Здравствуйте, ребята.
Уж близится лето. Уж стонут удочки от ожидания новых свежаков на природах больших, природах литературных.
Мы вновь идём по нашему миру. По нашему русскому миру. Мы вновь открываем поэтов, смотрим, лауреатами каких вещей они являются, потом читаем, потом морщимся,
Только и всего.
Все остальное – наши догадки. Наши желания. Исследования. Погружения. Пенетрейшен. Обнаружение кита в глубине синих вод. Акула без зубов. Осьминоги-литературоведы. Ну и я, Ваня Элтон, и так порядком утомивший людей хороших, людей достойных.

Хочу лишь сообщить, что, выйдя на берег, забросив удочку, я вынул белый шум. Но ведь и не Бозон Хиггса это и не припарки к блогерски-мучительным самовоспарениям.
Потому, читаем.
Александр Танков

* * *

На гремучей бронзовой латыни,
На колючем выцветшем фарси
Ты у наступающей пустыни
За меня прощенья попроси.

Раздирая яркую обёртку,
В новостях вечерних помяни
Лошадей чугунную четвёрку,
Озерки, Гражданку, Сен-Дени,

Пригороды, взятые в осаду
Горечью твоих коротких встреч,
Трещиной, бегущей по фасаду
Разрывает варварская речь.

Не кичливым говором армейским,
Не скрипящим на зубах песком —
Ассирийским, коптским, арамейским,
Мёртвым и воскресшим языком!

* * *

До свиданья, Франция! Ты скоро умрёшь. Умрёшь
С песком на зубах, звуком речи чужой в гортани.
Пропадут ни за цент, ни за рупию, ни за грош
Заливные луга Нормандии, яблочный сон Бретани.
Потому что жизнь не читает Верлена, не носит шёлковое кашне,
Не курит “Житан”, не пьёт кальвадос, не играет в петанко,
Она храпит, скрипит зубами и ворочается во сне,
Гремит цепями, скрежещет гусеницами тяжёлого танка.
Она пьёт тормозную жидкость, стоит в очереди за кипятком,
Она вся — зашитая ржавой иглой рваная рана.
Она проходит мимо, скрипя сапогами и не думая ни о ком,
Бормоча под нос четвёртую суру Корана.

* * *

Ошалелое солнце скрипит на зубах,
Пробирает до самых костей,
И хлопчатая правда арабских рубах
Горячее ночных новостей.
Заучи геометрию сомкнутых скал,
Перекрестье веди, не дыша,
И следи, как голодный облезлый шакал
Обгрызает приклад “калаша”.
Впереди — обнажённый расстрелянный склон,
Позади — полевой лазарет…
Если смерть тебе скажет: пароль — “Вавилон”,
Прошепчи ей в ответ: “Назарет”!

* * *

Где пустыни измятые простыни
Палестины постлали постель,
Снятся сны по-восточному острые,
Словно сорванные с петель.

Заучи поутру перво-наперво
Позабытое слово “закон”.
С прирождённой сноровкою снайпера
По стене пробегает геккон.

Не пытайся прожить это начерно,
Поскорее захлопни тетрадь.
Эта жизнь не тебе предназначена,
Не тебе эту смерть умирать.

* * *

Если — смерть, то зачем, то зачем, то зачем
Эта нежность и жар, эта жесть,
Если нечем платить, не оплакать ничем —
То зачем, то зачем это есть?

То зачем это рдеет, рыдает, горит
И зачем это бьётся в руке,
И зачем этот ливень со мной говорит
На своём жестяном языке?

И зачем этот сизый холодный рассвет,
И зачем этот плач за стеной,
И зачем этот вечный двуличный ответ
И дождя барабан жестяной?

Я размышляю о роли средней, усеченной, безликости – которая ныне повсеместна, и которая является всем – и водой, и воздухом, и – способом существования, и способом просачивания.
Да, наша русская бытность такова, что важнее всего – уметь куда-то просочиться. И вовсе не важно, что умеешь, а что – не умеешь.
А вот блогеры без просвету твердят нам о своем понимании феодализма. А я вот – о том, что рыбы нет.
Читаешь очередного поэта – и видишь очередного слабого человека. Возникает ощущение, что в нынешней поэзии вообще – все сплошь слабаки, лузеры, терпилы, мученики, или на худой конец – люди, слабо владеющие своим сознанием.
Но вот тут важен и аспект формирования фона общественного. Чем ниже планка, тем хитрее игроки. И ведь правильно – талант-то ни к чему. Нужно иметь что-то другое. Уметь что-то другое.

Теперь – об авторе:

Об авторе | Александр Семенович Танков родился в 1953 году, закончил ЛЭТИ по специальности “прикладная математика”. Поэт и прозаик. Публиковался в журналах “Аврора”, “Искусство Ленинграда”, “Всемирное слово”, “Звезда”, “Новый мир”, “Таллинн”, “Другие берега”. Автор трех поэтических книг (“Имя снега”, Спб., 1993; “На том языке”, Спб., 1998; “Жар и жалость”, Спб., 2003). Лауреат премии имени А. Ахматовой за 2004 год. Стихи переведены на английский, литовский, словацкий, китайский языки, проза — на французский и эстонский. Живёт в Санкт-Петербурге.

* * *

Залитый холодным ртутным светом
Хрупкий снег и черен, и лилов.
Я хотел бы написать об этом,
Только, разумеется, без слов.
Потому что слово так нечестно –
Если можешь, лучше промолчи.
Потому что сердцу слишком тесно
В залитой сиянием ночи.
Потому что то, что было словом,
То, что зрело, в пустоте паря, –
Стало снегом черным и лиловым,
Резким ртутным светом фонаря.

* * *

До свиданья, моя золотая.
В тихой дымке осеннего дня,
Как последний листок улетая,
На прощанье окликни меня.
Чтобы сердце мое онемело,
Чтоб забилось навзрыд, как пришлось,
Чтоб оно горячо, неумело,
Как впервые, от счастья зашлось.
Чтобы жарче еще, чем впервые,
И страшнее, чем в самом конце –
Мы живые еще, мы живые
Прочитать у тебя на лице.

* * *

Вся жизнь – прощание, прощание,
Прощание с самим собой.
Несбывшееся обещание,
Обрывок неба голубой.
И роща нищая, шуршащая,
О чем-то с ветром говоря,
Сырое курево крошащая
В дрожащих пальцах октября.
Твердящая, как завещание,
Раскинув мокрые крыла,
Что жизнь – прощание, прощание,
И что она прошла, прошла.

* * *

Нет, ни правых нет, ни виноватых,
Ни хороших нету, ни плохих.
Только нежность губ солоноватых,
Только щелочь сумерек сухих.

До чего же звезды измельчали!
Ни одной не хватит прикурить.
Больше нет ни счастья, ни печали,
Только слово, бывшее вначале,
Все еще пытаюсь повторить.

* * *

Когда-то были такие цветы – “куриная слепота”.
Когда-то были такие слова – “прогулка” и “тихий час”.
Сидел в коробочке черный жук. Теперь коробка пуста,
Но мне по-прежнему не понять, что значит “здесь и сейчас”.
И тот, который тогда сидел на бревнышке у ручья,
И тот, который тогда бежал домой, слезами давясь,
И тот, который тогда считал, что он – действительно я —
Какая странная между мной и этим мальчиком связь.
Теперь совсем другие слова, совсем другие цветы:
Три розы, пять или семь гвоздик, тюльпаны, если весной…
Но если я – по-прежнему я, мне нужно верить, что Ты
Все так же слышишь меня, что Ты все так же рядом со мной.

* * *

Поступь чеканная. Бряцанье тяжелой меди.
Песнь боевая, щиты и венки спартанцев
Ближе мне, чем в вечернем метро соседи —
Кто-то с работы едет, а кто-то с танцев.
Впрочем, теперь это называется дискотекой.
Как на руках дискобола вздулись вены!
И задержался, закуривая перед аптекой,
Брат его токарь, нетрезвый слегка после смены.
Темное время струится по склеротичным жилам,
Сердце бьется
с перебоями. Как ему не хватает веры
В чье-то присутствие! Все, что мы помним, живо
И Фемистоклу Троцкий рекомендует крутые меры.

Насколько я понимаю, все нынешние игроки (слово модное) поэзии должны быть каким-то образом сопричастны к берегам иным, к ощущениям нашей правды в рамках бытия поэта где-нибудь в Тель-Авиве.
Но в том, возможно, и причина. Все должно быть в меру, братцы. Когда же первичная сверхчерта – а именно – умение ассимилировать – превалирует над всем, нам ничего не остается, как смириться. Как ждать, что дальше этот процесс будет усиливаться. Будет еще больше имен и брежневских пиджаков. Все меньше стихов. Все больше – значение сынов Израиля и их особенного пафосного бесчувствия.
Это наподобие крестьян на подворье у Хозяина. Говорят Ванька, Емелька – читать, Емелька! Или, например – кричи о феодализме, Емелька. Емелька кричит, хозяева продолжают цеплять медальки, позвякивать, покрякивать, представляя русскую культуру.
Емелька, уверенный в том, что его моральный онанизм в блогосфере кому-то нужен, работает, помогая дальнейшему процессу ассимиляции.

Оценочки:

1) Общая оценка 4.2
2) Длительность 1.4
3) Муторность 8.0
4) Наличие зерна 5.6
5) Начальное впечатление 6.1

http://eltonivan.ru/