«Над кукушкиным гнездом» — одна из самых ярких американских книг 1960-х годов. Для меня, главная ее отличительная черта – иносказательный план повествования. Когда читаешь, все время думаешь, что за каждым образом и персонажем спрятано гораздо больше, чем кажется с виду.
Психиатрическая клиника, в которой разворачивается действие, — модель общества потребления в миниатюре. Цель, которую преследуют доктора (читай властьимущие) — якобы адаптация к условиям общественного бытия, а на деле — стандартизация и нивелировка личности. Тем, кто не поддается нивелировке и продолжает «выламываться» из системы грозит электрошок и лоботомия. В принципе, всего этого достаточно, чтобы сделать людей стандартными и легкоуправляемыми, держать их в «кроличьем» (по выражению Хардинга) состоянии.
Вот в это заведение, собственно, Кизи вбрасывает главного персонажа уголовника Макмерфи, для которого очевидно: местные психи не такие уж и сумасшедшие. Макмерфи дает им альтернативный путь излечения – познание собственной индивидуальности, уход из «кроличьего» состояния. Этот путь – путь противоборства системе, которая все же ломает Макмерфи. Но борьба становится бесценным опытом для псевдобольных, которые после смерти героя один за другим выписываются из клиники.
По своему направлению этот текст близок к постмодернизму. Литературоведы отмечают, что он насыщен трансценденталистскими, фрейдистскими мотивами, реминисценциями к мировой классике и Евангелию. Например, Макмерфи хоть и не знаком с «юнгой Фредом» (Фрейдом и Юнгом), но интуитивно верно понимает истоки психологического садизма пятидесятилетней старой девы мисс Гнусен — это компенсация подавляемого сексуального инстинкта. В ряду литературных ассоциаций — Шекспир (тема мнимого безумия), Мэлвилл — параллели с американским «суперроманом» «Моби Дик, или Белый кит». Стая белых китов резвится на трусах Макмерфи, а Гнуссен с ее полным бездушием, отсутствием человечности и неограниченными полномочиями, ассоциируется с самим чудовищным Моби Диком. Ну, и, конечно, Кизи не обошел стороной индейскую тему, очень актуальную в шестидесятых. Вождь Бродмен, от лица которого и ведется повествование, персонаж мощный и колоритный.
Один из любимых мною эпизодов – спор Макмерфи и «психов» по поводу поднятия тяжеленного (килограмм в двести) пульта из цемента и стали. Макмерфи заключает пари на пять баксов с каждым желающим и силится сорвать с места эту штуковину:
«Потом он с шумом выдувает воздух и без сил отваливается к стене. На рычагах осталась кровь, он сорвал себе ладони. С минуту он тяжело дышит, с закрытыми глазами прислонясь к стене. Ни звука, только его свистящее дыхание; все молчат.
Он открывает глаза и смотрит на нас. Обводит взглядом одного за другим – даже меня, – потом вынимает из карманов все долговые расписки, которые собрал в последние дни за покером. Он наклоняется над столом и пробует их разобрать, но руки у него скрючены, как красные птичьи лапы, пальцы не слушаются.
Тогда он бросает всю пачку на пол – а расписок там на сорок – пятьдесят долларов от каждого – и идет прочь из ванной комнаты. В дверях оборачивается к зрителям.
– Но я хотя бы попытался, – говорит он. – Черт возьми, на это по крайней мере меня хватило, так или нет?»
Это вызов обитателям больницы, вызов обществу. Часто ли мы задаем себе вопрос: «А ты хотя бы попытался?»