Лена Элтанг «Побег куманики»;
СПб, «Амфора», 2006

Лена Элтанг есть продукт гомосексуальной связи двух литературных персонажей. Отцом ее был телеграфист Ять, что от избытка образованности толковал о непонятном, а матерью – Аркадий Кирсанов, которому категорически запретили говорить красиво. А может, и наоборот. Впрочем, детали не суть важны: от перемены мест слагаемых сумма не меняется.

Что бы барышня ни писала, – стихи ли, прозу ли, – она, в сущности, всякий раз творит один и тот же опус, кулинарную книгу с единственным рецептом: взять патоку, настоять на леденцах, разбавить сиропом и тщательно перемешать побегом куманики. Из чистой гуманности на обложки опусов Элтанг следует клеить ярлычки: «Минздрав предупреждает – возможен сахарный диабет!» Еще десяток таких романов, и отечественная кондитерская отрасль обанкротится: нужда в конфетах и шоколаде отпадет сама собой. Готовьте бутерброд с горчицей – закусывать:

«отчего же это барселонские мучачос так нехороши? вот ведь и глаза у них с уголками кошачьими, и носы этак славно приплюснуты, и кожа лоснится оливково, и пальчики ловкие невелики, и колени круглы и зернисты, и ляжки овальны и липнут влажно, и на губах усмешечка припухшая, и говорят они с низкой нежностию, и в глаза глядеть – уворачиваются персеями, и амулеты у них холоднее льда и бесцветнее слез, и жемчужина вечности во лбу щурится, и в зеркала они глядятся обсидиановые, и туники по краю расшиты меандрами, хотя какие там туники, и четыре лучника каждую (каждого) охраняют, хотя какие там лучники, и крест св. фердинанда у каждой (у каждого) на впалой груди, и плащ их мессинский раскинут над водами мессинскими, и ляжки опять же, и пальчики, ну всем бы хороши, прекраснощекие, а вот мне не хороши»

Без малого 200 лет назад Одоевский назидал: «Многие писатели, желающие расцветить, оживить свое произведение, кидаются в метафоры; от сего происходит только бомбаст» <напыщенность, трескучие фразы – А.К.>. Урок классика пошел не впрок: орнаментальная проза жива-здорова и по сей день. Только читать ее, за редким исключением, невыносимо. Отчего? Мысль, сюжет, психологизм в этой эстетической парадигме вторичны, а слово превращается в самоцель. Однако речь, простите за ликбез, – всего лишь вторая сигнальная система. Обессмысленное слово автоматически становится легковесным и факультативным. Для наглядности поставим эксперимент. Л.Э. изволит писать: «Моцарт в плеере колется стеклянным плавником». Стеклянный плавник можно заменить на серебряную булавку, на золотой ножичек, – да хоть на вилку из нержавейки. И без малейшего ущерба для текста, поскольку вместо изобразительной точности здесь имеет быть авторское самолюбование, и ничего кроме.

Необходимая оговорка: орнамент орнаменту рознь. Скажем, Бакину или Савицкому метафора потребна для воплощения тончайших оттенков мысли. Арабески нашей героини служат принципиально иным целям: это камуфляж для тотальной пустоты. Главный герой романа – человек без свойств, Nemo Nihil. У него нет имени: то ли Морас, то ли Мозес. У него нет национальности: то ли русский, то ли литовец. У него нет внятной сексуальной ориентации: то ли педераст, то ли бисексуал. У него нет занятий, кроме как писать в ЖЖ невнятные посты вроде цитированного. Поток сознания, если кто не понял.

Тем не менее, поток сознания предполагает наличие этого самого сознания: коли не у персонажа, так хоть у автора. А у барышни одна забота: оне, под стать папаше-телеграфисту, хочут свою образованность показать. Наша rafinée, видите ли, одолела Библию да кое-кого из римлян и англичан, – и спешит ненавязчиво поведать об этом подвиге граду и миру. Потому персонажи «Побега…» изъясняются преимущественно цитатами из классики. Или, на худой конец, принимаются парлёкать и шпрехать, однако при этом заикаются и косноязычат хуже любого второгодника. La reste est littérature вместо tout le reste est littérature. Или um Gottes willent вместо um Gottes willen. Цирк уехал, клоуны остались…

Промежутки между цитатами по самое некуда заполнены невразумительной и претенциозной риторикой:

«плавильня – хорошее слово, в нем есть вильнюс, и плавный, и love, и даже авель и еще плавильня – это змеиное слово таршиш, тут непременно замешан фарсис финикийский, где серебряные копи, оттуда в три года раз приходил фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян и павлинов, а может, и не фарсис никакой, а тарсисс, испанская гавань, куда бежал иона, а тот, от кого он бежал, воздвиг на море крепкий ветер и правильно сделал и еще из мильтона вспомнил вот это, про адские ворота: оттуда, словно из жерла плавильни, бил клубами черный дым и русское еще: она отворила кладязъ бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи»

Такая вот литературная кадриль, пир духа в чистом виде. Временами сквозь мутный поток вдохновенного словоблудия маячит подобие сюжета: герои принимаются искать заколдованные артефакты, при соединении которых получится нечто вроде философского камня. Правда, не ясно (в том числе и самой Элтанг), реальны ли эти поиски или мерещатся психически больному Морасу-Мозесу. The truth, как и положено, is out there. Впору цитировать бессмертный хит: и кто его знает, на что намекает?.. На язык просятся две ремарки. Во-первых: художественный текст и шарада – две большие разницы, как говорят в Одессе. Когда автор начинает кривляться: «Мой первый слог сидит в чалме», – это означает как минимум незнание теории жанров. Во-вторых: а чего ради ломать голову над крестословицами г-жи авторессы? Чтобы узнать, чем плохи барселонские мучачос? – так не стоит овчинка выделки.

Русскому человеку со школьной скамьи внушают мысль о сакральности печатного слова. Поэтому самоотверженный наш читатель скорее поверит в собственную тупость, чем в бездарность автора. С «Побегом…» вышло точь-в-точь то же самое: шорт-лист «Нацбеста» и сладкие сопли поклонников литрами. Даже Топоров, вопреки амплуа, заметил и, как водится, благословил: «Перед нами лучший, на мой взгляд, русский роман за последние несколько лет… Он, безусловно, требует от читателя серьезной медитативной концентрации и, во вторую очередь, немалой работы души».

Боюсь, однако, что дело тут не только в читательско-критической близорукости. Подобные эстетические предпочтения – лишь симптом духовных и мировоззренческих нестроений. Идея уступает первенство извитию словес в моменты жестокого кризиса смыслов: вспомните хоть Серебряный век. Что проку предъявлять претензии Элтанг? – она всего-то продукт эпохи. Мейнстрим, если угодно.

Все бы ничего, но за разрухой в головах неизбежно наступает разруха в клозетах. И добро, кабы только в клозетах. Но эта тема уже вне литературы.

Книга Александра Кузьменкова “Уроки чтения”