«Знание-сила», 2005, №9

Еще одна статья для журнала «Знание-сила» полностью обязана свои появлением студентам Севмашвтуза.Тут сплошь их слова, от меня – пересказ сюжета для затравки и комментарии.
Я читала им культурологию. Кто помнит эту историю: в 1992-м Ельцин запретил КПСС.Автоматически из программ вузов должны были уйти коммунистические предметы –все эти «истории КПСС» и «научные коммунизмы». Вот на их месте и появилась никомуне известная культурология – учебная дисциплина без науки.Ни планов, ни учебников, ни методичек. Как хочешь, так и читай.
Идеальная ситуация. Идеальная!
Ну, я и говорила со студентами о чем хотела и как хотела. Об «осевом времени»,протестантской этике и духе капитализма, паперновской «культуре два»…
В тему «Культура Древней Греции» поставила разбор мифа об Эдипе и трагедии Софокла.
Сейчас бы я «Антигону», конечно, предпочла бы.

Миф об Эдипе
Версии студентов технического вуза

Считается, что подлинные памятники культуры не утрачивают своего величия, сколько бы столетий ни отделяло нас от времени их создания. В ряду таких произведений и трагедия Софокла «Эдип-царь».
Общеизвестная фабула мифа об Эдипе сводится к следующему: фиванскому царю Лайю было предсказано, что сын убьет его и женится на собственной матери.
Лай приказал бросить младенца в лесу на горе Киферон, где его нашел пастух и передал царю, правившему в Коринфе.

Мальчик Эдип вырос в семье царя и однажды имел неосторожность спросить оракула о своей будущей судьбе. Ответ гласил: «Убьешь отца и женишься на матери».
Потрясенный Эдип ушел из Коринфа куда глаза глядят. Близ Фив на перекрестке он повстречал повозку со стариком и слугами. Они не смогли разойтись, разгорелась ссора, в которой юноша убил старика и слуг. Перед самыми Фивами Сфинкс всем шедшим в город задавал загадку и неответивших (а ответить не мог никто) загрызал. Загадка была чисто эллинская, о том, что интересовало греков прежде всего, о том, что было, по их мнению, «всего чудесней», о том, что было «мерой всех вещей» — о человеке:

Есть существо на земле: и двуногим, и четвероногим
Может являться оно, и трехногим, храня свое имя,
Нет ему равного в этом во всех животворных стихиях.
Все же заметь: чем больше опор его тело находит,
Тем в его собственных членах слабее движения сила.

Эдип ответил и тем освободил город. Благодарные жители предложили ему стать царем Фив.
«Разве нет у вас царя?» — «Был, но погиб на перекрестке дорог, убитый шайкой разбойников».
Так Эдип стал царем Фив и мужем вдовы Лайя — Иокасты.

О том, что произошло потом, когда Эдип, справедливый правитель, счастливый супруг, отец четверых дете, узнал, что он преступник, и идет речь в драме Софокла.
Ужас трагедии не в свершении злодеяния — в постепенном осознании того, что уже свершилось. Четырежды Эдипу говорится: убийца царя — ты, сын Иокасты — ты, убийца отца — ты, муж матери — ты; и до самого последнего шага в этой цепи обвинений Эдип слышит слова и не понимает их смысла. Когда понимает, выкалывает свои — как будто ничего не видевшие! — глаза.

Софокл построил драму как сложное техническое устройство, каждая часть которого срабатывает именно тогда, когда этого требует замысел. Три раза Эдип отвергает доказательства своей виновности: он никогда не видел фиванского царя, он сын правителей Коринфа, его отец умер уже после того, как он покинул свой город. Но затеянное им же самим расследование неостановимо, как механизм, ведет его к развязке.
Вестник из Коринфа, сообщивший о смерти царя, оказывается тем же пастухом, что нашел ребенка Эдипа на склоне горы Киферон. Слуга Лайя, много лет назад унесший младенца в лес, — тем спутником фиванского царя, что единственный остался в живых после стычки на перекрестке дорог.
Цепь замкнулась.
Эдип, уже чувствующий под ногами пропасть, как за соломинку хватается за последнюю деталь механизма, не нашедшую пока себе места: «Почему же ты сказал, что царя убила шайка разбойников?» — «Стыдно было признаться, что нас разбил один юноша».
Пропасть разверзается перед Эдипом.

«Все персонажи драмы, — писал Андре Боннар, — и Эдип первый, сами того не зная, способствуют непреложному развитию событий. Они сами — части этой машины, шкивы и ремни действия, которое не могло бы развиваться без их помощи».
Так можно ли было пройти мимо этой великой драмы, читая курс культурологии студентам технического вуза?

 

С точки зрения чувства

Судьба Эдипа захватывает нас
только потому, что могла бы
стать нашей судьбой,
З.Фрейд

«Виновен ли царь Эдип, и если виновен не он, то кто? Первое чувство читателя (или зрителя) – возмущение: бог подстраивает человеку западню, заставляет совершить преступление, хотя человек того не желает и всеми силами старается отвратить надвигающуюся беду. Когда Эдип убивает на перекрестке старца и его слуг, он не считает себя убийцей, и, пожалуй,довольно обоснованно. Эдип далек от состояния душевного равновесия. Возможно, что ссора на перекрестке и стала той последней каплей, окончательно лишившей Эдипа способности логически рассуждать и адекватно реагировать на реальность. Иными словами, в момент убийства Эдип пребывает в состоянии аффекта, или, по Фрейду, во власти «инстинкта смерти», то есть потребности внешней агрессии».

Чаще всего студенты начинают именно с анализа душевного состояния Эдипа и обуревающих его чувств, как бы подставляя самих себя на место мифологического героя, до поры не замечая, что они слеплены из разного теста.

«Он был злой на свою судьбу, на себя, на всех людей и выместил свои чувства на ни в чем не повинных путниках».
«В нем проснулась какая-то звериная ярость, заставлявшая убивать дальше».

Убийство тут не преступление, а «выброс внутренних страданий или самооборона»,
«жажда мести за испытанный им страх быть самому убитым».

Между мифом и бытом

Тут трагедия человека,
обладающего полнотой человеческой власти,
столкнувшегося с тем, что во
вселенной отвергает человека.
А. Боннар

Тяжелее всего студентам давалась адекватная мифологическому мышлению оценка брака Эдипа со своей матерью: ни жизнь, ни литература, ни кинематограф не дают им подсказки.
Ответ приходится искать в собственных эмоциях:
«Эта женщина могла его растить, пеленать в младенчестве, любить и жалеть. А оказалось, что она — его жена. На мой взгляд, это очень тяжело морально осознавать».
«Люди всегда и убивали, и будут убивать друг друга, и убийство родителей — это не такая уж и редкость, ну а женитьба на матери — это нечто из ряда вон выходящее…
В общем, я считаю, что он дважды попадет в ад».

Студенты не принимают мифологического уравнивания вины за оба преступления. Убив отца, «он все-таки лишил его жизни, то есть самого дорогого, что есть у человека, но, с другой стороны, лучше быть убитым, чем обесчещенным, как мать».
Но так ли это? «…Дети у них нормальные, так что ничего страшного. И пусть с моральной стороны это выглядит «не очень», но все-таки полегче, чем убийство».

Многие вообще не видят тут преступления: «он не знал, что это его мать, да в то время это и не было таким большим преступлением, ведь даже боги совершали такое».

С точки зрения мифа все как раз наоборот: уподобление поступков Эдипа деяниям богов не смягчает, а отягощает его вину — «что дозволено Юпитеру…» Но студенты в самом материале мифа находят подтверждение своей трактовке: «боги наслали чуму за то, что кто-то убил прежнего царя, а не за то, что кто-то женился на своей матери».

О мудрости и глупости Эдипа

Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с вечною загадкой.
А. Блок

Самое неожиданное: студенты активно отрицают мудрость, которую приписывает Эдипу миф.
«Тяжесть преступлений Эдипа, я считаю, не в том, что он убил отца и женился на матери, а в его слепоте духовной».
Ему вменяют в вину необдуманность поведения в тот роковой день у перекрестка трех дорог: «был шанс уйти, свернуть или выбрать другое направление — нет, льется кровь, гора трупов, и как следствие — еще и выполнилась первая часть предсказания».
Эдип — «это буйный, несдержанный, избалованный, плохо воспитанный и глупый человек… он плохо контролирует свои действия… даже когда Тиресий недвусмысленно намекает на то, что Эдип сам убил царя, тот в силу своего скудоумия не может этого принять и в гневе прогоняет Тиресия…»

Отчасти такое отношение могло быть спровоцировано фильмом Пазолини, в котором, столкнувшись со Сфинксом, герой проявляет отнюдь не мудрость (тем более что загадка Сфинксом в фильме и не загадывается вовсе), а близкую к бездумной ярости храбрость.

В то же время студенты пишут «о незаурядности личности Эдипа: он не стал ждать неизвестности, которая начала тяготить его, и отправился к жрецу (точнее, к оракулу — А.Ч.) выяснять, что его ждет впереди — надо, я считаю, иметь немало мужества, чтобы желать знать будущее».
И в финале трагедии Эдип, по мнению большинства студентов, ведет себя более чем достойно:
«он добровольно сделал себя изгоем, лишь бы не повредить близким ему людям».
«Эдип невиновен, так как не ведал, что творил, но, будучи человеком религиозным, он наказывает себя, повинуясь судьбе, предсказанной богами».
«Эдип выколол себе глаза, а это, по моему мнению, одно из самых страшных наказаний. Человек с помощью глаз получает около 90 процентов информации об окружающем его мире. Внезапно ослепшему человеку приходится заново учиться тому, что раньше он мог делать, не задумываясь. Но самое главное для потерявшего зрение — побороть страх перед постоянной темнотой и не сдаться в столь сложной ситуации».

Преступление и наказание

Сойдя в Аид, какими бы глазами
Я стал смотреть родителю в лицо,
Иль, может быть, мне видеть было сладко
Моих детей, увы, рожденных ею?
Софокл

Финал трагедии потрясает. Почему Эдип именно так наказывает себя? Этот вопрос позволяет почувствовать глубину мифа, в котором каждая достигнутая ступень означает не ответ, а лишь получение нового вопроса.
Первый уровень объяснения задан еще Софоклом: он ослепляет себя из чувства стыда, дабы не видеть больше ни граждан Фив (при жизни), ни своих родителей (после смерти).
«Эдип не мог после своих злодеяний смотреть людям в глаза. Он хотел лишить себя возможности созерцать и восхищаться красотой окружающего мира, считая, что недостоин этого».

Его вина слишком тяжела: «Боги могут управлять твоей судьбой, но совершить за тебя преступление они не могут. Эдип сам совершил преступление, убив. Боги лишь показали ему это, подставив под меч его собственного отца и доказав ему, что он недостоин звания человека».
«Ведь не боги сошли с Олимпа и убили его родного отца, а он сам, своими руками сделал это!»
«Ставя себя на место Эдипа, я тоже, если бы защищал себя, смог бы убить другого человека, но это, конечно, не снимало бы с меня вины. Я бы терзал себя мыслями: как я смог так просто убить человека!»

Невыносимое чувство стыда — вот первая сила, заставившая Эдипа пронзить свои глаза застежкой с пояса Иокасты.

 

Мудрость слепоты

Как раз потому — такова диалектика истории —
что эллинская культура тяготела к видимости, к «эйдосу»,
она рано начала отождествлять мудрость,
то есть проникновение в тайну бытия, с физической слепотой.
С. Аверинцев

Однако терзающее Эдипа сокрушение — не единственное объяснение его поступка.
«Видимо, Эдип считает, что раз он был «слеп» все это время, то лучше ему оставаться слепым и дальше».
«Именно глаза привели его в Фивы: скорее всего, он наказывает не себя, а свое зрение».
«Насколько он был слеп до того, как узнал всю ужасную правду!»
«Таким образом, Эдип отрезает себя от всех мерзостей внешнего мира. Своей слепотой Эдип разделяет мир на два: внешний и внутренний. Ослепив себя, он остается наедине со своим внутренним миром».
«Слепота Эдипа — это символ невежества человека: во мраке своем он постигает иной свет, приобщается к иному знанию — знанию о наличии вокруг нас неведомого мира. А это уже не слепота, а прозрение. Это провозглашение, что зрячим является только Бог. Он всегда прав и ему виднее».
«Эдип уже все знает. Предсказание сбылось. Он видит перед собой плоды своих дел, понимает, что от судьбы не уйти. И как в случае с Тиресием, он ослепляет себя за то, что видел».
«Просто он не смог себе простить той «слепости» в его деяниях». «Винил, я думаю, он себя за то, что был всю жизнь слепцом (хотя его предупреждали), и наказать себя решил подобающим образом — зачем слепцу глаза?»

Логика мифа достаточно ясна: или физическое зрение, руководящее человеком во внешнем мире, или зрение внутреннее, мудрость, позволяющее видеть скрытую суть вещей. Недаром греческая культура, забывшая о Гомере все, включая место рождения, настойчиво повторяла единственную его примету: он слеп.

Указание на правильность такой трактовки содержится и в самом мифе — это фигура Тиресия, оксюморонного персонажа, слепого провидца. Но и этим объяснением действие Эдипа не исчерпывается

 

Бог и человек

Все делает Бог, а испытывать
из-за этого угрызения совести дано
нам, и мы оказываемся перед ним
виноваты, потому что берем
на себя вину ради него.
Т. Манн

И тут перед нами открывается следующий уровень глубины трагедии: богоравенство Эдипа.
Этот аспект ставится ясен далеко не сразу.
Мы должны быть благодарны Софоклу, перенесшему акцент с вопроса о том, как это все случилось, на понимание того, что же именно случилось. Эдип, расследующий преступление, в котором он — и убийца, и следователь, и палач, и жертва, в драме Софокла вынужден видеть всю ситуацию изнутри, и,
идя за его мыслительным поиском, мы изнутри же раскрываем механизм действия.
За внешней видимостью событий внезапно обнаруживается их внутреннее — подлинное — содержание. Внешняя цепочка событий естественна и по-человечески вполне понятна: понятно желание Лайя избавиться от несущего беды младенца, и вполне естественна человеческая жалость слуги, сохранившего ребенку жизнь.
Понятно и достойно уважения намерение Эдипа покинуть родителей, чтобы никоим образом — ни сознательно, ни бессознательно, ни по своей воле, ни против нее — не свершить того, что предсказано оракулом.

Между тем, уходя от судьбы, Эдип идет прямо к ней. Именно его свободная воля в итоге и приводит его к свершению того, от чего он бежал, справедливо ужасаясь и отторгая от себя. Эдип (как, впрочем, и Лай) берет на себя смелость противостоять воле судьбы, чтобы уйти от собственной обреченности. Но и противореча богам (как ему представляется), и следуя их воле (против собственных намерений, но благодаря собственным действиям), Эдип все равно оказывается преступником.
Жертва и виновник свершившегося, Эдип оказывается лицом к лицу с вопросом невероятной тяжести: так подчиняться ли человеку богам или же действовать самостоятельно?
Подчиняться — и в итоге нарушить крайние из запретов, поставленных человеку, — запрет на убийство единственного, кого убить нельзя, — отца, и запрет на брак с единственной, с кем брак невозможен, — с матерью?
Противодействовать и в результате собственного противодействия стать убийцей отца и мужем матери?
Человек в западне. Оба пути заканчиваются преступлением, за которое боги неизбежно и справедливо карают, наслаждаясь собственным всесилием.
Низверженный в пучину отчаяния, Эдип, однако, именно здесь перехватывает инициативу божественного действия: боги сделали его преступником — что ж, тогда он сделает себя жертвой. Эдип наказывает себя сам, логически продолжая божественный сценарий своей судьбы. Боги подняли его руку на отца, он руку возмездия поднимает на себя.
Вынужденный к преступлению, он свободен в наказании. Эдип ослепляет себя, при этом вдвойне важно и то, что именно так он наказывает себя, и то, что наказывает себя сам.
Жест, казалось бы, объясняемый аффектом, отчаянием, во всяком случае, чувством, но не рассудком (какой уж тут трезвый рассудок — над трупом собственной матери-жены), в глубине своей сути оказывается гениально мудрым, рационально необходимым, единственно целесообразным. Эдип ставит точку в игре богов; он, до сей минуты служивший бессловесной пешкой в их бесцельной игре, завершает ее сам.
Он отнимает у богов возможность его наказать, как они отняли у него возможность избежать преступления.
Таким образом, он достиг свободы, неведомой среди людей: исполнив и преступление, и наказание, он более ничем никому не обязан — ни богам, ни людям…

Как понимают эту ситуацию студенты?
«Я понимаю это так, что человек появляется в этом мире уже «отягощенный злом», но не в религиозном смысле, а в том, что, становясь частью несовершенного мира, обычный человек обречен на совершение преступлений при отсутствии подлинного знания себя, своей судьбы и окружающего мира».
«С одной стороны, судьба любого, будь то простой человек, герой или бог, предопределена заранее, не зря оракулы имеют возможность ее предсказывать. Но, с другой стороны, всегда в любой судьбе любого героя греческой мифологии есть ключевой момент, когда он может изменить свою судьбу, предотвратить свою гибель или трагедию. И в мифе об Эдипе разговор с Тиресием — именно тот ключевой момент: если он слушается Тиресия и перестает искать убийцу Лайя, то при нем остаются и его жена-мать, и его дочь, и глаза. Но он не может так поступить (долг чести), поэтому терпит беды. То есть получается двойственность: с одной стороны, есть выбор — или-или; а с другой — судьба уже предопределена. Как же так? Ведь одно исключает другое. Но дело в том, что альтернативный вариант от предсказанного почти не осуществим — или в силу социальных причин (у Эдипа это долг правителя), или в силу особенностей характера (чаще всего это честолюбие или жажда приключений, как у Ахилла)… или иди налево, или направо, но налево тебе идти стыдно, поэтому, как человек чести, ты все равно направо пойдешь…»
Так мифологическая история, уходящая корнями в глубочайшую древность, оказывается созвучна судьбе любого человека, коль скоро он задумывается о своей жизни и мере собственной ответственности.

В основном студенты «гуманизируют» миф, очеловечивают его, игнорируя те его стороны, которые не укладываются в рамки современного опыта. «Боги», «рок», «судьба» — эти понятия лишены для них жизненного содержания; вера в пророчество приравнивается к суеверию.
Попытка царя Лайя избавиться от несущего опасность младенца расценивается как единственная причина всех последующих неприятностей.
«Размышляя над этим мифом, я почему-то все снова и снова возвращаюсь к его началу: почему Лай решил избавиться от ребенка? Может быть, именно этот шаг стал первым на пути к тому, чтобы предсказание сбылось…» Если бы Лай и Иокаста «воспитывали его сами, то он знал бы своих настоящих родителей, не убил бы своего отца и не женился бы на своей матери, и ничего бы такого не случилось».
«Не будь царь Лай таким спесивым, простая просьба уступить дорогу спасла бы ему жизнь: ведь Эдип не зол, человеколюбив, и гордыня его спит, как и все чувства. Ему не до окружающей действительности, он убит горем, ведь ему пришлось расстаться с самыми близкими ему людьми».

Так вопрос о том, кто виноват в эдиповых преступлениях — сам Эдип или ведущий его Рок, переводится в сугубо человеческую, житейскую плоскость. Вердикт «виновен» выносится в отношении отца Эдипа: «не надо верить всяким пророкам и выкидывать своего собственного ребенка!»
«Отец, отправивший своего сына на смерть во младенчестве, сам предрешил свою судьбу, тем самым не Эдип, а отец убил, причем себя самого».

Такая трактовка, разумеется, не соответствует древнегреческим представлениям об устройстве мира.
В своих рассуждениях студенты, как правило, руководствуются человечностью, сочувствием, жалостью
к попавшему в жернова судьбы Эдипу:
«По-моему, царь Эдип — единственный положительный герой всей этой истории, единственный в трагедии человек, от которого ничего не зависело, но считавший себя виновным во всем».
«Изучая такие произведения мировой культуры, задумываешься над вопросами: кто мы? какова наша миссия? что нами всеми движет, для чего мы живем и какова конечная цель цивилизации?»
«Миф об Эдипе — выражение истины, отточенное веками, о силе и неотвратимости судьбы».
«Я не судья и не следователь, поэтому не мне решать, кто виноват, а кто нет. И не в моей компетенции вопрос «почему?» Какие были мысли по поводу вопросов — те и написал».

(В статье использованы фрагменты письменных работ студентов Севмашвтуза
(филиал С-ПбГМТУ, г. Северодвинск), 1997-1999)

«Знание-сила», 2005, №9, сайт журнала http://www.znanie-sila.su/

Царь Эдип (Edipo re) Пьер Паоло Пазолини 1967

http://anna-bpguide.livejournal.com/67961.html