окончание; начало тут
Хомса Тофт: Три книги — три ступени восприятия картины Вселенной: мир Художников, мир Демонов, мир Создателей. Ты задумала такую «ступенчатую» трилогию сразу, или так вышло постепенно, по мере написания?
Елена Блонди: Первая книга написалась из пустяка. И в ней изначально поводом была не идея, а сюжетный выверт. Что будет, если… (если татуировка оживет?) Помнится, в каких-то разговорах варианты перебирала, эдак пародийно, что можно из этого «если бы» сделать. И первые главы написала еще в том ухарском состоянии — хотите триллер — а вот будет вам триллер. А хотите сексу – легко, будет вам и секс… Так было до появления змеи на мастере татуировок. Как только змея появилась, заговорила сама, тут уж случился поворот. И я стала писать книгу. Оборвала все нити, связывающие мой текст с предполагаемой на него реакцией читателей, с необходимостью (навязанной по большей части собственной неуверенностью, конечно) блюсти некий формат. Просто писала. Ни о какой трилогии вообще не думала. В какой-то момент начала беспокоиться, что ж роман пишется и не закругляется. Как вдруг сюжет оборвался побегом главного героя из Москвы, и я поняла, это всего лишь конец первой книги… Ни о каком эпилоге, завершении речь не идет. Помню, когда села писать последнюю главу Татуиро (homo), еще не зная, что она последняя, то искренне планировала: вот напишу еще пару глав, и роман закончится. А роман сказал: фиг тебе, Елена. Поставила точку и поняла — придется писать еще одну книгу.
Х.Т.: Стихи для «Змеиной книги» — они писались отдельно от остального текста или по ходу работы? Я вот что имею в виду: были это отдельные заготовки, которые ты писала под настроение, а потом встраивала в книгу, или писала по мере надобности, так, как того требовало повествование?
Блонди: Ты меня несколько огорошил. Я изо всех сил от стихов стараюсь держаться подальше, читать я их очень люблю, но вот писать самой – даже в трепетной юности я этим практически не грешила. Если в романе попадается что-то, там песни есть, да, ты о них спрашиваешь? Это все писалось по ходу работы, никаких заготовок. Слышала, что поют, и писала. Иногда даже не очень хорошо слышала, ну, там ветер, вода шумит, да и мужчины кувшинами размахивают, ревут, что помнят…
Х.Т.: Есть ли какой-либо исток у легенды о рыбах, исполняющих женское сокровенное желание? Или это – твое творчество от начала до конца?
Блонди: Нет истока. Я увидела в голове картинку и честно попыталась ее написать. И когда описывала, я не знала, зачем делает это Наташа, так же, как этого не знал и Витька, снимая закатные волны с Рыбами-Серебро в толще воды. А потом уже все постепенно стало проясняться.
Х.Т.: Вопрос, который сам не люблю, но все равно задам: был ли реальный прототип у Якова? Понятно, что в любом литературном герое сходятся несколько личностей, знакомых из жизни (губы — от Никанора Ивановича, нос — от Ивана Кузьмича, дородность — от Ивана Павловича), но меня интересует немного другое. Был ли такой человек, который подстегнул твое воображение, носитель самой яркой черты, с которой начался демон из «Татуиро»?
Блонди: Нормальный вопрос, я сама часто об этом думаю. Я сама себе объект наблюдения, кто же ближе и кого можно препарировать безжалостнее, чем самого себя. Потому довольно болезненный для автора и читателей вопрос «а с кого пишешь такого злыдня (ангела)», он возникает часто. Я уже не волнуюсь, кто как отреагирует. И как раз объясню, почему. Реальный прототип для меня это точка, с которой начинается рисунок. Он не идентичен тому рисунку, который чертится в реальности, из той же самой точки. Иногда точка – это внешность. Или черта характера. Или поведение в каких-то конкретных ситуациях. А дальше главное не мешать персонажу жить свою собственную жизнь на страницах книги. Если же конкретно об этом персонаже — очень давно я была знакома с человеком, похожим на Якова свет Иваныча, он был тренером в качалке. Время было такое – нехорошо атмосферное, и спорт – как часть той самой атмосферы. Общие черты внешности, кое-что из жестов и манеры говорить, получается – самая малость. Зерно, точка. А потом из нее вырос демон. И он уже торжествующе самостоятелен.
Х.Т.: Акут или акУт? Вопрос звучит забавно, но ритмика текста позволяет читать и так, и этак.
Блонди: Мне слышится с ударением на втором слоге. Это более лесное, так проще звать человека, протягивая голос дальше, чтоб услышал.
Х.Т.: Тайка: какая она? 🙂 Что-то вроде короткого сари?
Блонди: Примерно да ). Кусок ткани, который можно обернуть вокруг пояса или вокруг груди. У него везде свое название, где-то саронг, где-то парео, я подумала, ну почему бы не назвать по-местному.
Х.Т.: Когда пишешь длинный текст, где встречаются несколько десятков героев, порой замечаешь, что кто-то стал тебе дороже прочих. Бывает, сердце остается даже не с главным героем, а с кем-то из его свиты. Если не брать в расчет Витьку – связующее звено всех книг – то кто из героев тебе ближе? Кого ты чувствуешь, как себя, с кем бы стала дружить, если бы встретила в жизни?
Блонди: Первая книга, как по мне – слишком проста, чтоб кого-то принимать совершенно всерьез, но подумав, вот что скажу. Пару лет тому я выбрала бы Наташу-хранителя, и всегда выбирала бы живых. Сейчас я склонна выбирать мудрых ). Это не значит, что живые мне менее дороги, но с мудрыми сложнее, а значит, требуются усилия. Мне нужны усилия, пока я способна их совершать. Потому – Альехо, да. Хотя в первой книге его мало. Во второй я обязательно бы пожила в доме Ларисы. Именно с ней. В третьей книге мне очень важна Аглая-Надя, которая появилась вообще из ниоткуда, а стала – делатель воспоминаний. И это очень важно. И снова – Альехо, Илья Афанасьич, наверное, он мне важнее других в итоге.
Х.Т.: Вопрос, не относящийся к роману: ты пишешь с утра или ночью? Вообще, если это не
секрет, хотелось бы узнать побольше о твоем рабочем распорядке. Придерживаешься ли
заданного «урока» в несколько тыс. зн. или пишешь, сколько пишется? Редактируешь сразу или
творишь без оглядки, а правишь уже готовую вещь? Как тебе пишется, когда ты расстроена, когда
душа не на месте?
Блонди: Герой романа Брэдбери «Смерть – дело одинокое» говорит собеседнику:
«— Никому не известно, как работают мозги, писатели этого тоже не знают, никто не знает.
Делаю только одно: утром набрасываю, днем вычищаю». Уверена, что он прав, но у меня сложился другой режим. Я пишу ночью, правлю утром. Причем не сразу, чаще всего оставляю правки на потом, а пишу «пока прет», а прет меня регулярно, потому что я человек настырный и привычный к регулярной работе. Сначала я боялась, что если делать правки через какое-то время, я что-то забуду, но оказалось, все сорняки текста растут и становятся виднее, буквально лезут в глаза, когда возвращаешься уже не совсем писателем, а частично читателем. Не жалко и выполоть то, о чем пожалела бы сразу, памятуя о затраченных силах и эмоциях. Пишу ровно столько, сколько пишется. Чаще всего физически устаю раньше, кажется – еще писала бы и писала, а пальцы уже промахиваются мимо нужных клавиш. Думаю, это как раз и хорошо, это позволяет оставить какой-то запас на следующий день, и с него будет легче начать. Самое сложное – усадить себя за работу. Время, когда я летала и писала в полете, прошло. И меня это поначалу сильно пугало. Одно дело воспарять и выплескивать вдохновение, совсем другое – работать тяжело, как землекоп, уставая так, что наутро все валится из рук. Но когда увидела, что результаты меня устраивают больше, бояться перестала. Вернее, перестала бояться этого, а так страхов – полно.
Когда расстроена, пишется мне так же. Текст – это нора, куда можно скрыться и там пересидеть негатив. Думаю, если бы не текст, мне было бы гораздо сложнее справиться со многими горестями в реале.
Х.Т.: Какая камера была у Витьки – его любимая, та, которую он швырнул в демона? Вопрос задаю на полном серьезе. Понятно, что в романе такого не напишешь – продакт плейсмент – но мне, любительскому любителю цифровых зеркалок, очень интересно, с какой конкретной камеры-
прототипа ты писала Витькин фотоаппарат.
Блонди: Тут смешно. Писала камеру в общем. Продолжение руки и сердца. На месте фотоаппарата могла быть кисть или балалайка. Когда писала, то мне говорили, надо мол, побольше технических подробностей, мол, читателю не будет интересно, если не указать светосилу, количество пикселей и протча. Но я воздержалась, не в последнюю очередь из-за опасений попасть пальцем в небо, я ведь не профессионал. Как и Витька, собственно. А сейчас наряду с зеркалками уже входят в обиход компакты, и в тексте все эти смены объективов и сумки для камеры со множеством отделений уже читались бы как нечто устаревшее. Что до продакт плейсмента – я несколько лет таскала с собой Олимпус и очень ему благодарна, хорошая марка, годная для неугомонных Витек, что скачут по скалам и тянут сети с рыбаками в лодке на ночном лове. Когда писала, то несколько глав отправила профессиональным фотографам, с просьбой обругать и раскритиковать. Очень помог мне питерский мастер Олег Алексеев. А без консультации Алексея Соверткова не было бы главы «Амбротип» в третьей книге.
Хомса спешит добавить: не знаю, что отличает любителя от профессионала, но Лена давно фотографирует, и фотографирует прекрасно.
Х.Т.: Почему извне в мир Акута может проникнуть лишь мертвая чайка? Очень красивый символ, но откуда он, что означает?
Блонди: Чайка сама по себе символ. Белоснежная прекрасная гармоничная птица, которая питается падалью. Такое вот сочетание полюсов. Когда я вижу чаек в полете, они прекрасны. Когда смотрю вблизи – пугают их глаза, совершенно равнодушные. Будто птица уже мертва. Соединяя два этих крайних состояния, она может и соединить две реальности. А появилась она в романе, когда мне нужно было сесть и начать писать следующий кусок, а голова была совершенно пуста. Пришлось напрячься и увидеть. Снова увидеть что-то, чему сначала не было никакого объяснения – куда летит, почему именно она. Но вот полетела же.
Х.Т.: Есть ли Ноа у Альехо? Можно ли его считать человеком, или он, скорей, принадлежит миру демонов, стал проводником для молодых мастеров? Проще говоря: кто он?
Блонди: Ты задаешь вопросы, которые я себе задавала, когда писала. А потом поняла одну вещь, но оставила ее за границами романа, мне показалось, так будет лучше, чем снова что-то объяснять. У меня вдруг возникла уверенность, что Альехо и есть тот самый первый Ахашш, который на пороге смерти устал быть холодным разумом. Захотел попробовать стать человеком. И сделал это необратимо. Там-то ему все равно умирать. Что получилось у него – то и получилось…
Х.Т.: Если Найя несет Любовь, то что несет Берита? Почему она замужем за деревом, что скрыто в этом?
Блонди: Берита — это примененная сила. Решительность. Надо быть женщиной, чтоб понимать, как это – по своей воле отказаться от красоты и молодости, обменяв их на стремление к мудрости. Даже не на саму мудрость, а на возможность самостоятельно узнавать новое и обдумывать его. Думается мне, для мира змей такой обмен служил отличной преградой — те, кто хочет, но не готов жертвовать чем-то всерьез, так и оставались детьми послушными и неразумными. Берита захотела большего. И заплатила за это. А брак с деревом, одушевление окружающего мира — это вообще характерно для многих первобытных культур. Племя процветает, все женщины в нем имеют мужей. И Берита замужем, не обидев никого из тех, кто боялся связать с ней жизнь. Вот дерево-хлебник, большое и красивое. Жена заботится о нем, дерево кормит жену. Все как у всех, как положено в племени, обычаи соблюдены. Помню, как порадовал меня рассказ о том, что до сих пор в какой-то тропической стране, если в автобусе не хватает пассажира (до нужного удачного количества занятых мест) то шофер просто берет с обочины камень, нарекает его именем, торжественно приглашает в салон и везет на свободном сиденье. Время от времени обращаясь к «пассажиру» по имени. Когда я писала о Берите, я это знала. А уже после прочитала в одном из рассказов Киплинга, что в некоторых местностях Индии действительно отдавали женщин замуж за большие деревья.
Х.Т.: Самый главный вопрос: что теперь будет делать Витька? Он вырос, стал настоящим Мастером. Может, родится еще одна книга?
Блонди: Я однозначно согласна с тем, что в романе с героем должны произойти некие серьезные изменения. Был таким, а стал – другим. Вырос, родился заново, или наоборот – упал и стал нечистью. Если этого нет, напишется книга-квест, бродилка, с ровным полотном повествования без пиков. Хроники. Длинный ряд приключений, следующих одно за другим. Супермен спешит на помощь. Как-то мне даже перечислять это скучно стало, думаю, такие книги обязательно будут проигрывать первым, в которых яркий катарсис. Мечта каждого писателя, наверное, написать героев, с которыми читателю будет трудно расстаться. И читатель потребует еще и еще, главное, чтоб любимчики и дальше что-то говорили, что-то делали. И вот тут писателю нужно прислушиваться только к себе, если конечно, он не собирается доить созданный новый тренд, пока не выдоит досуха. Чаще всего это делается, чтоб заработать. Но хотелось бы оставаться честной перед собой и писать только то, что требует само «напиши меня», а не подчиняться расчетам и просьбам.
А Витька пусть живет сам. Жизнь, даже если она не гремит и не полыхает, всегда приключение. Я вот подумала сейчас, как и положено, вступая в противоречие с тем, что понаотвечала уже, да, можно написать книгу о мастере, но вряд ли она понравится тем, кто увлекся интригой и сюжетом трилогии. Потому что это будет медленная книга созерцания жизни, книга, где Витька стоит не в центре повествования, а живет, работает и смотрит, осмысливая и наслаждаясь. Наверное, я еще не готова написать именно такую книгу. И именно об этом человеке.