Метафизический писатель Юрий Мамлеев во времена моей тихой юности был уже глубокий старик с невыносимым опытом и легионом сочинений. Отобедав соленой брюквой и черным ром-колой в нашей харчевне, он как-то забрел в обширный, сводчатый зал, где, по недостоверным слухам, некто царь пытал и всячески изматывал бедных людей. Писатель оглянулся, достал стопку собственных книг из-за пазухи, сложил их у входа (где тут же появилась вздыхающая дама в очках) и с легкой застенчивостью взошел на сцену (кто-то быстро сымпровизировал дощатую сцену посреди этой пыточной камеры — и десятки стульев и длинных столов вокруг). Так начался его долгожданный вечер.
Нет, поначалу он ничего не говорил. Внезапно появившиеся писатели помоложе, расправив черные бороды и налившись янтарной водкой, по очереди выходили к микрофону (там оказался еще микрофон) и говорили свои речи.
Все мы немножко Мамлеевы, одобрительно кивали писатели помоложе, но тоже в летах.
Мамлеев затрагивает сокровеннейшие важнейшие точки внутреннего духа.
Тяжело глядеть в лицо собственному демону.
Вот что они говорили.
А затем садились, составляя своими массивными телами ровную бородатую линию вдоль мрачных стен с торчащими из них кандалами и кровавыми топорами. Меня всегда интересовали эти странные линии. Дело в том, что повзрослев и окрепнув, хороший писатель обычно прекращает писать, но обзаводится бородой и занимает положенное ему место в бородатой линии. Бородатая линия не брезгует, конечно, выпить, но нельзя сказать, чтобы они весьма уж напивались, отнюдь, это все легкие аперитивы и променады в зыбкую дрему, никаких безобразий, присущих страшным красноносым пьяницам, они не устраивали. Нет, но похожесть — будучи еще совсем глупым и начинающим, я не мог разобрать, кто из них кто, я запоминал какое-нибудь имя, но это имя терялось среди бород. Впрочем, возможно, они так любили писателя Мамлеева по причине именно непохожести — ведь он не носил бороды, мало пил, и до сих пор еще даже что-то писал, не в смысле рецензии на другие рецензии, а именно какие-то книги, исследуя, между прочим, некие сокровеннейшие точки внутренннего духа и с достоинством глядя в лицо собственному демону. Впрочем, меня насторожила ключевая фраза тех бородатых говорящих писателей — «Все мы немножко Мамлеевы», этим они как бы извиняли Мамлееву его непохожесть и пытались втянуть его образ в свой, несмотря на явные различия и на определенную его упертость в этом пункте. То есть, эта фраза по существу ничего не значила, но обладала ритуальными свойствами — бородатый пьющий линейный писатель мог спать спокойно, зная, что хоть есть вот такой Мамлеев, совсем другой, совсем уже поседевший и набравшийся премий, но вот он — он совсем как ты, или я, немножко, разумеется, в разумной степени, в некой доле, Мамлеев живет в наших жилах, его оттуда не выцепишь, поэтому все хорошо и можно продолжать.
Мамлеев читал свои последние сочинения, и писатели одобрительно кивали, как они все хорошо умеют кивать. Я привел с собой друга — друг зашел почему-то в некрасивых шортах, а ведь у него еще были здоровые волосатые ноги и поэтому он выглядел немножко идиотом. Но вот ему рассказы искренне понравились, хотя он тоже не слушал, а кивал, но его очаровательная улыбка и похлопыванья по волосатым коленям много значили для добродушного писателя Мамлеева, внося в этот вечер и человеческую доброту и всепоглощающий ужас страшных невидимых бездн.
Впрочем, гораздо позже я решил изучить творческое наследие Юрия Мамлеева — и по долгу службы и по долгу учебы и из личного интереса. Действительно, он немало преуспел в одолении и познании бездн человеческих и демонических, однако мне очень не понравилось место, где какая-то старая женщина насилует гуся, хотя и в этой сцене, конечно, было много сакрального смысла. Конечно, вру. Сцена понравилась, я часто пересказывал эту историю разным людям, и она их по-разному впечатляла, и все они в какой-то мере тоже заинтересовывались личностью известного писателя.