1.Рассказ

проснулся с верным ощущением, что напишу сегодня рассказ. В этом рассказе должны были быть две главные героини, Катя и Элла (фокусницы-иллюзионистки, выступающие на теплоходах, приличных ночных клубах, а так, хоть на детских утренниках и новогодних торжествах, суть их выступления, помимо ловкости рук, была в том, что как бы главная Катя постепенно отходила на задний план, и вперёд выступала будто бы ассистирующая Элла, затейливо и со вкусом обыгрывалось в их представлении поверженное чванство и зазнайство, всем было весело и смешно, одним словом, нравилось). Помимо этих девушек, (которым, собственно, хорошо за тридцать) в рассказе, в качестве некоего, не совсем ясного, а говоря прямо, мутного, элемента должен был выступать ещё один персонаж, скажем я, ну, так, в более-менее приближении. И короче там шухер какой-то, на корабле ли, в ночном клубе ли, а тут такой себе я …, а, да, а они сами — сиамские близнецы, ну так, короче, ничего и не придумал (чего тут придумаешь, работаешь как конь педальный, чтобы скорее росла, понимаешь, платёжеспособность)…

 

2. Рассказ.

Ведь согласитесь странно, когда вполне себе приятная девушка, соседка, из соседнего дома, с которой не знаком, но видишь её, то в магазине, то на троллейбусно-автобусной остановке, вдруг среди бела дня подходит к тебе и начинает объясняться в любви, причём видно, что для храбрости ею ощутимо выпито. Или открывается дверь в аудиторию, за нею группка девушек на курс старше и одна, самая то что надо, показывая на тебя пальцем, громко говорит: «Этот мой!», — а потом чрезвычайно доброжелательно смотрит при встречах. Неправильно это, так не должно быть. Вот то же чувство у него, неправильности, родилось, когда в девятнадцать лет купил пишущую машинку и, побаловавшись какое-то время, после каких-то полудерзновений, через месяц вкрутил в неё лист, а пальцы уже сами стали отбивать стихотворные строки, которые он при всём своём желании не смог бы назвать своими, потому что насколько это было блестяще и круто, настолько же не соответствовало тому, чем он был. Он дал семнадцать стихотворений своей подруге из Вильнюса, (училась на заочном в Рижском университете, была замужем за лётчиком, была в меня серьёзно влюблена и ни в чём не отказывала, очень нравилась родителям, действительно красивая, сейчас живёт в Женеве, с тем мужем давно разошлась, замужем за банкиром). Позвонила, сказала, что готовы его там напечатать. А машинка или кто там этим делом управлял, выдала ещё одну вещь, поэму «Кочегар или мягкая подушка». Просто шедевр, в своём роде, чудовищного несоответствия тому, чем он тогда был. Поэтому без сожаления зачехлив машинку, отнёс её в кладовку, а сам уехал в Ялту. Про стихи забыл (те в Вильнюсе вышли под псевдонимом, поздно было отменять). Купил себе тогда скрипку. Он не отказался бы и не отверг, если бы из-под смычка полилась та музыка, что звучала в голове, прежде чем заснуть такие, знаете ли виртуознейшие и пылкие мелодии и звуки сами собою целыми концертами кем-то там исполнялись. Но, чего нет, того нет, чего не было, того не было, не полились они, не преодолели преграду, сейчас-то он знает почему. Ведь стихов он хотел совсем других, тех что где-то там почти у языка вились-роились, а пошли настоящие, как голос, цвет глаз, про пролетариев и революцию, про то, что лучше жить стоя, чем умирать, ползая на коленях, ну вы понимаете. С другой стороны, если бы вместо той красоты, что звучала внутри него, полилась бы, без перекуров, «музыка» кантри? Вот ужос-то был бы! Он бы точно бы офигел!!

3.Рассказ

Рассказ назывался «Смысл жизни благородного оленя». Суть его была в следующем: герою снится сон, что на Землю прилетает крайне чуждая и кровожадная раса, с целью, как водится, порабощения-уничтожения человечества. Лучше всего они могут мимикрировать, стать похожими на цветы, высеваются в самых малонаселённых, заповедных местах, а там их вдруг сразу же вычисляют благородные олени и едят со всеми потрохами. Дальше там, по рассказу, чувак просыпается и идёт с чистой совестью выполнять свою работу, в качестве санитара леса (сам он, понятно, киллер-шмиллер), но по дороге на задание на голову ему падает кирпич, и последняя его фраза, что-то такое умное и глубокое, типа,… нет, не вспомню, как же там было? Да неважно, главное на следующей день меня самого чуть сосулькой не пристукнуло. Не, ну его, — сказал я себе тогда, не дождётесь, враждебные силы! (Порвал и развеял творение своё (и машинки) конечно).

5.Рассказ

Бывало так, что в одном ЦДХ проходило по три его персональных выставки в год, плюс ещё в разных местах. Знакомишься, общаешься с людьми, приглашают, завязываются отношения, какие-то проекты намечаются, или возобновляются прежние знакомства. Когда-то был вторым художником в театре-студии, в Юрмале. Потом в Москве встретил на выставке одну из наших актрис, была она замужем за хорошим рижским поэтом и так себе фантастом, в Москве училась на сценариста во ВГИКЕ. Пригласила в частную киностудию, арендовавшую часть подвала в одном из институтов по научному материализму или чему-то в том роде. Приехал, познакомились, хозяева два парня, один, собственно всему голова и арендатор, а второй актёр, снявшийся в паре неплохих фильмов. Предложил им снять фильм, благо у них была своя «бетакамовская» камера и много свободного времени, с удовольствием согласились. Отщёлкал на машинке весьма общий сценарий «На солнце было написано — это не солнце». Суть была в том что актёр, (да, вспомнил, он в «Плюмбуме» снимался, в главной роли, точно), как бы представлял себя таким крутым парнягой, когда ему тяжело было и нужно было что-то сделать (парнягу изображал я, будучи в своё время, по крайней мере в трудовой книжке, актёром третьей категории). Съёмки были удачными, всё получалось, монтировалось, одно цепляло другое, хорошее время было… Жаль у них там какие-то напряги начались, а как я только заикнулся, что хочу себе копию, то …  А я ведь столько ради этого фильма сделал, везде договаривался, сам за режиссёра, весь реквизит, даже скрипкой пожертвовал; стоял (да, Антон его звали, в смысле зовут, наверное, ничего не слышал давно вообще обо всех, хоть в сеть лезь) , так вот стоит он на «Екатерининском акведуке», на скрипке играет, тут появляются трое таких разбойников, скрипка летит в одну сторону, смычок ломается о колено и тоже улетает, бедолагу запихивают в мешок и скидывают в Яузу, хулиганы. Мешок долго летит и с плеском падает в реку и тут появляюсь я! Расширенная и углубленная версия «Бездны» Л. Андреева должна была бы быть, в своём роде, жаль, что и говорить, только скрипку расколошматили. Не скрипки жаль, что нам скрипка, чай не Амати, с Гварнерями…

6. Рассказ.

Эпиграфом к рассказу должны были служить пара строф из стихотворения его друга: «И раскис бумажный самолёт, не рискнув на дальний перелёт». Назывался «Остров душевного тепла», по счёту был девятый, от первого, «Рисунки на песке». В нём ему удалось найти свою интонацию, лёгкую и безмятежную, тон светлый и положительный, судите сами: «Белый атлас внутри коробки, из под её духов, которую он похитил и вечерами погружаясь, казалось, в такую живую кипенность этого мягкого блеска от которого темнело в глазах, да, он мечтал о жизни с нею на природе. Когда всё видишь словно в первый раз, поражаясь мудрости и красоте этого мира. Находя в каждом цветке, дереве, сучёчке отражение лучшего, что есть в тебе и в ней. Обретая цельную, полную картину этого мира. Постигая всю ценность подаренного и понимая и соглашаясь, что никогда он не сможет сам до неё дотронуться, и не только из-за разницы в возрасте, ему двенадцать, а ей тридцать два…» В-общем рассказ его порадовал, особенно последний абзац: «Снова и снова ввергая себя в колористическое богатство, там где происходит соединение внутреннего и внешнего мира, на холсте или кровати. В постоянном чаянии и желании вылазки в ту чудесную холмисто-лесистую местность, кипящую всеми формами жизни. Чтобы расстелить широкое одеяло на склоне, раскатывать по её раскинувшемуся телу последнюю блестящую земляничинку с желтыми зернышками, то надавливая на нее, то отфутболивая. Под предосенним небом, в раздвигающемся и сложно проворачивающемся механизме водяной мельницы=времени,  всё сквозь и меж пальцев, дурак дураком, как оплёванный».

7. Рассказ

Был вечер, когда он закончил свой новый рассказ «Посреди пустыни», прошёл на кухню, зажёг огонь под чайником и, открыв окно, закурил. Он ещё не отошёл, был там, в Москве, откуда вернулся пару недель назад: «… девственно-бесполезные остатки первого снега, лежащие меж замерзших, в сверкающих каплях, мясистых стеблей уравновешивающе-спокойного цвета. В этом новом месте, на самой окраине города, через три дня черты их лиц утончились, вспыхнули нестерпимо ярко, солнечно, а глаза наоборот стали бездонно глубокими. Тела подобны натянутой тетиве лука, сплетенной из двух основ, способной выстрелить их душами к самым звездам, в другие миры, что и делают. Почти не спят, ни разу не надели на себя что-либо и большую часть суток не покидают пределов раскладушки, пока она не предложила переместить матрас на пол. Раз в день ходит за едой и вином (кипрским мускатом «Лоэль»), ощущая себя совсем легким и невесомым, притягивая взгляды женщин, все сразу понимающих и с лёгкой грустинкой улыбающихся ему через одну…   …ведь все мужчины могут быть отнесены к четырем основным типам: шакалы, бараны, овчарки, тигро-львы, а все женщины также относятся к четырем группам: крыса, курица, рысь, лебедь. » И неожиданно для себя, тихо и мирно, вместе с сигаретным дымом из его лёгких понеслось: «Бе-е-е-е, б-е-е-е!»

Иллюстрации к текстам: картины и коллажи автора

Другие рассказы романа читайте в Живом Журнале Бориса Гусева

http://borgusev.livejournal.com/