ТРЭШ ШАПИТО Элтона Ивана. Антология Поэзии Безрыбья. Дмитрий Быков

Мне вспоминается фильм «Крикуны», где под песком, в пустыне полумёртвой планеты, носилось зло рукотворное. Ведь порой, собираясь на рыбалку, так и думаешь – где же вода, для начала? Уж потом – река. Благотворный камыш. Тут бы удочку и забросить. Тут бы и рыбаки-соседи и прокричали мне: рыба – рыбой, Вань, но коли ищешь рака – почему бы и Дмитрию Быкову раком этим не быть. Да, хорошо ведь. Да только в мечтах. Потому что потом модель «крикунов» усовершенствовалась и появились Дэвиды. Они постоянно ходили и просились, чтобы их взяли с собой. В том-то и дело. Ни реки, ни рыбы. Только Дэвиды. Потому, если мир нынешней мучительной поэзии таков, то и герой наш, надо полагать, один из более прогрессивных Дэвидов (во всяком случае, так считается, по ТТХ, по умению просачиваться, по гранточности).

 

Хорошо. Тогда рассмотрим: какой он Дэвид, Дмитрий Быков? С куклой медвежонка, или более поздний, тот, что цитировал Шекспира, и которого герой убил после взрыва бомбы? Как видим, всё может быть в мире воображения, а стало быть – и в мире словесности русской, который ничем не отличается от общей реальности с ейными качествами и методами.

Как мы уже подметили, главная особенность любого яркого деятеля современного Безрыбья – ордена, регалии, гранты. Со словом – похуже. Во всяком случае, рак на безрыбье не найден, как ни пытаемся мы. Мучаемся. И я, должно быть, в качестве рыбака, и читатель или ныне – юзер. Что делать? Будем читать. Чтобы проще вам было, представьте на секунду, что это вы пишете. А потом спросите себя: хотели бы вы так писать? Я, во всяком случае, уже приготовился, снабдив себя медитативными посылами.

Проснулась, знать, Отчизна наша
И овладела даром слова.
Он ей сказал: садись, мол, Маша!
Она ему: «Спасибо, Вова!»
Интимность это или дерзость,
Насмешка или сговор главных –
Мне не понять. Но я надеюсь,
Что разговор пошел на равных.
Конечно, жаль, что главный витязь,
Верховный вождь, отец и глыба
Все чаще говорит: «Садитесь» –
А слышит кроткое «спасибо».
Но, знать, народ еще не вымер
И в нем цела еще основа,
Коль вместо гордого «Владимир»
Звучит уменьшенное «Вова».
Небось с озерными своими
В момент угрюмый и суровый
Он позабыл про это имя,
Забыл, когда и звали Вовой!
Он – зодчий государства-храма,
Экономического чуда,
И даже сам Барак Обама
Так не зовет его покуда –
И тут простое, как «здорово!»,
Среди решительной зачистки
К нему вернулось имя Вова
Из уст российской журналистки.
Оно еще раздастся снова,
Когда в итоге этой каши
Услышит он «Садитесь, Вова» –
Но, полагаю, не от Маши.

Система современного устройства России одна. Любую статью можно посвящать именно этому – а именно – вотчинности. Всякий род деятельности в свое время был схвачен, ухвачен, принят для эксплуатации. Поэзия, находящаяся ныне в эксплуатации у московский интеллигенции, напоказ либерализована, напоказ бегает за Большим Братом, открыв рот – чтобы туда чего-то насыпали. Исключений нет. За Быковым стоит целый строй таких же искателей чудес – все напоказ одинаковые, все – борцы, все – антипутинцы, правда просто бьет через край.

Что касается поэзии, как предмета, то тут все в порядке. Как и все прочие концепты, то бишь, прочие виды деятельности, где пахнет халявой, она захвачена, прихватизирована, эксплуатируется. Собственно, именно поэтому её и нет. Причем, дело тут ни чуть не лучше, чем на эстраде или в кино.

БАЛЛАДА ОБ ИНДИРЕ ГАНДИ

Ясный день. Полжизни. Девятый класс.
Тротуары с тенью рябою.
Мне еще четырнадцать (ВХУТЕМАС
Так и просится сам собою).
Мы встречаем Ганди. Звучат смешки.
“Хинди-руси!” – несутся крики.
Нам раздали радужные флажки
И непахнущие гвоздики.
Бабье лето. Солнце. Нескучный сад
С проступающей желтизною,
Десять классов, выстроившихся в ряд
С подкупающей кривизною.
Наконец стремительный, словно “вжик”,
Показавшись на миг единый
И в глазах размазавшись через миг,
Пролетает кортеж с Индирой.
Он летит туда, обгоняя звук,
Оставляя бензинный запах,
Где ее уже поджидает друг
Всех раскосых и чернозадых.
(Говорят, что далее был позор,
Ибо в тот же буквально вечер,
На Индиру Ганди взглянув в упор,
Он сказал ей “Маргарет Тэтчер”.)
Я стою с друзьями и всех люблю.
Что мне Брежнев и что Индира!
Мы купили, сбросившись по рублю,
Три “Тархуна” и три пломбира.
Вслед кортежу выкрикнув “Хинди-бхай”
И еще по полтине вынув,
Мы пошли к реке, на речной трамвай,
И доехали до трамплинов.
Я не помню счастья острей, ясней,
Чем на мусорной водной глади,
В сентябре, в присутствии двух друзей,
После встречи Индиры Ганди.
В этот день в компании трех гуляк,
От тепла разомлевших малость,
Отчего-то делалось то и так,
Что желалось и как желалось.
В равновесье дивном сходились лень,
Дружба, осень, теплынь, свобода…
Я пытался вычислить тот же день
Девяносто шестого года:
Повтори все это хоть раз, хотя,
Вероятно, забудешь дату!
Отзовись четырнадцать лет спустя
Вполовину младшему брату!

…Мы себе позволили высший шик:
Соглядатай, оставь насмешки.
О, как счастлив был я, сырой шашлык
Поедая в летней кафешке!
Утверждаю это наперекор
Всей прозападной пропаганде.
Боже мой, полжизни прошло с тех пор!
Пронеслось, как Индира Ганди.
Что ответить, милый, на твой призыв?
В мире пусто, в Отчизне худо.
Первый друг мой спился и еле жив,
А второй умотал отсюда.
Потускнели блики на глади вод,
В небесах не хватает синьки,
А Индиру Ганди в упор, в живот
Застрелили тупые сикхи.
Так и вижу рай, где второй Ильич
В генеральском своем мундире
Говорит Индире бескрайний спич –
Все о мире в загробном мире.
После них явилась другая рать
И пришли времена распада,
Где уже приходится выбирать:
Либо то, либо так, как надо.
Если хочешь что-нибудь обо мне, –
Отвечаю в твоем же вкусе.
Я иду как раз по той стороне,
Где кричали вы “Хинди-руси”.
Я иду купить себе сигарет,
Замерзаю в облезлой шкуре,
И проспект безветренный смотрит вслед
Уходящей моей натуре.
Я иду себе, и на том мерси,
Что особо не искалечен.
Чем живу – подробностей не проси:
Все равно не скажу, что нечем.
Эта жизнь не то чтобы стала злей
И не то чтобы сразу губит,
Но черту догадок твоих о ней
Разорвет, как Лолиту Гумберт.
И когда собакою под луной
Ты развоешься до рассвета –
Мол, не может этого быть со мной! –
Может, милый, еще не это.
Можно сделать дырку в моем боку,
Можно выжать меня, как губку,
Можно сжечь меня, истолочь в муку,
Провернуть меня в мясорубку,
Из любого дома погнать взашей,
Затоптать, переврать безбожно –
Но и это будет едва ль страшней,
Чем сознанье, что это можно.
И какой подать тебе тайный знак,
Чтоб прислушался к отголоску?
Будет все, что хочется, но не так,
Как мечталось тебе, подростку.
До свиданья, милый. Ступай в метро.
Не грусти о своем уделе.
Если б так, как хочется, но не то, –
Было б хуже, на самом деле.

Разумеется, ключевые вотчинки – кино и литература, они стимулируются грантками. Ибо иначе, не дай бог, русская культура вдруг снова покинет свой нынешний монгольско-московский омут, наполненный нефтяными роликами Фёдора Бондарчука, раздачами премий между членами вотчинки – я имею в виду разные там нацбесты и букеры, наполненные пацанами из своих, надевшими масками революционеров, чтобы поиграться – типа Захара Прилепина, и всяческими лучшими, с орденами и медалями.

Я лишь констатирую сей факт. Только и всего.

* * *
Теплый вечер холодного дня.
Ветер, оттепель, пенье сирены.
Не дразни меня, хватит с меня,
Мы видали твои перемены!
Не смущай меня, оттепель. Не
Обольщай поворотами к лету.
Я родился в холодной стране.
Честь мала, но не трогай хоть эту.
Только трус не любил никогда
Этой пасмурной, брезжущей хмури,
Голых веток и голого льда,
Голой правды о собственной шкуре.
Я сбегу в этот холод. Зане
От соблазнов, грозящих устоям,
Мы укроемся в русской зиме:
Здесь мы стоим того, чего стоим.
Вот пространство, где всякий живой,
Словно в пику пустому простору,
Обрастает тройной кожурой,
Обращается в малую спору.
Ненавижу осеннюю дрожь
На границе надежды и стужи:
Не буди меня больше. Не трожь.
Сделай так, чтобы не было хуже.
Там, где вечный январь на дворе,
Лед по улицам, шапки по крышам,
Там мы выживем, в тесной норе,
И тепла себе сами надышим.
Как берлогу, поземку, пургу
Не любить нашей северной музе?
Дети будут играть на снегу,
Ибо детство со смертью в союзе.
Здравствуй, Родина! В дали твоей
Лучше сгинуть как можно бесследней.
Приюти меня здесь. Обогрей
Стужей гибельной, правдой последней.
Ненавистник когдатошний твой,
Сын отверженный, враг благодарный, –
Только этому верю: родной
Тьме египетской, ночи полярной.

Я недаром назвал Быкова Дэвидом, так как он, наш большой поэт, обладает особенной чертой ассимилироваться и копировать стили – это хорошо в видно и в прозе, и в поэзии, и это иногда подкупает слабых. Другое дело, будет ли это кому-то нужно потом, в историческом разрезе. Сейчас – конечно. Хотя, конечно, если вы самого Быкова спросите, он наверняка вам скажет, что Россия – нефтяной каганат, Россия – путинская страна, Россия – это страна, где главный певец – Стас Михайлов, Россия должна быть встроена в мировую культуру, что – дураки и дороги…..

Сей странный пир пока еще продолжается. Вспоминается история про мальчика, который влез на стол, нагадил и закричал: о, зачем вы это сделали!

Но бабки платят. Нормально. Все остальное – это функционал модели. Дэвид с медвежонком сменился чуваком, который цитировал Шекспира, и была еще модель, которая на полном серьезе умела любить, хотя все равно являлась крикуном.

Теперь – оценки. Поставим Быкову среднюю общую выше среднего, ибо энергия, бьющая через край, доходящая до умопомрачения и спайки контактов в процессора мозга, конечно же, стоит многого. Это нужно признать.

1) Общая оценка 7.0

2) Длительность 4.2

3) Муторность 5.3

4) Наличие зерна 5.5

5) Начальное впечатление 6.2

ТРЭШ ШАПИТО Элтона Ивана. Антология Поэзии Безрыбья. Дмитрий Быков: 4 комментария

  1. Ну как писатель — Быков как все. То есть как бы крупный, а читать нечего. Одна накрутка.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *