кожей и в самой его звериной коже, также не остерегали Ехидну среди денных и ночных тревог.

Но иначе судили на небе Крониды.

Сторожила ее тайно Гера и страшилась ее чародейной власти. Не ее мощи страшилась, а ее неодолимой красоты: возведет вдруг Кронид на небо Владычицу Змей Гере наперекор! Быть тогда меж ними распре. И замыслила Гера превратить Чудодеву Ехидну в Змеедеву. Только кто преодолеет чары титаниды? Какой чародей в мире сильнее чар ее земной красоты? И упал взор Геры на всевидящего Аргуса Панопта, на его звездные глаза.

Только недавно поднялись победители-боги Крониды с почвы земли на твердь неба и ступили на небесную дорогу. Стала тогда титанида Гера небесной богиней, и звездным стражем-хранителем стоял над ней всевидящий титан Аргус Панопт, сверкая на краю темного неба. Чудо-глазами было усыпано тело Аргуса. И тысячи тысяч земных глаз смотрели с земли на небо, на его глаза и дивились чудной тайне их мерцания. Титаны протягивали руки к этим огненным цветам, чтобы сорвать их с неба и приколоть к груди гор, — до того забыли они, что Аргус тоже титан.

Бывало, к вечеру, после заката, ложился огромный Аргус над морем на хребет гор, и видели корабли издалека в открытом море, как мерцает его тело, словно звезды праматери Ночи. Вот взмахнет он усыпанной глазами рукой по небу, и кажется, что посыпались с неба дождем звездные ресницы.

Верным слугой был Аргус Гере. И сказала ему владычица неба:

— Приворожи титаниду Ехидну и скрой во мгле. Пусть забудут о ней Кронид и все живое.

Сверкнул Аргус золотыми ресницами. Взглянул на море и на сушу и явился вечером на далеком холме Чудодеве.

Стояла Ехидна перед входом в пещеру и увидела звездный покров, разостланный на скате холма, по вершинам сосен и елей. И казалось, текут его звезды к ее пещере.

Так каждый вечер являлся ей на холме Аргус, все на том же месте, и каждый вечер невольно поднимала Чудодева глаза к холму, любуясь невиданным мерцаньем. Решил Аргус сперва издалека привораживать ее звездным блеском неисчислимых глаз, возбуждая в земной чаровнице Ехидне любопытство и изумление пред небесным чародеем. Удивить хотел Аргус Чудодеву.

И уже ждала она его жадно.

Но однажды под ночь встал он над ее долиной, на уступе горы, и устремил на красавицу титаниду взор — не взор, а тысячи глаз; и все тысячи глаз были для нее одним взором.

И пришла та лунная ночь на землю, когда спустился Аргус к самой пещере, куда уходила Ехидна в ожидании рассвета, и запел у входа в пещеру песню небес, которую поют только хороводы звезд-титанид. С этой звездной песней вошел Аргус в пещеру Чудодевы.

На постели из цветов и трав с открытыми глазами лежала титанида и слушала невидимый звездный хор. И вот стали звездные звуки вступать сверкающим телом в ее мир: замерцали звезды в пещере. Неужели перед нею те самые звезды, что пели там, за порогом? Сияют — и не оторвать ей глаз от этих заезд.

Все ближе звезды, все ярче, все притягательнее… Уже над титанидой они, и справа, и слева — текут к ней звездными лучами, уже горят так близко и неодолимо. Холоден их блеск и таинствен, но не чувствует этого титанида. Вся в жару она, будто внутри ее огонь недр матери-Земли.

И слышит она над собой голос:

— Я к тебе спустился, Чудодева. Я мерцал тебе над хребтами гор, разостлал для тебя звездный покров над лесами, чтоб одеть им тебя, титанида; я стоял пред тобой в лучах на холме над долиной, пел песню небес для тебя и для мира перед пещерой. Титанида, Аргус с тобою.

И был голос Аргуса не таким, какими были привычные ей голоса ключей и листвы, трав и птиц, зверей и ветров: голосом ночных лучей говорил с ней Аргус Панопт.

Напрасно ждала в эту ночь Аргуса Луна-Селена, притаясь за холмом. То выглянет она украдкой, то спрячется, то опять выглянет: нет Аргуса. Не выходит он из пещеры.

Что за питье подала на ночь богиня Гера владыке мира? Опорожнил бог сна Морфей свой рог с зельем из мака в кубок Зевса и поспешно укрылся в тумане у океана. В сон погрузился Кронид, не слышит, не видит.

С той ночи не раз посещал звездный чародей Аргус красавицу титаниду в пещере и незаметно сам поддался чарам ее красоты. Уже и его, небесного, притягивала к себе земная сила, исходящая от титаниды, как аромат от цветка. И замыслил он взять ее на небо, в мир богов и звезд. Но не возносят с земли на небо во мраке ночи. И предстал Аргус перед Чудодевой в светлое утро, протянул к ней руки и сказал:

— На небо богов подниму я тебя, титанида. Будешь ты там пребывать, как боги, со мною.

Смотрела на Аргуса титанида и молчала. Тьмы певчих птиц повисали над нею в утреннем воздухе. Тьмы зверей стояли вокруг нее на веселых травах, и цветы обвивали, ласкаясь к ней, ее стан.

— Ты ли это. Аргус? — спросила Чудодева в удивлении. — Где же твои сияющие звезды и их песни? Блеклый, тусклый стоишь ты передо мной, испещренный мрачными зрачками, словно весь источенный пушистыми гусеницами. Это ли твои золотые ресницы? И так холодно близ тебя, Аргус. А земля так тепла. Нет, не Аргус ты. Отойди от меня, обманщик, или метну я тебя на эту тучу.

И ушел от нее Аргус в темное ущелье.

Видел все это Зевс-Кронид. Слышал он слова титаниды, сам скрытый за тучей. Разгадал он замысел Геры. И задумался Кронид над тем, где укрыть ему титаниду от глаз Геры и всевидящего Аргуса. И вот шепнул ему сын Ночи, Мом-насмешник, к чьим советам прислушивались боги:

— Скрой ее в подземной пещере, под скалою над тартаром, на краю земли. Глубоки там пещеры. Не увидит ее там Аргус.

И усмехнулся Мом, сын Ночи, правдивый ложью^[17].

Задумалась и Гера о титаниде.

Зачаровала Чудодева самого ее верного небесного стража. Зачарует она и Кронида. Могуча она, и могуча ее красота. Если бы вся ее могучесть обратилась в ненависть к Крониду, стала бы она тогда Гере союзницей. Но обманул титаниду Аргус. Возненавидит она теперь Геру за обман ее стража, Аргуса, и из ненависти к ней вступит с Зевсом в союз. Куда бы изгнать Чудодеву, чтобы не мог найти ее Зевс и забыл о ней?

И шепнул Гере насмешник Мом:

— Скрой ее в подземной пещере, под скалою над тартаром, на краю земли. Не придет туда за ней Зевс. Не будет она тебе больше соперницей. Там только змеи-драконы бескрылые ползают. Станет там, во мраке земли, и она змеей.

И усмехнулся Мом, сын Ночи, правдивый ложью.

Сказала Гера Зевсу:

— Околдовала титанида Чудодева звездного Аргуса. Потускнели звезды его глаз и не будут так радовать мир богов, как прежде. Изгони ее из живой жизни.

Удивился Зевс словам Геры. Знал он, в чем таится коварство. Но уже так решил и не мог перерешить ее участь. Сказал: пусть Аргус исполнит.

И унес Аргус ночью спящую титаниду в пещеру над тартаром, на край земли.

Долго спала титанида. Проснулась, как всегда, в пещере. Но не та это пещера, что у моря. Не вбегают в нее украдкой лучи дня. Не заносят в нее ветерки ароматы трав, пение птиц и голоса живые. Безмолвна пещера. Мгла и холод в ней. Клонит в сон титаниду. И снова уснула Чудодева. Верно, век так проспала она.

И слышит сквозь сон Ехидна из подземной глубины под скалой стон древних низверженных в тартар титанов. Хочет встать и поспешить к ним на помощь и не может. Взглянула себе на ноги: что с ними? Почему так плотно прижато колено к колену и голень к голени, и ступня к ступне и так стиснулись бедра? Почему засеребрилась на них кожа чешуей?

В тоскливом предчувствии обняла она ноги руками. Да ноги ли это? В пышный драконий хвост, огромный, почти до поясницы, обратились ноги титаниды. И железным покрыты они панцирем.

Змеедевой стала Чудодева.

Не поверила себе сперва титанида. Рванулась, чтобы встать на титановы вольные ноги и выбежать из пещеры. Но только приподнялась до пояса, как осело ее могучее тело наземь. Не могла она больше ходить по земле.

Страшно закричала Ехидна, с такой жалобой могучего тела и могучей души, что, казалось, на такой крик звезды сами сорвутся с неба и придут к ней на помощь. Но ничего не дрогнуло ни на небе, ни на земле. Только где-то под нею, в глубине земли, послышался отдаленный глухой лай и вслед за лаем визг и рычанье: это пес Цербер у входа в аид отозвался на жалобный ночной крик.

С той ночи стала Ехидна пленницей своей подземной пещеры. И если прежде называли ее Чудодевой, то теперь прозвали ее Змеедевой. Вот откуда и ее имя Ехидна — Змея.

Сидела Ехидна во мгле своей пещеры-тюрьмы, и росла в ней тоска по вольному миру, по далеким просторам и гордым горам, по горячим лучам Гелия-титана, по зверям и птицам земли. И вся ее титанова воля медленно переплавлялась в эту могучую тоску. Казалось ей, что вырастут у нее из этой безудержной тоски крылья и вылетит она из своей темницы, как вылетают крылатые драконы.

И тогда вверх вытягивала Змеедева свои руки, руки титаниды, истомленная мечтой о свободе. И вдруг ненавистью наливалась ее тоска, такой ненавистью к богам Кронидам и к коварной Гере, заточившей ее в подземную мглу! И зачем не вступила она в борьбу с богиней? Зачем лишила ее Гера материнства! Одиноко ей в холодной мгле. Неужели так жестоки боги!

Но порой казалось могучей Змеедеве, что как малые дети перед нею боги. Вот бы обняла она самого Кронида, как ребенка, баюкала бы на руках владыку мира. Что он, Зевс, перед нею! Малютка, дитя. Угасли бы его молнии в ее животворящем молоке матери.

Обманул ее Аргус Панопт. И посылала Ехидна проклятие звездам, ненавидя их и томясь по ним.

О, хотя бы луч Луны-Селены заглянул к ней в эту пещерную мглу! Разве не любила ее прежде титанида Селена?

И в тоске обращалась Ехидна с мольбой к матери Гее-Земле:

— Верни мне, мать, мои ступни! Верни мне мои девичьи голени! Дай вновь согнуться моему колену. Отними от меня этот змеиный хвост. Тянет он меня в твою глубь. Тяжко мне!

Но безмолвна была Гея-Земля.

Сказка о раковине Айгиа и о бегстве горных титанов

Диковиной была коза Айга, кормилица Зевса, но еще диковиннее был ее детеныш, молочный брат Зевса, по прозванию Айгипан. Нашел он как-то на берегу моря небывалую раковину. Дунул в нее и от радости уронил: такой звук вырвался из раковины. Другой бы испугался, а Айгипан обрадовался. Разлетелись мигом все птицы. Все звери кинулись бежать кто куда. Рыбы и те нырнули на самое дно.

Ну и раковина!

Поднял ее Айгипан с земли, дунул в нее еще раз — и оглох.

Вот и стал он в нее дуть и дуть и до тех пор дул, пока камни в драку с ним не полезли. Осмотрелся трубач и видит: все деревья кругом вповалку лежат, травы стали врастать обратно в землю, и волны удирают скачками от морского берега в открытое море.

Заглянул Айгипан в пустую глубь моря у берега, затрубил в раковину и гогочет: заметались по дну моря всякие клешни, ищут, где бы укрыться, наскакивают, сталкиваются друг с другом, и вот, смотри, рак на рака, пятясь, налезает. Куда ни оглянешься, повсюду так и пялит на тебя глаза разное двурачье, трехрачье, пятирачье…

Ну и звук!

Затрубил Айгипан в облака — и понеслись со всех ног облачные коровы ураганом по небу. Черными стали сивые коровы от бега.

Рад Айгипан. Прискакал на козлиных ногах с раковиной к юному Зевсу в пещеру. Говорит:

— Погоним теперь горных титанов. Дуну я в эту раковину — и пустятся все титаны в бегство.

Как сказал, так и случилось.

Поднял юный Зевс клич в горах. Собирались на клич толпы титанов. Говорит им Зевс:

— Уходите с гор в низины ущелий. Не нужна земле ваша правда. Нужна миру моя сила. Не сойдете с гор сами — без памяти с них сбежите.

Выслушали могучие титаны Зевса. Сурово их племя.

Сказали:

— Наши Грозы-титаниды пострашнее твоих угроз. Хватит на тебя их силы. Мы же с гор взбежим на небо. Не тебе оно достанется. Издревле живут на нем солнечные титаны.

Ответил им трехлетний бог:

— Слепы вы! Но не для слепых моя сила, а для зрячих. Поборитесь сперва с моим молочным братом.

И ушел Кронид,

Тогда приложил Айгипан раковину к губам и затрубил. Как услышали титаны звук раковины, кинулись они слепо в бегство, укрылись в самых низиках ущелий.

Одолел горных титанов юный Зевс без боя. Свободен стал ему путь на небо.

И прозвали титаны Айгипана Страшным Паном.

Вот она, паника титанов!

А в Аркадии прозывали его Страшным Сатиром.

Сказание о титаниде Змеедеве Ехидне и о страшном Сатире Аркадском

Научилась Змеедева Ехидна выползать из мглистой пещеры и, цепляясь драконьим хвостом и руками за камни подниматься на вершину отвесной скалы над тартаром.

Смотрит в даль живой жизни Змеедева. Кругом мгла.

Лишь порой ляжет на мглу отсвет заката, и если забредет тогда полубог-герой на край земли, видит он в непостижимом далеке дивную деву на скале, и под нею будто спит, свернувшись клубком, дракон.

Следит Змеедева глазами за шагами героя, а он мимо, к берегам океана… Не услышать ему ее зова, не дойти до нее, не подняться на скалу над тартаром. А ведь какое сердце для него у Змеедевы Ехидны!

Как-то купал титан Гелий в водах океана солнечных коней ввечеру и забыл на берегу венец солнца. Осветились с земли косыми лучами венца далекие скалы, пустыни и дороги, и в неверном вечернем свете увидала Ехидна диковинного путника. Присмотрелась и узнала в нем Страшного Сатира Аркадского — Айгипана. И до того стосковалась она по чему-нибудь живому, что обрадовалась даже Страшилищу: не ее ли оно ищет по свету?

И Страшилище увидело Ехидну. Загоготало оно, засвистало, завыло, зааукало, — и такой выпал тогда небывалый день, что донесся до Ехидны его голос. Ответила она на голос голосом. Впервые за долгий век ее пещерного плена зазвучал он в тишине мертвой жизни. Испугалась Ехидна его звучания. Будто гиена пустыни, а не титанида Чудодева отозвалась Страшному Сатиру.

И припомнилась ей их давняя встреча…

Забрела как-то, еще совсем юной, Ехидна в Аркадию и заметила над собой на поляне невиданное ею создание: сидит на пне-исполине лесной Пан и чистит чудную раковину. Не попадались ей такие раковины на морском берегу. И не в одиночку сидит Пан: рядом с ним не то козел, не то дракон на козлиных ногах, и еще две лапы у него львиные и львиная грива на затылке. И еще рядом с ними как будто кто-то третий: змея обвилась вокруг Пана и козла-дракона и смотрит змеиными глазами.

Поглядел Пан сквозь раковину на солнце, передал ее змеиной голове — и вдруг увидел титаниду. Разом вскочили все трое с пня — и Пан, и козел-дракон, и лев-змея. Дивится титанида: вовсе не трое их, а всего только одно огромное, в рыжих мохрах, страшилище. И все трое на нем разместились: оно и Пан, и козел-дракон, и лев-змея. Тут как кинется то невиданное страшилище сверху по горной тропе к титаниде: впереди — Пан, позади — змей. Да ведь это Сатир Аркадский!

Рассмеялись бесстрашная Чудодева. Решила позабавиться страшилищем: пусть погонится за ней смешной Сатир.

А Сатир уже сбежал с горы. Совсем близко он от титаниды. До чего же скор зверь! До чего же страшна образина!

Увидели звери, птицы и травы, что гонится за Чудодевой Страшный Сатир, и дают бегунам дорогу: что ж! Два титана играют друг с другом — пусть их позабавятся. Но когда стал Страшный Сатир догонять Чудодеву, догадались звери, птицы и травы, что не игра перед ними, а погоня, что в беду попала титанида. Нет на свете зверя страшнее Страшного Сатира. Встали они все на защиту Чудодевы — стеной выросли между титанидой и Сатиром.

Не отступает Сатир.

Тогда кинулись на него звери с клыками, копытами, рогами… Травы хватают его петлями за ноги, когтят и клюют его птицы.

Нипочем это чудищу: топчет, рвет, бьет, жалит все живое на свете. Нагнало бы оно Чудодеву, но чуть заметила Чудодева, что Сатир топчет и бьет все живое, обернулась она к нему лицом. Остановилась.

Грозна могучая титанида. Не всякий бог станет ей поперек пути.

Подумала: не связать ли ей Сатира чарами красоты?

Посмотрела на него чаровница. Ни к чему ее красота Сатиру. Налетел на нее с разбегу.

Приняла бой титанида. Ухватила она Сатира рукой за рог, пригнула к земле его человечью голову. Смотрит, новая голова перед нею, но уже не человечья, а пасть на змеиной шее, и держит она в зубах чудную раковину. Сжала титанида другой рукой змеиную шею, пригнула и вторую голову к земле. Но уже взвился изогнутый драконий хвост, охватывает туловище Чудодевы, и две львиные лапы с козьей мордой грозят ей, и дышат на нее ядом мохры рыжей шкуры. И вот вылезла из пасти змеиная голова, обернулась к Чудодеве, и уже у нее та раковина во рту.

Держит титанида Сатира, хочет сломить его силу, но бессмертен Сатир, молочный брат Зевса, выгибается, извивается, колесом вертится. Не вечно же ей держать его головы!

Что это?

Не яд брызнул из змеиного рта, где раковина, а странный звук. Все растет, все крепнет тот звук, все пронзительнее, все нестерпимее… Уже не слышит его титанида, уже врезается в нее этот звук, как нож, вырывает у нее дыхание изо рта, разъедает ей глаза, кожу сдирает с нее, убивает.

Не стерпела могучая титанида: выпустила из рук головы Страшного Сатира, оторвала от себя его драконий хвост и бросилась бежать, закрыв уши ладонями.

Никогда еще не бежали так ни от кого ни титаны, ни боги. А Сатир, перебросив раковину из змеиного рта в свой рот человеческий, еще сильнее задул-затрубил. Стоит, трубит и гогочет, — да как!

Бежит опрометью титанида.

Не Сатир-страшилище гонит титаниду, а Звук-страшилище.

И тут все живое, звериное, обезумев от ужаса, понеслось ураганом от Сатира. И безумнее всех бегут бычьи стада.

Была там котловина с высокими отвесными стенами, где теперь огненное озеро. Говорят, будто загнал некогда в эту котловину звуком раковины Страшный Сатир горных титанов. Метнул в них Кронид из перуна молнию. Как мех кузни, раздул Страшный Звук молнию на лету в великое пламя, и стали гореть в этом пламени бессмертные титаны. Разлилось над ними пламя огненным озером, покрыло их, и горят в этом озере титаны и не сгорают. Верно, они из солнечного рода Гелиадов.

Немало обезумевших стад свергалось в это озеро, гонимых жестоким трубачом. А вслед за ними падали в него вольные звери и птицы. В пустыню обратилась там сожженная земля. И говорили, что это спуск в преисподнюю.

Видел Кронид борьбу Чудодевы со Страшным Сатиром и ее сверхмогучую силу. Видел и ее бегство от Звука.

Как слепая, неслась титанида к роковому озеру и сорвалась бы в него, если бы не принял Кронид образ огромного змея и не встал на ее дороге. Обвились кольца Змея вокруг тела и ног титаниды, задержали гибельный бег.

Умолк звук.

Тогда заглянула Владычица Змей в глаза спасителю Змею. Узнала в нем сразу бога. И под взглядом Чудодевы разомкнул Змей свои кольца. Даже мощь Кронида уступила силе ее взора.

Стоит снова титанида вольной, и перед нею на могучем хвосте взвился Змей-оборотень.

Сказал Змей Чудодеве:

— Роди мне полубога-героя, который был бы могучее любого титана.

Ответила Чудодева Змею:

— Отними раковину у Страшного Сатира и отдай ее мне. Гибнет от ее страшного звука все живое. Отдай ее мне, и поверит тогда титанида Крониду.

Но не мог Зевс-Кронид отдать страшную раковину титаниде и сделать ее сильнее всего живого мира на земле.

И отвергла титанида владыку неба.

Испепелить мог он Чудодеву, но не мог осилить ее титаново сердце…

Вот что вспомнила Змеедева на вершине скалы. Но не знала она о том, что случилось после.

А случилось неслыханное дело.

Ненавидела Гера Страшного Сатира, погубившего горных титанов. И когда поднялся Кронид на небо, сказала ему Гера:

— Слишком силен Айгипан со своей раковиной. Когда-нибудь он заставит бежать и богов. Отбери у него эту игрушку.

Знал Кронид, что никому не отдаст Айгипан той раковины, победившей титанов. Но ответил лукаво Гере:

— Пошли Аргуса. Пусть возьмет он у Сатира раковину. И предстал перед Герой звездный Аргус.

— Отними у Страшного Сатира его раковину, — повелела Гера, — и отдай мне. Пусть умолкнет ее трубный звук. И без того силен Зевс. Что трубить во славу лютой злобы, ужасая стада и титанов! Но найдешь ли ты его, Панопт?

Ответил многоглазый Аргус:

— Я увижу его.

И нашли Сатира глаза Аргуса.

Сидел он на краю утеса над морем, свесив к морю козлиные ноги, и блуждал человечье-козлино-змеиными глазами по земле, морю и небу, выискивая, кого бы ему ужаснуть.

Посмотрел звездный Аргус своими неисчислимыми глазами на Страшного Сатира Айгипана и увидел его всего и все в нем: каждый его волосок увидел, и его лютость, и жадность, и злобу, коварство и насмешку. Словно сорвал он с него мохнатую шкуру и оголил нутро: увидел Аргус и тройную душу, и тройные мысли, и всю тройную лживость Айгипана.

Хотел было Сатир спрятаться в свою шкуру, но сверху, снизу, с боков, спереди и сзади — отовсюду смотрели на него глаза Аргуса, и некуда было Страшилищу деться — весь открыт он для этих звездных глаз.

Обомлел, смутившись, лютый Дракон-Сатир. Выронил из рук раковину, издающую ужасающий Звук, и упала раковина в море.

Но опасно даже звездным глазам слишком пристально высматривать чужую злобу. Вытащишь ее на свет, а она уже не отстает: вцепится, въестся в тебя, вползет тебе под кожу.

Прилипчиво зло.

И вошел в Аргуса отсвет темной злой силы Сатира, стал сам Аргус с той ночи иным. По-прежнему звездно сверкали его глаза, но уже не сияли они, мерцая, а кровавым блеском тревожили с высоты неба землю.

Выполнял он прежде грозные веления Геры, не зная, зло ли он творит или добро и кому он служит: богам или титанам. Живой жизни сиял он и охранял богиню неба.

Но после встречи со Страшным Сатиром полюбил он грозные дела богов и увидел в них красоту и силу. Показалось всевидящему Аргусу Панопту, что красота и сила зла и есть высшее добро и благо.

Уже стоны прикованных богами титанов не трогали его сердца. Позабыл Аргус, что и он титан, только титан, вознесенный на небо. Стал он исполнителем жестоких велений богов. Стал он презирать с высоты небес обычное добро и зло, живущее на земле, как нечто низшее. Презирал он и слезы земных печалей, и теплую жалость, и нежность, и детскую радость, смотря на них, как звезды смотрят на смутное мерцанье светляков и гнилушек.

Вернулся Аргус на небо Кронидов, а упавшую раковину проглотила в море большая рыба. И побрел Страшный Сатир Айгипан на край света искать ту рыбу и чудную раковину. Не нашел он нигде раковины, зато нашел на краю земли Змеедеву Ехидну.

Не знала Ехидна, что потерял Сатир свою раковину. Думала: будет со мной Сатир — будет у меня и Страшный Звук. Дуну на небо, и сбегут тогда Крониды с неба и Олимпа на землю: титаны взойдут на небо. Дуну на свой змеиный хвост и сбежит с него змеиная кожа: снова превратится хвост в вольные ноги титаниды.

Обманулась Змеедева.

Сказание об убийстве многоглавым Аргусом Паноптом страшного Сатира Аркадского и титаниды Змеедевы Ехидны

Во мгле пещер над тартаром жили вместе Змеедева и Страшный Сатир. И от тоски одиночества показался Змеедеве даже Сатир красивым. Полузмеями были они оба. Лютой злобой и коварством дышал Сатир, и перетекала его лютость в сердце Ехидны. Но в нем не оставалась. Стала она порождать детей в подземной пещере от Страшного Сатира. Им передавала она его лютость. Чудовищами были дети Ехидны. Породила она в наследие от львиной части Сатира Льва-дракона, людоеда, прозванного Немейским львом. Породила она в наследие от змеиной части Сатира многоголовую Гидру, прозванную Лернейской змеей. Но первенцем ее была Химера.

Крохотным созданием родилась крылатая Химера. Сверкала она красотой звездного Аргуса и ужасала уродством Страшного Сатира: чудом была она и чудовищем. И любила ее Ехидна, как раковина любит скрытую в ней жемчужину, и любовалась, как порхает вокруг пещеры невиданное создание, сверкая переливами своих удивительных перламутровых чешуек.

Таила своих детей Ехидна от глаз богов. Ждала великой битвы богов с гигантами, подземными порождениями титанов. Но проведала обо всем богиня Гера.

Говорила Гера Крониду:

— Разве не титановой крови дети Ехидны и Сатира? Разве не опасны они для богов своей мощью и ненавистью? Отними их у Ехидны.

Сказал ей Зевс:

— Отними и забавляйся ими сама.

И решила Гера похитить у Ехидны ее любимую дочь, Химеру. Только в кого эта дочь, сверкающая и во мгле ночной, и при свете дня?

Знала богиня: не похитить Химеры, пока жив бессмертный Айгипан. Охраняет Сатир своих чудовищ. Убить надо Страшного Сатира, да Зевс не позволит. И спросила Гера совета у Мома.

Сказал ей Мом-насмешник:

— Подари Сатиру раковину, видом сходную с той, что он утратил. Не будет он трубить близ пещеры. Захочет, по слову Ехидны, освободить древних подземных титанов и спустится к ним в тартар, чтобы поднять их Страшным Звуком. Тогда в ярость придет Кронид и отдаст тебе Айгипана. Только раковину сделай беззвучной.

И усмехнулся Мом, сын Ночи, правдивый ложью.

Нашел Айгипан на вершине скалы над тартаром раковину. Признал ее за свою утраченную. Но не затрубил, чтобы не устрашить Ехидны.

И все свершилось по слову Мома.

Спустился Айгипан в тартар. Подул в раковину перед медными воротами, где сидели Сторукие, стражи титанов. Но не раздался Страшный Звук. Не рухнули медные стены. Не поднялись древние титаны.

Вернулся Страшный Сатир в пещеру. А Гера понеслась к Крониду. Сказала:

— Нашел Айгипан свою раковину. Захотел поднять Страшным Звуком титанов в тартаре и вернуть им власть над миром.

Разъярился Зевс. Позабыл, что молочный брат ему Айгипан, что даровал Сатир ему победу над горными титанами. Взгремел:

— Быть без шкуры и головы Айгипану!

Ведь содрал же Зевс в юности со своей живой кормилицы Айги, матери Айгипана, козью шкуру-эгиду с головою-страшилищем.

И дал Зевс согласие Гере на умерщвление Страшного Сатира.

Призвала снова Гера звездного Аргуса. Сказала:

— Ненавидит Ехидна все небесное. Отвергла тебя Ехидна. Порождает чудовищ-титанов от Страшного Сатира Айгипана для грядущих битв с богами. Похить у Змеедевы Химеру. С тобою сходно сверкающее чудо. Твое дитя. Я сама ее воспитаю. Но прежде убей Страшного Сатира.

Сверкнули люто глаза Аргуса и померкли.

— Как только похитишь Химеру, явись, Аргус, к лунной Селене и скажи ей, чтобы увела она из пещеры Ехидны Льва-дракона. Пусть укроет его в Немее. Будут говорить потом, что упал он с луны на землю. Сослужит он нам еще службу. А многоголовая Гидра сама уплывет от Ехидны. Разорим все змеиное гнездо… Любишь ты сверкать на закате, так иди же на закат, к Змеедеве.

И дала Гера Аргусу волшебный серп матери-Геи со словами:

— Убьешь и похитишь.

Безмолвно выслушал многоглазый Аргус богиню. Холоден и кровав был блеск его глаз и обманчиво их мерцание от мигания золотых ресниц. Иным стал звездный Аргус, страж Геры, после встречи со Страшным Сатиром.

Все исполнил, что она повелела. Надвое рассек серпом Геи Айгипана, отдыхавшего на вершине скалы, и забросил обе половины его тела в тартар. А затем похитил Химеру.

Все еще грудью кормила тогда Змеедева Химеру. По-прежнему порхала Химера диковинным крохотным созданием вокруг пещеры во мгле на прозрачных крыльях. И стал отманивать диковинную бабочку Аргус от пещеры, мигая золотыми ресницами своих неисчислимых глаз. Поймал ее в золотую сетку лучей и передал Гере. В тайном убежище укрыла Химеру богиня.

Исчез из пещеры и Лев-дракон. Увлекла его за собой лунной улыбкой Селена в горы Немей. Весь желтый, никогда не видал он существ цвета львиного золота. И вдруг увидел: катит титанида Луна-Селена по краю небес золотой диск и манит к. себе юного льва лунной улыбкой. Не отличить цвета диска от его львиных лап. Поскакал за катящимся лунным диском Лев — не вернулся в пещеру. Не вернулась в пещеру и Гидра.

Снова осталась одна в мглистой пещере Ехидна. Снова выползла она полудевой-полузмеей на вершину скалы.

Ядом стало в ее груди молоко, и черными каплями падало оно на камень. Только ядовитые змеи, заползая к ней из пустыни, припадали порой к ее материнской груди и сосали лютую пищу, недопитую крошкой Химерой.

Вот когда поползли из страны в страну по земле полубогов-героев страшные рассказы о пещерной людоедке, о красавице-чудовище Змеедеве, живущей за дальним морем. Будто поджидала она отважных мореходов-героев, потерпевших крушение у морских берегов, зазывала их к себе в пещеру, приманивая своей красотой, и, когда усталые герои засыпали, баюкала она их, напевая чародейные песни, а затем пожирала.

Говорили, будто кормит она в подземной пещере детей черным ядом и растит из них мстителей смертным.

Проклинали ее матери и жены.

И никто на земле не знал о материнской скорби Ехидны по похищенной у нее маленькой дочери, по сверкающей, как Аргус, прекрасной Химере.

Только Аргус-похититель знал.

Заглянул он как-то в пещеру Змеедевы, осветил пещеру сиянием звездных лучей и увидел ее спящей. И в такой материнской скорбной красоте предстала спящая пленница Ехидна, что померкли на миг его звездные глаза — и во мраке исчез лютый Аргус, небесный красавец.

Не укрылось от глаз Геры, что тусклее стали глаза ее верного хранителя, что таит что-то про себя Панопт и все чаще спешит уйти на закат. Там ложится он на горной гряде и смотрит, мерцая, куда-то вдаль, в сторону океана. Догадалась богиня, куда он смотрит. Звездной тоской томится холодный Аргус по Владычице Змей.

И решила Гера вырвать из его души титана чары красоты Змеедевы-титаниды. Да неужели красота титаниды-изгнанницы сильнее величавой красоты богини неба? Неужели верность ее хранителя уступит его звездной тоске?

Не она ли, Гера, властительница Олимпа? А что в мире сильнее власти? Красота?.. Погибнуть должна Змеедева. Вернет себе Гера своего верного стража.

И предстала Гера перед Зевсом. Сказала:

— Племя гигантов шевелится во чреве матери Геи-Земли. Породила их темная, мятежная злоба свергнутых в тартар титанов. Но и на земле не иссякла у мятежных, непокорных титанов сила рождения. Во мгле пещер, на краю земли, порождают они змеиное потомство на помощь гигантам: драконов-чудовищ с бессмертными членами тела. Из них всех плодоноснее титанида Змеедева Ехидна. Чаровница она, сильнее любого титана. И бог ее не оборет. Из подземных глубин под ступнями гор к ней приходит Сторукий огнедышащий сын недр Тифоей. И растит она свирепое змеиное племя Эхионов. Не кровь в их жилах, а жгучая лава. Несравненно мощнее они богов. Берегись, Кронид! Лучше вырви самый корень рождений. Бессмертна их мать, Змеедева. Но и для бессмертных есть смерть.

Кивнул Зевс головой.

И предстала Гера перед Аргусом. Не позвала его, как бывало, — сама явилась к его ложу на закате. И поведала ему владычица неба о черных вестях земли: как пожирает уснувших героев Ехидна, обольстив их отвагу красотой.

Но безмолвен был Аргус. И еще холоднее, чем прежде, был блеск его глаз. Сказала Гера:

— Зло земли и богов Змеедева. Звездный Аргус, отвергла тебя дочь земли. Опасны ее змеиные чары. И вновь повелела Аргусу Гера:

— Обмани и убей!

Вновь дала ему волшебный серп матери-Геи, который был сильнее бессмертия титанов, чтоб отсечь им тело девы от ее змеиного тела.

Равнодушно принял Аргус серп, лишь на мгновение люто загорелся один его глаз посреди высокого, как свод неба, лба. И, опустив звездные ресницы, унесся он к океану.

Ночь. Скала. И пещера — близ океана.

Что за свет у ее порога?

— Кто ты, гость? — И хвост дракона преградил дорогу пришельцу.

Ослепил на мгновение Аргус Ехидну. Отвыкли ее глаза от сияния. И слышит пленница голос:

— Я титан, как и ты, титанида. Я пришел вернуть тебя на землю, к живой жизни титанов и героев. Птицы зовут тебя. Звери и травы зовут. За порогом пещеры — крылатые ветры. Над порогом — горячие звезды. Ждут в ключах и ручьях тебя наяды и в полях и лугах — веселые нимфы. Встань. Доверься титану. Понесут тебя ветры в сад Гесперид. Там ты вкусишь золотое яблоко Геи, и спадет твой змеиный хвост. Вновь отрастут у тебя вольные ноги, и омоешь ты их в ключе Бессмертия амброзийной влагой. У ключа ждет тебя брат наш, дракон Ладон. Титанида, встань навстречу посланцу титанов. Я несу тебе свободу, Змеедева.

И запел Аргус.

Но не звездную песню, а песню земли пел гость, и жадно впивала ту песню тоска пленницы-титаниды по свободе.

У порога пещеры мерцали звезды. Выгнувшись дугой, грозно шевелился огромный драконий хвост, преграждая пришельцу дорогу, и смотрели на гостя из мглы глаза Змеедевы.

Обольстителен был голос певца.

И вот стал тихо отодвигаться в сторону хвост дракона, открывая дорогу. Нежный, полный чар шепот прошел по пещере:

— Я узнала твои золотые ресницы, Аргус.

Изменила ли змеиная мудрость Змеедеве и вторично поверила она обольстителю? Или отвечала коварством на коварство? Кто знает.

И кто знает: обмануть ли хотел ее Аргус или его звездная тоска ответила на земную тоску титаниды?

Ступил Аргус, и к его звездным ресницам протянулись руки Змеедевы, самой могучей из рода титанов.

Еще шаг сделал Аргус к титаниде. И вдруг взметнулся кверху драконий хвост и обвился вокруг звездного тела стража Геры. Сдавило его — так сдавило, как предгрозье давит духотой и мукой день.

Что это сверкнуло алмазным блеском в полумгле? Что за стон расколол камни пещеры? К ногам Аргуса сполз безголовый огромный червь, драконий хвост, и замер, содрогаясь, на камне. И вот люто вспыхнули тысячи глаз, и кровавым было их мерцанье над недвижным туловищем Чудодевы, отсеченным от его змеиной половины.

Исчез Аргус.

Заглянула Луна-Селена в пещеру, побледнела и упала, оцепенев, в ночной океан.

Сказка о лунном серпе и о казни многоглазого Аргуса Гермием по велению Зевса

Поставила Гера многоглазого Аргуса стражем речной нимфы Ио, обратив Ио в полудеву-полутелку, чтобы не могла она родить Зевсу полубога-героя. И повелел тогда Зевс богу Гермию отсечь голову многоглазому Аргусу. Бессмертен был Аргус, и бессилен был волшебный земной серп Геи-Земли перед звездным титаном. Нужен Гермию небесный серп. Полетел Гермий на край земли, к океану, у которого днем титанида Луна-Селена укрывается с лунными конями.

Говорит хитрец Гермий Селене-Луне:

— Убил многоглазый Аргус твоего любимца. Страшного Сатира, омрачил смертью Сатира сердце богов. Дай мне на одну ночь и один день твой сияющий лунный серп. Красива ты. Селена. Краше всех дневных богинь. Да только бледна. И хотя ты и чудно бледна, на зависть ночным теням, но все же бледна. Тянутся тени к тебе, но никак дотянуться не могут — сами бледнеют. А какой была бы ты с румянцем!

Дай мне твой сияющий серп, и я сделаю тебя, как Эос-Заря, румяной.

Знает Селена, что Гермий лжив и лукав, что слова он из горшка с медом вынимает, а дела от тех слов в горшок с черной желчью погружает.

И все же ласкают Селену слова льстеца.

Да и как ей, титаниде-богине, не дать серп посланцу Кронида, олимпийцу!

Отдала Селена Гермию свой лунный сияющий серп, а сама осталась в венце с донышком. Запустила его, словно диск, на небесную ночную дорогу и, прянув из вод океана верхом на лунном коне, на всем скаку догнала венец и показала его донышком миру: круглое, ласковое, плоское, совсем не то, что сияющий лунный серп, — насмешлив тот и остер. Только выйди на его зов, так он сердце разом и вырежет, обманщик!

Взял Гермий лунный серп, закутал его в колпачок фригийский и понесся к многоглазому Аргусу.

Хитер Гермий, лукав. Но и Аргус жестокий обманщик.

Просмотрел он Гермия насквозь глазами: нет ли при нем серпа Геи. Настороже был страж телки-девы. Не увидел у Гермия серпа Геи, но приметил: сияет у него что-то под фригийским колпачком.

Спросил Аргус Гермия:

— Что сияет у тебя под колпачком?

Отвечает Гермий:

— То сияют мои пастушьи песни. Дала их мне Селена-Луна. Их поет она лунным коровам. Хороши лунные стада Селены. Похожи ее коровы на твою белую телку. Ты теперь пастух. Хочешь, научу я тебя пастушьим песням Селены?

Вынул Гермий лунный серп, поднес его ко рту, словно серп — не серп, а сюринга-свирель, ослепил сиянием серпа Аргуса Панопта со всеми его звездными глазами, и запел хитрый Гермий песню обманчивых Снов. Только он один среди небожителей знал песни обманчивых Снов, так как мог спускаться в царство Ночи, где жили Сны.

Пел Гермий, и стал засыпать многоглазый Аргус под песни Снов.

Глаз за глазом закрывался на его теле. Чуть подрагивали, мигая, их золотые ресницы, и только один глаз еще слабо мерцал, то вспыхивая, то угасая. Наконец и он потускнел и закрылся. Засиял тогда серп Селены в руке бога Гермия высоко над головой спящего, разом снизился и отсек голову уснувшему Аргусу. Отлетела голова, и открылись на мгновенье на всем теле звездного титана глаза, чудно вспыхнули и стали, тускнея, гаснуть, уступая сиянию лунного серпа. Но не дала им совсем угаснуть Гера. Вдруг явилась со стаей белых павлинов. Сорвала богиня глаза Аргуса с обезглавленного тела, подозвала любимого белого павлина с длинным хвостом-шлейфом и рассыпала по его хвосту эти глаза. И вот заиграли глаза Аргуса на птичьих перьях павлиньего хвоста синими и зелеными радугами.

Когда в эту ночь смотрели титаны и полубоги-герои на небо, — не было на небе звезд. Только огромный белый павлин, весь в радужных глазах на оперении пышного хвоста, медленно пролетел, сверкая, неведомой кометой по небу, и мерцал позади него путь его полета.