Судьба его тоже оказалась ненормальной: при жизни автора «Заячий ремиз» опубликовать не удалось. Даже после ряда искажений текст не пропустила цензура. Чего ж крамольного увидели в истории болезни тихо помешанного Оноприя Опанасовича Перегуда, непонятно. Но «Заячий ремиз» увидел свет только в начале осени 1917 года, в 34-37 номерах журнала «Нива». Вскоре настала поздняя осень 1917, и «Заячий ремиз» прошел почти незаметно на фоне безумных исторических событий. Пронесся странный красный заяц над страной, многих съел, немало вытоптал, и превратился к началу нашего века в депрессивного персонажа Линор Горалик – зайца по имени Пипец с его воображаемыми друзьями.
Со скрипом «Заячий ремиз» вошел в полное собрание сочинений Лескова под редакцией Бухштаба, красный 11-ти томик конца 1950-х, где я его и отыскала.
Написан он на смеси русского и украинского языков (может, к этому цензура прицепилась?) Писатель посещает дом скорби, и один пациент рассказывает ему свою странную жизнь так, как он привык говорить в своем селе Перегуды, без перевода. Причем оба языковых слоя смотрятся вполне гармонично.
Сошел с ума несчастный Перегуд из-за учебы по «облегченному курсу» в архиерейском певческом хоре, куда отдали его родители, обедневшие дворяне. Петь мальчик не смог, спал с голоса, пришлось ему готовиться к светской службе, заучивая наизусть страшную книгу «Чин явления истины», переводить Овидия, штудировать на всякий случай порядок казни по книге поэта Жуковского и заодно носить архиерею посох. Это его так утомило, что, получив должность и прибыв в родное село, Перегуд начал устраивать безумства в духе не то Дон-Кихота, не то агента сыскного отделения. Бредил политически. Ему мерещились «люди в шапках земли греческой» (тогда общество взбудоражили греческие восстания против турок), являлись «потрясователи» — нигилисты в очках, сеятели «гадских листков» — прокламаций. Дошло до того, что Перегуд заходил в темный угол и «звал» невидимых «потрясователей». По тем временам казалось вполне обычным служебным рвением. Все чиновники такие были, слали наверх абсурдные рапорты, привязывались к народным песням, гонялись за химерами революции (которая все-таки произошла – но после них)
Однажды Перегуд мчался в проливной дождь, нашел в повозке пачку листовок и решил их сбросить в овраг. Но дожди размыли глину, и он упал. Очнулся окончательно ненормальным, кем его признала комиссия, и доживал свои дни в желтом доме, дружа с «королем Брандахлыстом», улетая ночам на болото высиживать яйца цапель, мечтая вывести из них жар-птиц.
— Много ли вас видит на том болоте? – поинтересовался писатель.
— Да на каждой кочке! Все хотят жар-птиц вывести, да ни у кого не получилось – гордыня мешает.
Раньше мне этот эпизод был совершенно непонятен – ну мало ли что выдумают в позапрошлом веке, а теперь ясно, про кого это сказано )): Про Болотную.
В России ведь ничего просто так не бывает.…… У Лескова не только в «Заячьем ремизе» встречаются совершенно современные нам персонажи и события. Проницательные читатели подмечали это давно – собрание сочинений Лескова, более полное, читал арестованный император Николай II.
… Одолевали Перегуда странные идеи. Например, он хотел изобрести печатанье мыслей. — Книгопечатание Гутенберга, уверял больной, не настоящее, ибо книги можно легко запретить и уничтожить. Нужно придумать печатание мыслей, чтобы они отражались на небе. Он вырезал огромные буквы – предпочитая глаголицу – и пытался отразить их на небе. В последние мгновения жизни Перегуду это удалось – молния осветила вырезанные им буквы, они на доли секунды мелькнули в черном небе, и мечтатель тут же умер.
Печатанье мыслей обычно расшифровывают как попытку перейти на язык символов, чем увлекались мистически настроенные писатели и художники рубежа 19-20 веков. Поэтому Перегуд не безумнее Малевича, если, конечно, возможно выделить градации безумия.
Но меня интересует одно – печатание мыслей отрывает символ от материальной основы, от бумаги, и переносит на зыбкое небо. Чем не предвидение Интернета, поместившего мысль на мерцающий экран? И кто тут сумасшедший?
(2) Выражение это было любимо Лесковым и обыгрывалось им в пророческом романе «Некуда».