Симонова дача

(рассказ, на самом деле — просто ассоциативный. Есть такое место, в горах, там с бензопилами собираются. Это — ассоциации от перемещения, и проч.)

Мы едем на Симонову дачу. Гроза еще далеко – видимо, ее разворачивают. Я думаю, что заготовки грозы упакованы в фольгу и хранятся в прохладном месте. Их пересыпают сухим льдом для пущей прохлады. И мне представляются совсем старые полки – но грозы всё свежие, потому что не пропадают.
Дежурный неба приходит в холодильник-склад одетым. Очень холодно. Иней. Вот тут – полка с зимами. Ниже – очень большие отделы, тут хранится Север. Он один, большой, он многоразовый – его то достают, то назад кладут. Это все первые блюда.
Он берет одну из гроз, выносит в свое дежурное помещение. Тут у него телевизор, тут у него радио, пульт сигнализации, продукты. Приходят друзья с пивом. Кто они – мне не узнать. Он раскрывает фольгу, и на небе слышен гром.
Это только начало.

Дорога крута, и край – практически деление мира на хаос и порядок, и сорваться вниз, в море, проще, чем остаться в живых.
-Опасно, — говорит один из детей.
-Боишься смерти? – спрашивает водитель.
-Нет, командир, — отвечает мальчик отважно, — я никогда не боялся смерти.
-Кто-нибудь боится смерти?
-Не парь ботву, водила, — отвечают ему, — не кроши батон. Смерть – всего лишь освобождение.

Мотор упрямо урчит. Камни осыпаются, местами край подрублен – водителю приходится сдавать влево, наезжая на кочки с сухими горными травами. Микроавтобус в эти минуты – ядро, пущенное в неизвестность. А море внизу просвечивается, показывая ровные плиты, которые уложил там доисторический огонь. Когда-нибудь во времени, в любом месте на отмотке этой метафизической катушки, там не было воды, там шли динозавры, они остановились и окаменели их спины.
Впереди – пропасть. Объехать нельзя. Остановится нельзя. Нас заберёт этот мир. Я звоню топ-менеджеру:
-Здравствуй, Хаджи-Мурат.
-Здравствуй, Мамед, — отвечает он.-Вы еще живы? Ты звонишь с этого света?
-Да, — отвечаю я, — скажи, как нам проехать?
-Немного притормозите. Будет небольшой заезд влево. Нужно подниматься практически по покатому склону, затем правее – будет небольшой каменный мост. Прямо за ним начинается Симонова дача.
-Спасибо, Хаджи-Мурат.
-Пожалуйста, Мамед.

Хаджи-Мурат заведует отделом продаж в фирме, где носки продают по системе сетевого маркетинга. Выглядит это так – сначала ты платишь тысячу долларов для вступления в бизнес. После этого покупаешь партию носков. Носки нужно продавать, утверждая, что это – волшебные носки. Но главным источником дохода является подписывание – ты должен подписать одного человека по правую руку и одного – по левую. После чего ты получаешь деньги за просто так.
Я читал книгу по носкам, предварительно написав книгу «Мир волшебства и мир носков». Меня теперь всегда приглашают. Берут интервью. Пускают шарики, меня завидев.

И вот он – почти что мост. Бездна не так велика. Но высота – не мать. Наш автобус – не птица. И слышится, как невдалеке скребется тьма, она шепчет:
-Я….. Идите ко мне…. Все придут ко мне, лишь начиная прозревать….
Водитель едет спокойно. Внизу мы видим множество уже проржавевших останков. Где-то среди них должны быть и кости недоехавших.
Симонова дача.
Разве зовет она? Не знаю.
-Вы готовы к смерти? – еще раз спрашивает водитель.
-Очень жду смерти, — отвечает один из мальчиков.
-Жду с нетерпением, — добавляет другой.
И так, мы проезжаем. На въезде находится стенд:

Симонова дача
Отдыхайте смело. Наслаждайтесь. Любите дерево, и оно полюбит вас.
Правила нахождения на даче:

— делайте все, что хотите
-о желании прыгнуть в море и разбиться сообщайте заранее
— бойтесь селей
-не приводите с собой демонов

В обыденной мысли мы не знаем кто – демон. Чаще всего демоны невзрачны, а рога растут у них от неверности жен. На Симоновой даче демоны ведут себе нервно, мешая жить.

-У нас все в порядке, — говорю я сторожу.
-Неделю назад у нас смыло магазин, — сообщает тот, — ушел вниз вместе с продуктами и продавцом.
-Продавца не нашли?
-Нет. Я предлагал пойти поискать труп, но всем лень. Все заняты изучением дерева.
-А ты?
-Я сторожу.
-А водка?
-Возле водопада – ручей. Два источника. Из одного пьешь, другим запиваешь.

Симонова дача. Берег здесь другой – он наполнен непонятной лазурью, лазурью призрачной, цепляющих сосны за их тела и кору, заставляющих кровоточить жемчужными струями. Здесь изучают дерево.
Есть Дерево, и есть – дерево.
Дерева тут нет. Только дерево.
Я достаю свою бензопилу и начинаю. Все дети – пионеры жизни в оазисе страстей, но они готовы быть студентами прохладной жизни – а это – вообще не студенты, это – ордена, медали, звания высот простых, не иных, притянутых за уши.
Я завожу пилу.
На Симоновой даче много людей. У многих в руках – бензопилы. Мы начинаем.

—————-

Птица Цах

Экзистенциальный метод осмотра человека таков, что он должен смотреть сам на себя – здесь выступает в роли Я-доктора. Впрочем, в Италии – там можно просто так быть доктором. Идёшь ты по улице, а тебе говорят:
-Здравствуйте, доктор.
И вы отвечаете:
-Здравствуйте, доктор.
Всё это потому, что хорошо. Называя друг друга докторами, мы выказываем знаки уважения. Русский человек, к сожалению, от этого далёк. Но так как всякий русский является моно-человеком, то есть, Человеком-Я, очень часто происходит так.
Идёт человек. Тут смотрит – в его поле зрения появляется некий предмет. Он хватает его и бежит. Глаза его похожи на мыльную пену. Он прибегает, садится за компьютер, и пишет: воруют!
Глаза его похожи на стрелки таинственного прибора. Вправо-влево. Вправо-влево. И вот, пока эти стрелки шатаются, кто-то подкрадывается сзади, хватает этот предмет и бежит.
Потом – будет следующий этап этой вселенской эстафеты. В итоге, этот предмет где-то осядет. Но и там ему недолго лежать. Потому что это, наш мир. Русский.
Так вот, Я-доктор подходит к зеркалу и говорит:
-Здравствуйте, Доктор Я.
А Доктор Я отвечает:
-Здравствуйте, Доктор Я.
Это спираль, закручивание, галактический разговор.
Писателям же вообще полезно вести беседы подобного плана, так как нынешний концепт-кар, на который посадили все прочие концепты – он никуда не едет. Он давно стоит, заваленный. Пусть бы даже это какое-нибудь купе – все, что было, уже пришло. В машине нет места. Боливар заполнен до отказа.
Но, конечно, какой-нибудь экзоскелет объяснит вам, что книг уже нет, что уже все электронно. Тогда нужно спросить Доктора Я:
-Скажите, Доктор, есть ли электронные книги?
-Есть.
-А бумажные?
-Есть.
-А что важнее?
-Самая главная книга тоже существует в двух представлениях. Есть бумажный вариант, он – для существ. Ну, если взять человека, он же существо. Не вещество. Ну, вещество в нем тоже есть. Но все равно он – существо. Существо из вещества. Электронная версия существует для машин, но люди с ними незнакомы, они пока еще не прилетали, может и не прилетят. Правда, есть ментальный вариант. Допустим, вы знаете какой-нибудь стих наизусть. Это – ментальный вариант. Только и всего.
-Значит, электронная книга не заменит бумажную?
-Учитесь есть, доктор.
-Спасибо, доктор.
Остается поговорить о Птице Цах. Но Доктор Я знает практически все, потому эту вещь нужно оставить, закрытой на замок.
Кто знаком с Птицей Цах?
Наверняка. Но этот рассказ — знак в своем собственном алфавите, рассчитанный на чтение собственного тела через лет 100. Не меньше.

————————

Отдел культуры

Когда подходишь к дому Дениса Витальевича Арканова, слышно, как он разговаривает с кошками. Я – мастер словообразования. Слово «офигевать», глагол то есть, не очень красив. Лаконичность в нем – 12%. В этом плане мат лучше и чище, словно бы это нечто арийское. Но я пытаюсь быть человеком не новым, перманенство мне ни к лицу.
Я говорю:
-Денис Витальевич очень громко говорит с кошками. Все соседи офигевают.
Так и есть.
Мы слышим возгласы-подачи:
-Не суй! Не суй!
-Куда суёшь!
-А ты куда? Дежуришь? За дежурство – штраф! Никогда не дежурь!

Я иду. И идёт Пётр Грибович. Это – улица, оставшаяся в живых от втыкания многоэтажных бетонных зубов. Мир вокруг уже вымер.
Птицы бетона.
Только они.
-Опять суёшь! – слышится возглас.
Из своего окна смотрит на мир Марковна, женщина еще немного витаминная, потому Пётр Грибович ей и говорит:
-Марковна, привет.
-Здравствуй, Петя, — отвечает она, — слышь, как кричит.
-Слышу. А ты посвежела чего-то. Мужика, что ли, нашла.
-Нет, Петя, что ты, — отвечает она.
-Тогда пошли с нами водку пить.
-Не хочу я и не люблю.
-А как же жить, Марковна? Колбаски, сырку, палочка чая? А?
-Да ну тебя.

Улицы немного звездообразны. Существует звездообразный двигатель. Это на поршневых самолетах. А вообще, это хаос. В недалеком будущем мир превратится в матрицу. Нужно будет жить в Гималаях, в Шамбале. Онли Шамбала. Больше ничего. Выше по району жил старый парень, седой, вроде бы офицер-педрило в отставке, он держал собак. Штук 20. Он выводил их прогуляться между новостройками. Собаки шли и лаяли. Люди, видевшие это, думали, что попали в ад, или уж по крайней мере, эти существа – вестники апокалипсиса.

-Я назначаю штраф за дежурство, — говорит Денис Аркадьевич.
-Почему? – спрашивает Пётр.
-Если я варю мясо, то потом кладу его в шкаф. Кто-нибудь из котов начинает дежурить. Но дежурить запрещено. За дежурство накладывается штраф.
Это когда парами исходит вареное мясо – утка, гусь. Курица – не мясо. Но и мясо может быть иным властителем дум, если вы купили его в типовом магазине. Когда-то был фильм, французский, где показывали фабрику синтетической еды. Теперь всё проще – реальность прошлого, связанная из анекдотических мыслей, ныне – вещь обязательная.
Ведь покупают же люди резиновые пакетики из макдональдса. То есть, пакетики с резиновыми белковыми штучками – не важно какими. Едят и радуются – а более вкусное им не вкусно.
И мы ждём футбола и говорим о том, да и не о том, а обо всем. Денис Витальевич Арканов был женат 7 раз. О том и речь.
-А сейчас? – спрашиваю я.
-Да есть тут у меня одна.
-А чо Марковну, не?
-Да почему не.
-А в первый раз небось в 17 лет замуж вышел? – спрашивает Пётр Грибович.
-Сам ты замуж вышел.
-Да у шутю!
-И я шутю. Нет, в 20 лет женился. Хорошая была деваха. Год прожили, но я тяжелый для нее. А я ее видел, не узнать. Раньше была оса, оська. Ротик бархатный, все за ним бегали. Да уж и я не свежий. Зато вот смотри, водка – Очкой Мартан. По 40 рублей. В магазине – по 160.
-А ты чеченец, что ли?
-Да хрен его знает. Вроде да, а вроде нет.
Во дворе у Дениса Витальевича дворов много – это двор-курятник, где соседствуют двери и окна, и нет толком одного единичного дома. А потому тотчас обнаруживается Сергей Занегин – он стоит под окнами и говорит по телефону в стиле «Стиморол-козёл».
-Не, братан, немец порвёт, — говорит он.
А потом, по ходу движения стрелки, становится ясно, что стрелка эта движется относительно другой стрелки. Только более большой.
-А со второй мало жил, — говорил Денис Витальевич Арканов, — а третья и четвертая – к ним я ходил, когда был во второй раз женат. У третьей отец выходил встречать гостей с топором. А двор этот – возле главпочтамта. И ты заходишь – там дома два, но все поделены, и – хибары, сортиры уличные заваливаются на бок, собаки на привязах. И только делаешь ты шагов пять, как выходит отец. Стоит он с топором. Глаза – стеклянные. И ты не можешь понять, что он будет сейчас делать. Говоришь ему – здрасти. И он тебе – здрасти. Ну, да ничего там не было. Жили мы отдельно. Но расписались официально. Но зато с пятой я прожил 15 лет. Вот это была жена, как жена. Но то, вишь, и невезуха. Новое время пошло, бабцы стали думать о принцах. Вроде бы ты уже куда лезешь – труба ржавая! Ну, покрасишь ее снаружи немного. Но если ты ржавый, то и что ж. Ну, ржавый. А бабам – то другие величины. Ну, словом, то уже прошло. Потом, в шестой раз, я сошелся с Марковной. То-то. Учитесь жить.
-А какая она, Марковна? – спросил Пётр Грибович.
-В смысле, какая.
-Ну, тут, тут.
-А… Да баба есть баба. Она по юности гудела, оёёй. Кругом её таскали, а потом уже стала когда главбухом, только тогда остепенилась. Да – то же самое. Только ржавчины много. Зато гены!
-Гена? – спрашиваю я.
-Не гена, а гены. Я про ее дочь. Сейчас ее таскают.
-А в седьмой раз?
-А седьмой – мы расписались, и в тот же день она исчезла. Через полгода только письмо написала – извини, не жди. Люблю, но больше люблю Вахтанга. Мол, у них любовь и была, но она ему назло вышла замуж почти за первого встречного. Ну, не совсем за первого, но за второго. Уехали в Уренгой. Там холодно, зато – газ, бабки. Да вы не бойтесь, пацаны. У меня дед был – тот 12 раз женился. Я против него так.
-Еще ж не поздно, — говорю я.

Приходит тут Сергей Занегин. Он небольшой и щекастый. Видимо – хомяк. Но это ничего, что хомяк. Разве заподло быть хомяком?
-По пивку?
-А водочки?
-Наливай.
-Кто выиграет?
-Немцы!
Но культурная программа бывает всякая. Тут лишь бы в дурной голове были идеи. Перейдем теперь к повествованию в более динамическом стиле, забросив настоящее время на полку языковых величин.

Надо сказать, что для дурных идей достаточно одной дурной головы. А представьте, что их две.
И, конечно же, продолжался великолепный спич – от Дениса Витальевича Арканова – к кошкам.
-Э, подойди.
-Не слышишь! Не коси. Смотри, видишь, слышит, но косит, что не слышит!
-Чего хвостом мотыляешь? Чего возмущаешься? Не хвастай!
-Не ладно. Пойдемьте, выдам вам по мясу.
-Не суй! Куда суешь!
Кошки прыгали на спину, на голову, сновали как зайцы. Я думаю, он и детей так не нянчил.
-Знаете, думаю я, — Занегин почесал голову.
На него особо внимания и не обращали, так как уже все было – и газ, и квас. Но Сергей продолжил:
-Знаете, надо баб взять.
-Надо, — ответил Денис Витальевич Арканов.
-А какие ваши предложения?
-А я вот был в одном месте, — сказал Пётр Грибович, — я оттуда пригнал машину. Это худший город на земле. Гулькевичи. А местные жители говорят Г-ггулькевичи, но вы так гекнуть не сможете – нужна сноровка.
-Г-гулькевичи, — сказал Денис Витальевич.
-Г-гулькевичи, — сказал я.
-Там девки стоят возле леска, — продолжил Пётр Грибович, — вот надо тебе чего, надо ехать туда. Мне местный парень сказал – мол, чем вечером себя занять? В баню. И мы поехали за девками. А там – полгорода снимаются. Даже страшно подумать, какой там спрос! И стар, и млад. Тут смотрим, приехал пионэр на мопедике. Подъезжает к леску и сигналит. Выходит к пионэру толпа. Он чего-то руками машет, деньги показывает.
-А по чем там? – спросил я.
-По сто пятьдесят.
-Не может быть. У нас полторашник час.
-То Гульекивичи. Конкуренция большая. Ну представь, половина женского населения снимается. Конечно, цены падают до исторического минимума.
-Царство любви, — заметил Денис Витальевич Арканов.
-Нет. Ну, по тебе может и да. Если абы кого.
-Абы кого – можно и резиновую.
-А у тебя есть?
-А зачем мне? Ты про пионэра дорасскажи, а я потом тоже тебе расскажу.
-Ладно. Давайте выпьем. Серый, наливай. И вот. Посадил он одну на бак. А вторую – сзади, там у него багажник. На мопедиках таких нет багажника, а у него приварен. Гулькевичи же. И повез. А потом дедушка пришел с велосипедом. Посадил даму на рамку, и пошли они. А мы подъехали, значит. Спрашивают у нас – оптом или в розницу. Да я ж хрен его знает, как. Ну, говорю, без разницы. По чем? От ста. Ну, говорю, за сто не надо, давай хотя бы за двести. Вышли две красавицы по двести, и поехали мы в баню. И всё.
-Все это, конечно, хорошо, — заметил Денис Витальевич, — но у меня есть прямо сейчас – бесплатно и культурно.
-Да ты что? Марковну, что ли, пригласишь?
-Зачем? Вот смотри, только ты сам позвонишь.
-О, давайте, — обрадовался Сергей Занегин.
-Это – Отдел Культуры, — сказал Денис Витальевич.

Так вот, Пётр Грибович набрал номер, и ему тут и ответили:
-Отдел Культуры.
-Куда это я попал? – он вдруг приостановился в мыслях.
-Отдел Культуры, — ответили ему сахарно.
Бывают такие голоса. Это, впрочем, и не зависит от типа человека, от модификации женщины – потому что бывают ведь и умирающие голоса, хотя это и не означает смерть в ближайшее время. А если кричат вам – то что ж, кричат. И такое бывает. Голос – штука обманчивая.
-Давай, говори, — сказал Денис Витальевич.
-Что говорить?
-Заказывай.
-Девушка, мне бы это, — проговорил Пётр Грибович.
-Слушаю, — ответила она совсем уж медово.
-Давай, давай, — настаивал Сергей Занегин.
-А это куда я попал? – вновь спросил он.
-Отдел Культуры.
Пётр тут уж, наконец, не сплоховал – это если б один был, то может и трубку бы опустил. Но уж куда отступать.
-А мне это, — сказал он, — мне девочек.
-А каких вам? – спросили у него.
-Ну…. Хороших.
-Говорите адрес. Сейчас приедем.

После чего мы, конечно же, стали это дело обсуждать и употреблять. Хотя и до этого употребляли. Тут были две вещи – водка+ пиво (одна вещь), и близость футбола – другая. А вот нечто третье, что теперь вроде бы собиралось вторгнуться в нашу компанию, вызвало самую разную реакцию, и Пётр Грибович, конечно же, решил, что это либо розыгрыш, либо что-то еще. Но решили подождать.
Тем более – сколько ждать? Сколько им ехать? Вспомнили тут, что Отдел Культуры находится в центре, рядом. Но это если бы так и было.
Впрочем, это был фактор, подогревающий обсуждение.
-Через десять минут привезут, — сказал Денис Витальевич Арканов.
-А по баблу? – осведомился Сергей Занегин.
-Это для своих.
-То есть.
-Первый бонус – скидка 100%. Развитие культуры, понял.
Тут он снова принялся за кошек. Вообще, о котах пишут много, потому тема эта невелика – ее слишком уж размусолили, размесили, как тесто. Другое дело – мотивы держания, способы общения и энергообмена.
Пётр Витальевич собрал шелуху от рыбы и вынес на порог. И тогда послышалось:
-А ты куда, мудачок?
И тут же – шлепок и собачье взвизгивание.
-Тобик, — пояснил Денис Витальевич, — отожрался, а все мало.
-Он и ко мне ходит, — заметил Сергей Занегин, — пошел в сортир, а он заглядывает и просит чего-то.
Тут остается добавить, что дома-курятники, вернее даже, дворы-курятники выстроены были еще до революции, и все там и по сей день остается в том же виде – центральный двор шириной в несколько метров, может даже – центральная лужа, какой-нибудь куст, но ближе к краям – участочки. То клумбочка ухоженная. То наоборот – заброшенная. Двери, двери. Проход вдаль, с сараями по обе стороны, куда впускают. (Впустить означает поселить, заселить сарай студентом, работягой, узбеком каким-нибудь, желательно содрав какую-нибудь особенно высокую плату), а потом – может даже какой-нибудь микроогород, висящее белье, конура с чьей-нибудь собакой, уличные сортиры, предназначенные как раз для обитателя сараев-халобуд.
Все это, впрочем – о встрече миров. То есть, о заглядывании Тобика.
Но тут уж мелькнули за окном фары.
-О, подъехали, — заметил Сергей Занегин.
И вот, свершилось. Девочки, если их много, если кто в курсе, часто предлагаются с неким выбором. Но здесь в пору было вспомнить клип древней группы «Карс». Хотя Карс, он разный. Есть еще город Карс, но и это – опера иная.
-Обана! – заметил Сергей Занегин.
В клипе же космонавты, перемещаясь в космической черноте, встретили космический корабль с девочками, и все они были цветные, блестящие, трехгрудые и прочее. В нашем случае было все в порядке, но девочки действительно блестели, более того – блистали.
-Разбирайте нас! – воскликнула одна из них. – Кому кого?
А вообще, немало вопросов ведь и философских. В этом дворе, если идти этим длинным рядом, живёт оперный певец. Ну ведь и ничего, что места такие – курятники сплошь 19-го века. Вечерами он заливается пением своим. Я раньше думал, что телевизор поёт, но потом переосознал. И мы как-то говорили:
-Знаешь, — сказал он, тряся бородой, — а я всю жизнь с одной бабой живу, и ничего. Один раз мы заспорили. Она говорит – вот ты, Толя, такой вроде весь, а слово «баба» употребляешь, и живешь вообще как-то просто. Ты ж певец.
Я задумался:
-Да. Но разве ты мужик?
-Нет, — ответила она.
-Значит – баба!
-Нет. Есть такое гордое слово, как женщина.
-Нет, — ответил я, — читай библию. Жена да убоится мужа своего. Но не муж да убоится жену свою. Надо понимать, что в разные времена были и нравы и обычаи свои, и все еще зависит от страны – насколько люди в ней строги и дисциплинированны. Но соотношение как бы запроса, как бы приоритета, оно главное. Вот если сидишь ты допустим и такой заскучал. Ну и что? А вот Чехов в юные годы жил напротив публичного дома. И кому какое дело, чего это он туда ходил? А вот какой-нибудь физкультурник никуда не ходил. Он физкультурил. Но это я так. В общем. Заслуги – бог с ним. Нет, все это понятное дело. Есть истины какие-то, ну да бог и с ними.
-Все правильно, — ответил я тогда.
-Нет, ну приоритет сложился с древности. Но то Канта не берем. Он жил как сухарь вселенский. Это уже другое. Но обычаи!

Конечно, Толя бы к нам и не пришел. Хотя, наверное, он сейчас либо спал, а может он – и пел. А может и репетировал. Театр у нас недалеко, минут пятнадцать через все курятники. Но я, впрочем, о философии.
Словом, разобрали мы девушек из Отдела Культуры, и все на том. Я подробности я описывать не научился.
Вскоре же был футбол.
И все мы смотрели футбол, и водку пили, и пиво, а потом уже, с утра, я встал с пола – так как на полу заночевал. Впрочем, на матрасике. В этих районах, да в закаулках, так и принято залегать. Потому что кругом тут места мало, а выйдешь с утра на этот двор – отовсюду на тебя кто-то смотрит. Но это не цыгане. В одном таком двор, я знаю, там стоит табор. Приезжают они время от времени из Ростова. Вечером приедут, поутру разбредаются. Кто воровать, кто гадать, кто с детьми побираются. Потом к вечеру кучкуются, делятся добытым. Спят ровными рядами на полу. Если комната позволяет, то – в два ряда. Так вот, любимое занятие цыган – смотреть. Они все время сопровождают тебя взглядом.
Утром многие говорили о футболе. Марковну я встретил на остановке трамвая, там рядом магазин, она в нем учет ведет. Вообще, она жадная, Марковна. Ей всё мало. Где только не ведет учет.
— Как там? – осведомилась она.
-Где там?
-А ты домой?
-Нет. Пойду в театр.
-А чего там?
-Не знаю.
-А…
-Да я так. Праздник какой-то. Посидеть.
-А я думала, ты играешь там.
-Да не.

Надо сказать, что я – человек двойной. Первая часть живет быстро, вторая, может быть, вообще спит. Ну, да и что тут такого. Но всё это лишь к тому сказано, что я не сразу осознал всю космичность Отдела Культуры. Потому что уже потом, через матч, я разговаривал с Петром Грибовичем и Денисом Витальевичем Аркановым. Выяснялись же они, словно мерялись. Ну, это практически контркультура, только оффлайн-он-офф, в стиле книг издательства Дерипаски, которое навернулось, так как сколько ни отмывай, а он-офф никто читать не будет.
Так вот, они пытались разобраться, кто первый сказал об Отделе.
Но все дело еще и потому, что набрав еще раз тот же номер, Борис Грибович попал – куда же еще – на Отдел Культуры, и при запросе о девочках был послан высоко, культурно.
После этого реальность открылась. Пётр сходил туда как бы между прочим, побродил по коридору. Отдел, как отдел.
Тогда мы пошли к соседям. Там же – в загогулистых дворах – живёт Аслан, он еще и футболист, некий клуб «Заводчанин», и там же он – играющий тренер. Он, помню, и меня приглашал – у нас все люди взрослые, на поле выходят, хряпнув пивка – вратарь на рамке с сигаретой – не переживай – у нас не пропадешь – встанешь в защиту – постоишь там. Так вот, у Услана был завоз. Водка шла по 48 рублей, несколько сортов. В магазине она вся по разной стоимости – там уже люди сортируют сами, клеят акцизы, слово, дела движутся плотно. Впрочем, Аслан же и не оптовик. Он тренер, а футболисты, как известно, народ пьющий. А потому – прямо там он, на перилах возле дверей, и налил. Стояла жара. Но входить не стали – у Аслана ребенок мелкий, Юра.
Говорили о футболе и не могли оторваться. Словно гипноз какой. Если пытаться передать весь разговор, то можно за один раз писать целый роман.
А ведь представьте, что вы – писатель. И что вы ищете новые концепты. И вот вам – 12 А.Л. Вечером, допустим, в 19:00, начинается диалог. Утром заканчивается. Только диалоги. Редкие тематические остова в водах разговора. Практически Ночь В Лиссабоне, только инсайд аут.
Ну вот например:

Аслан:
-Раньше просто были выстрелы. Швайнштайгер как хернёт издалека. Что-то я не припомню, чтобы он так сейчас забывал.

Я:
-А помните, в честь Швайнштайгера назвали колбасу?

Петр Грибович:
-Когда?

Я:
-Да был случай. Швайни потом судился. Колбаса так и называлась – «Швайни».

Денис Витальевич Арканов:
-Я б не судился. Назвали бы колбасу – Денис Витальевич. Ну и что тут такого? Хорошее название. Представляете. Прихожу я в супермаркет, а ко мне выходит тут девица красная, в русской одежде!
Аслан:
-Да, да. В русской одежде!

Пётр Грибович:
-Почему?

Денис Витальевич Арканов:
-Ну, а как еще хлеб-соль подносить? Тут – и стопочка. И несут мне палочку колбасу «Денис Витальевич».

Я:
-По-твоему, кто будет чемпион?

Денис Витальевич:
-Нет, я не знаю. Нет, наши, так играли плохо. А остальное… Почему берут Аршавина? Он ожирел! А Павел Погребняк? Он что, внебрачный сын Путина? Что он делает в команде? От него же мяч отлетает, как от бревна.

Тоня (жена Аслана):
-У него глаза грустные.

Я:
-У кого?

Тоня:
-У Павла Погребняка. Мне его жалко. Хороший парень. Лицо доброе.

Аслан:
-За доброту взяли.

Тоня:
-Ну а что. Можно ж и за доброту в команду взять.

Аслан:
-У меня в центре нападения играет Алексан.

Пётр Грибович:
-Без др? Наливай.

Аслан:
-Так вот, слышишь. Начал играть в футбол в тридцать лет. А сейчас – такие дальние удары! Роберто Карлос! Я спрашиваю – ты раньше играл? Нет. Если бы раньше начал! Сколько талантов на Руси-матушке! А он сам из Армении. Взяли бы в сборную. Немного бы раньше!

Пётр Грибович:
-Пойти к вам, что ли, покатать?

Аслан:
-У нас запасных не хватает. Можешь пойти. Есть – кто вообще на поле не выходит. Но числится.

Петр Грибович:
-А бабки?

Аслан:
-Бабок мало. Не спорю.

После этого, впрочем, ничего не изменилось. А Тоня рассказала историю:
-Я посещаю наш КФЛ, — сказала она, — знаете, что это такое? Пишут рассказы и обсуждают. Мы специально принтер купили. Да и нам потом подарили лазерку, потому что я всему КФЛ водку подогреваю.
-Подогретой пьете? – спросил Пётр Грибович.
-Да ну тебя. Женя, по фамилии, да не важно какой, рассказал, что был у него друг. Сергей. И он исчез. Но исчез он так, что все словно сошли с ума – стали делать вид, будто его и не было вообще в природе. Ну, вот, допустим, исчезнет Петя. А я спрошу у Дениса – Денис, а где Петя? А он отвечает – а какой еще Петя? И все так же. А он, Женя, он запомнил. А потом записал на листочке. А на следующий день читает, думает – разве это я писал? А вот что было – Сергей тот исчез после того, как его друг, Алексей Кошкин, предложил вызвать девочек. И он и говорит – а позвоним мы в Отдел Культуры. Ну, все встрепенулись. Мол, как так. Отдел Культуры. Может еще в прачечную, чтобы в ответ услышать «хуячечная»? Но ничего. Позвонили, им отвечают так ласково мол – сейчас, сейчас. Ну, приехали девочки. Все такие из себя. Ну, а Сергею так понравилось, что он с ними поехал – совсем голову потерял. Ну и всё. И нет его. И нет его вообще в природе! Женя ходил значит к экстрасенсу, на сеанс, и тот ввел его в гипноз и все подтвердил – мол, был вызов девочек из Отдела Культуры, и Сергей существовал.
-Брехня какая-та, — сказал Аслан, — фантастов много. Ума мало.
-Да ты такой умный, — заметила Тоня.
Тут заплакал Юра, и она ушла.
Мы, конечно, открыли еще бутылку. Но мысль была еще свежа. Оно-то, конечно, Тоня могла и узнать от кого-то, что у нас было действо, именуемое в народе гуй-гай, то есть и не у нас, а у Дениса Витальевича Арканова – это его заслуга. Да, но узнать, что именно это был Отдел Культуры – как бы она узнала? Трепачей у нас нет. Проболтаться некому.
Словом, пошли мы. У Дениса Витальевича был разговор с кошками:
-Жракать хотите? А…. Жракать!
-Это кто не знает, где туалет!
-Так! Кто кусал цветы?
-Мяса хотите? А хрен вам, а не мяса!
-Ладно. Идите спать на шкафы! Так и быть!
Подогрели борща – Денис Витальевич не сам варил, заметив пасмурно, что «приходила женщина варить». Что за женщина, никто не стал спрашивать. Кошки и правда разлеглись по шкафам, Денис Витальевич был угрюм, мы же с Петром занялись обсуждением вопроса непростого: а вдруг есть кто-то, кто был, а кого теперь нет, и он исчез в Отделе Культуры.
Его забрали.
Но, впрочем, дня через три дело это стало забываться. Чемпионат Европы закончился. Повода, чтобы собираться далее, не было. Впереди, впрочем, маячила Олимпиада, ну да кому она нужна?
Но завершу рассказ я не здесь. Продвинемся немного вперед и поговорим о концепции концовки. Что нужно рассказу, чтобы он не был словно кошачий хвостик, внезапно отрубленный дверью?
А так бывает:
-У меня была кошка – Серпик, — говорит Денис Витальевич Арканов.
-Почему серпик?
-Полхвоста. Как серп. Есть кошки, у которых зов двери. Видимо, в прошлой жизни эта кошка жила в Норвегии.
-Почему?
-Там обрубают хвосты, чтобы кошка не мешала закрываться дверям. Это – древнее поверие.

Потому, если обрубить рассказ ни с того, ни с чего, это тоже – экономия тепла. Тем более, если холода идут и морщит лоб небо – белые седые облака, то есть, волосы бога небес развеваются.
-Я вывел теорию, — говорю я, — вот, допустим, сообщают нам из ящика. Говорят нам – Бозон Хиггса. Любой нормальный человек понимает, что это бабло, и всё. И ничего, кроме бабла. Это – открытие вроде бы бесполезное, так как ничего не открыли, но создали компанию по подкачке. Тем не менее, идея этого Бозона подразумевают какие-то вариации с реальностью. Вот отсюда – и варианты. Вот вдруг тебя до того дня не было, а сейчас ты есть?
-Не знаю, — отвечает Пётр Грибович, — я пробовал повторять.
-Кого повторять?
-Звонил раз пять.
-А-а-а-а….
-Нет, брат, правда проще. Да хотя и не до неё. Вон оно, сколько дел. Ну, мало ли, что было. Ну, допустим, был в нашей компании некий, ну, предположим, Вася. А теперь – нету Васи. Где Вася? Нет Васи.
-Вот ты сказал, а у меня отозвалось что-то внутри. Словно бы есть некая скрытая информация. Ты говоришь – был Вася. Вдруг всё же был. И именно – Вася.
-Ну я же просто.
-Ну да. Вселенная, тайны бытия. А вот возьми и на основе этого составь трактат. Впрочем, сейчас время такое, что пройдет – надо только правильно позиционировать.
-Нет, надо чтобы с бабками было связано.
-А без бабок? Вот блогеры.
-Нет. Там платят. Это таким как мы не платят.
-Обидно.

Надо сказать, что в этот момент дверь, закрывшись, отбивает нашему рассказу хвост. И дальше – лишь смысловые величины в опытах. Но это уже – в другой раз.

————————

Поэтесса Т80-У

Жила-была поэтесса, давшая себе имя Листик.

Была она местами славна в роли Листика. Местами – ноль, песок, пыль, известка.
Ей было 47 лет, но она выдавала себя за девочку-подростка – никто ведь фото ее не видел, и всем говорила, что живёт она в Лондоне – вся такая подростковая, неказистая, с уголками-плеч, да и много еще с чем.
И стоял у нее в голове танк.
Не простой, да боевой. Назывался он Т-80У.
Почему У? А кто его знает. Никто не знает.
Но, если вы сами идёте путем творческим, но в то же время вы и скалолаз – то горы с каждым всё выше.
Здесь мне придется перейти в ряду. Это будет практически список, long list of truth.
Но делать нечего. Июль. Это время, когда над головой летят тейкунавты, но сюжетов нет, потому что во вселенной – перерыв, потому что и там – июль.
Июль – предвестник августа, месяца, который снабжён дверьми в вечность.
Если перестать выбирать более высокие горы, то рано или поздно у тебя в голове будет сад – деревца, малинка, грибочки. Даже если ты и влез выше всех, то ведь и ничего – всё равно грибы будут раскрывать свои веселые шапочки.

Если нет высоких скал – их надо искать.
Если скалы будут смертельными – значит, пора. Полёт короткий, потом – ущелье, снег, замерзший труп.
-Алло, алло, — говорит спасатель.
-Что там у вас.
-По –моему, человек.
Из этого факта и выбирают свой путь. Потому что можно пойти и назад, осесть в низинах, попенсионерить.
Поэтесса Листик однажды влюбилась в мужичка, но, так как в глазах ее это был не мужичок, а мужчинка, она его и назывался его – мужчинка Борисов.
О нём она упоминала.
О нём стихи писала.
Порой, ей начинало казаться, что мужчинка Борисов где-то уже рядом, что вот-вот он придёт, и они сольются.
-Ма, почему ты разговариваешь сама с собой? – спросила у нее дочь.
-А еще, однажды мужчинка Борисов поехал на Таити….
-О ком ты рассказываешь?
-Да я так, о своем.
Т-80У щелкнул стартером. Хотя у дизелей вроде бы и нет стартера. Форсунка там. Но какая разница. Труба выдала шикарную дымовую струю, и танк поехал.
И так….
Стихи побежали, понеслись….
Листик разговаривала с собой.
Теперь, так как суть рассказа мной уже изложена, мне остается лишь написать оду Интернету, как помощника сурового – хотя поначалу он предстает человеку в виде измазанного сахарной пудрой пряника.
Все потому, что разговаривая сам с собой, человек может достичь невиданных высот.
Интернет – круг. Интернет – практически бублик, а человек – внутри этого бублика. Если вы склонны к тому, чтобы у вас в голове был автопарк, то надо начинать именно здесь.
Но прежде всего – медь. Пуля. Это – начальный предмет для стояния.
Потом – снаряд.
Когда говорят, что у человека снаряд в голове, то ведь подмечают, что это вроде бы и не пуля уже, но стадия укрупняющая.
Ну и дальше – поехали. Начинается автопарк, бронетехника, танки. Так как моделей много, то до установки «Тополь-М» вам еще жить и жить.
И вот, встретились поэтессы Сациви (Т-34-85) и Листик (Т-80У). А встретились они сугубо в сети. Потому что и нет других мест. Сациви была вся такая кружевная, мартокетрововна на дому. Ей было 55 лет, но все думали, что она – девочка-лапочка. А Листик же по легенде проживала в Лондоне.
Разговор же был таким:

-Я читала себя.
-И я читала себя.
-Мне кажется, я стала писать просто великолепно.
-А мне кажется, что я уже превзошла всех.
-А я….
-А я….
-Нет, а я…
-Нет, а я…
-А я….
-А я….
-Я!
-Я!
-Я!
-Я!

Так он, разговор ихний, и тянулся – словно бы это был не разговор, а много бегунов, которые чего-то бегут, чего-то гонит их в путь спортивное мнение.
После чего, конечно же, двигатель Т-80У работал на полную катушку. Плодилась масса стиха. Вот ведь есть, например, масса сырная. Бери ложку, да и ешь. Вот тебе и обед. В области удовлетворения жара души все примерно так же – почти и отличий нет. Ты вроде бы пишешь, но ты вроде бы и ешь.
Так и танк – рычит он, едет, жрёт расстояние.
«…мужчина Борисов…», — написала Листик.
Потом было потом. Как всегда. Потому что в жизни вообще мало чего. Потом – сейчас. Существует ментальное пространство, и в нём громко работают двигатели. Это – бронетехника. Это – всё сплошь поэтессы, оснащенные завитушками, иными именами, ужимочками, аватарочками, тайными желаньями. Мир не просто.
-Здравствуйте, — сказала Листик редактору Соколович.
-Здравствуйте, — ответил редактор Соколович.
-Вы читали мои стихи?
-Да, конечно, — ответил он торжественно.
-Вам понравилось?
-Да, но…
-Но?
-Раздевайтесь!
-Что?
-Раздевайтесь.

Соколович был уже человек в годах, а потому соблюдал правила русской жизни.
После того, как Листик появилась в сурьезном журнальчики, многие стали завидовать и втайне скрипеть зубками. Некоторые ругали, но многие теперь и подлизывались. Ощутив некоторую власть над миром, Листик писала быстрее, но буквы липли друг к другу, и не все могли понять, о чем она пишет.
Мужчинка Борисов постоянно посещал ее в мечтах. В реальности, впрочем, он также был представлен –руки, ноги, голова, Борисов. Она даже писала ему письма, но тут была проблема – ведь она была в Лондоне.
Что делать?
Роль. Двигатель дергается, заводится, машина трогается с места. Т-80У, V-образный турбодизель, орудие 120 мм гладкоствольное со стабилизацией в двух плоскостях, подача снарядов – автомат.
Тумблер.
Снаряд, еще снаряд.
Прицел….
Бабах! Цель поражена.
Скания Ульрих, поэтесса, танкетка Т-26, двигатель карбюраторный, экипаж два человека, была как-то на связи.

-Ах, я, — сказала Листик.
-Ах, я, — ответила Скания Ульрих.
-А я!
-А я!
-Нет, я!
-Нет, я!
-А я!
-А я!
Сканию Ульрих избрали лучшей на одном сайте. Листик – на другом. Но Т-80У мощнее, Т-80 сильней.
Скания Ульрих тоже хотела опубликоваться в журнальчике, то там ее никто не оценил и не предложил раздеться. Она пошла в другой, но и там была та же картина. Впрочем, долго она не грустила. Прошел год, и ее снова избрали лучшей на том же сайте.
-Слава! – сказала она через год.
-А я, — ответила ей Листик.
-Нет, а я…
-А я….

Мужчинка Борисов как-то раз даже ответил на письмо Листика:
-Здравствуйте. Большое спасибо, что вы обо мне заботитесь. Я вас уважаю, и ваши стихи уважаю. Если буду когда-нибудь в Лондоне, обязательно к вам заеду.
Поэтесса Листик постепенно старела, и все это потому, что и время стареет. Наверное, несколько тысяч лет назад это время было очень молодым и напоминало девочку в ситцевом платьице. А какое оно теперь, время наше?
Разве молодо оно.
Человек на фоне общего времени – отдельно взятый пучок. Линеечка. По себе, как по линеечке, пробегает он быстро – вот было начало, а вот и кончилась линеечка.
Но ни утро, ни вечер были невдомёк Листику.
Потому что в боевой отсек шла отгрузка.
Снаряд, еще снаряд.
-Подайте осколочный!
-Вот вам.
-Давайте следующий.
-А вот вам кумулятивный.
-А это что?
-Это – с сердечником из кадмия.
-Спасибо. Теперь патроны!
Двигатель Т-80У заводился, и это был полигон, огромное поле вроде бы русской поэзии, жизни в блогах, и там, как блошка, прыгал где-то заросший усами мужчинка Борисов, и так хотелось нагнать ей его на танке своем, и вроде бы зажать, и вроде бы уже вот-вот – смерть, но… Он приходит в себя на борту таинственного объекта.
-Здравствуйте, мужчинка!
-Кто вы?
-Я – Листик.
-Нет, что вы. Не врите. Листик – молодая, ужимистая, с острыми, как циркуль, плечиками, вся такая кружевная и практически намотанная на что-нибудь, не знаю на что, Марта Кетро. Изиди!
Сеть не замолкает.
-Ма, ты говоришь сама с собой, — замечает дочь.
-А я о своем.
-Нет, ты разговариваешь сама с собой!
-А я….
-Ма, очнись! Я выхожу замуж!
Она поворачивается, но тут оказывается, что и дочери нет рядом с ней – жизнь закончилась, и идёт листопад, и в это саду, полном бесконечной желтизной, стоит танк Т-80У, и горючего в нем – еще на один, последний бросок.
Двигатель заводится. Танк едет, разнося листья – точно так же их в клипе про осень разбрасывал Юра. Юра Шевчук.