Только к 1989 году любовь поэта к музе (М.Б. — ей посвятил более 1000 стихов, о ней — ниже) прошла окончательно. Он начинает встречаться с итальянской переводчицей Марией Соццани. Юная итальянская аристократка русского происхождения, смогла войти в его, Иосифа Бродского, одинокую жизнь…Она была его студенткой,

изучала историю русской литературы. Многие отмечали поразительное сходство Марины и Марии.

С Соццани у Бродского родилась дочь Анна, дома просто Нюша. Поэт говорил с ней исключительно на английском языке — так было заведено дома. Но мать учила её русскому, чтобы девочка читала стихи отца.
Сейчас Анне 21 год.
segodnya.ua/news/14137520.html

Жену Бродский любил нежно, как дочь. И после рождения ребёнка говорил: «Теперь у меня две дочки».

____________________________________________________________

М.Б. — эта аббревиатура в большинстве стихов поэта. Марина Басманова — так звали первую любовь поэта.

«Питерская художница с глазами-изумрудами была представлена Бродскому на новогодней вечеринке в 1962 году, — рассказывает Евгений Рейн. — Они очень скоро начали встречаться, всегда были вместе. Казалось, что эти люди совершенно не созданы друг для друга: она молчалива, он шумный, говорливый. Но вместе выглядели очень органично, он называл ее «невестой». А потом… Когда Бродский скрывался в Москве, до него дошел слух, что Басманова сошлась с его лучшим другом, поэтом Дмитрием Бобышевым». Бродский срочно приехал в Ленинград выяснять отношения, и через несколько дней был арестован за тунеядство. Марина вернулась к нему и даже, наследуя историю жен декабристов, поехала за ним в ссылку в Архангельскую область. У них родился сын Андрей. Его отчество, несмотря на протесты Бродского, Марина записала «Осипович» (он настаивал на «Иосифович»), фамилию дала свою — Басманов.

Перед эмиграцией отношения пары испортились совсем, но Бродский до 89 года не мог забыть Марину.
segodnya.ua/news/14137520.html

Цитата из воспоминаний общей знакомой Л. Штерн (об М.Б.)
» …Под утро, заскучав, она, все с той же загадочной улыбкой, подожгла на окнах занавески. Пламя вспыхнуло нешуточное, и она прокомментировала: «Как красиво горят».
.
.
.
.
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но неважно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить, уже не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;
поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне —
как не сказано ниже по крайней мере —
я взбиваю подушку мычащим «ты»
за морями, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.

«Этот любовный эпизод, — пишет В. Соловьёв, — Бродский раздул до размеров жизненной катастрофы — из творческого инстинкта». Да, он был поэт, он «творил себя и жизнь свою творил всей силою несчастья своего». Одно из его стихотворений, завершающих любовную эпопею. Уже жестокое:

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

Сын Бродского

Сыну он помогал деньгами, однажды Андрей даже приезжал к отцу в гости в Нью-Йорк. Сын какое-то время работал кондуктором трамвая, ведет праздный образ жизни. Дочь изучает историю искусств в школе, занимается музыкой.
Сейчас Марина Басманова ведет замкнутый образ жизни на Ул. Глинки, 15

парадный подъезд в доме

segodnya.ua/news/14137520.html

«Вход в квартиру Марины странным образом пролегал через кухню и ванную, там же находилась замаскированная под стенной шкаф уборная, а дальше двери открывались в довольно-таки немалый зал окнами на проспект, — пишет, когда-то друг Бродского Дмитрий Бобышев. — Слева была еще одна дверь, куда строго-настрого вход запрещался, как в комнату Синей Бороды, но изредка оттуда показывались то Павел Иванович, то Наталья Георгиевна, чтобы прошествовать через зал и — в прихожую, ну, хотя бы для посещения стенного шкафа. Легкий бумажный цилиндр посреди зала освещал овальный стол, коричнево-желтые тени лежали на старом дубовом паркете…»
Марину и Иосифа познакомил студент консерватории, будущий композитор Борис Тищенко. Это случилось 2 января 1962 года. Тищенко дал понять Бродскому, что Марина его невеста.

«Она была тоненькой, высокой и стройной. Знаете, у нее был такой слегка шелестящий голос, без особых интонаций. Иногда Бродский, сидевший рядом, услышав что-то, поворачивался к ней и умиленно спрашивал: «Что это мы тут шелестим?» Однажды Иосиф пришел вместе с ней в гости. Поздно, уже после одиннадцати вечера. Читали стихи, пили грузинское вино. Ушли около двух часов ночи. Она зашла, сказала «здравствуйте». Уходя, вымолвила «до свидания». Все! За весь вечер больше ни слова!».»Зеленоглазая, с высоким лбом, с темно-каштановыми волосами, очень бледная, с голубыми прожилками на виске — Марина была поразительно красива». Подруга Бродского Людмила Штерн пишет, что она казалась анемичной, в чем многие усматривали загадочность. Она была застенчивой, не блистала остроумием, не пикировалась в компаниях. Но иногда в ее зеленоватых глазах мелькало какое-то шальное выражение.
Она носила с собой небольшие блокнотики и иногда в компаниях делала быстрые зарисовки. Мало кто видел, что именно она рисовала в этих книжечках. Однажды Бобышев обмолвился: «Я увидел в них заготовки для большого шедевра, которого так и не последовало».
«Поскольку она была исключительно молчаливой, а Иосиф никогда не делился, о чем они говорили, понять Марину было достаточно сложно. Во всяком случае понять, чем она его привлекала. По свидетельству того же Бобышева она могла увлеченно и умно рассуждать о пространстве и его свойствах, о зеркалах в жизни и в живописи. Кое-кто приписывал ее взгляды влиянию известного художника и теоретика живописи Владимира Стерлигова, ученика Казимира Малевича и друга отца Марины Павла Басманова. Ее часто видели в консерватории. Она, безусловно, разбиралась в музыке, еще до того, как Иосиф стал проявлять интерес к классическим музыкальным произведениям».
«У нее были длинные гладкие волосы, обрезанные ниже плеч. Мало того, что она была красива, она представляла собой архетип женщины, который привлекал Бродского всегда, начиная с голливудской актрисы Зары Леандер, увиденной им в одном из трофейных американских фильмов. Да и после того, как он пережил любовь к Марине, с ним рядом были женщины того же архетипа. Возьмите, к примеру, Веронику Шильц — французскую переводчицу и славистку, к которой он долгое время был достаточно сильно привязан. Его жена Мария Соццани-Бродская похожа и на Зару Леандер, и на Марину Басманову».
Марина с Иосифом любили гулять по Новой Голландии — это неподалеку от ее дома — частенько заходили к Людмиле и Виктору Штернам, которые тоже жили поблизости — выпить чаю, согреться. Заходили с цветами, с улыбками. «Он не мог отвести от нее глаз и восхищенно следил за каждым ее жестом: как она откидывает волосы, как держит чашку, как смотрится в зеркало». Домработница Штернов говорила после их ухода: «Заметили, как у нее глаз сверкает? Говорю вам, она ведьма и Оську приворожила… Он еще с ней наплачется…». Однажды, после очередного разрыва с Мариной, он пришел к Штернам с окровавленным запястьем, перевязанным грязным бинтом. Молча съел тарелку супа и ушел. Потом вновь история повторилась: снова запястье и грязный бинт…
Любил ли он Марину? Все говорят — конечно. Впрочем, один из его друзей полагает, что настоящая страсть разгорелась как раз тогда, когда он почувствовал, что может ее потерять, когда в их отношения вмешался третий.
Любила ли она его? Никто точно не может ответить на этот вопрос. Только она сама. Правда, многие говорят, что в этом смысле и Бродский, и Басманова стоили друг друга: чувства Марины обострялись, как только она ощущала, что может потерять Иосифа или хотя бы утратить безраздельное влияние на него.»
«Она очень не любила сниматься, вообще не любила быть на виду, в центре внимания. Всегда предпочитала оставаться в тени, окутывать себя туманом. У нее даже был изобретенный ею шифр, которым она пользовалась, зашифровывая свои записи».
«Конечно, Иосиф мог ее фотографировать. Теоретически это более чем возможно. Тем более что они очень много гуляли по городу с Мариной. И он умел пользоваться фотокамерой. После его отъезда осталось достаточно много негативов, на которых запечатлены его прогулки с Фэй Вигзель, девушкой, в которую он был влюблен и на которой собирался жениться. Есть негативы с изображениями Фэй во время прогулок по Петропавловской крепости, он очень любил это место. Негативов Бродского с изображениями Марины Басмановой не осталось. Может быть, он их уничтожил?..».
«Теоретически Марину мог фотографировать Александр Иванович, отец Иосифа. Ведь он был профессиональным фотографом. Но только теоретически. И Александр Иванович, и Мария Моисеевна недолюбливали Марину, относились к ней прохладно. Справедливости ради надо сказать, что и в семье Басмановых относились к Иосифу резко отрицательно. Вообще-то это была довольно антисемитская семья. Наверняка отношение родителей так или иначе сказалось и на отношении Марины к Бродскому».
Часто Бродский с Мариной заходили на Таврическую к его другу, поэту Дмитрию Бобышеву. Но однажды в конце 63-го она пришла одна. Попросила закрыть дверь. Долго сидели в темноте. Ему стало неловко, он позвал ее погулять к Смольному собору…
Тогда он и получил приглашение в дом на Никольскую. Она жила в закутке на сцене танцевальной залы. Там стоял ее рабочий стол, койка, шкафы с папками и на белых обоях — легкая таинственная зашифрованная надпись. Это был ее девиз. Он уговорил ее расшифровать надпись. «Быть, а не казаться», — прочитала она. Значки он запомнил. И, придя домой, легко расшифровал надпись на книге французских поэтов, которую она ему подарила: «Моему любимому поэту. Марина!».
Через несколько дней она сказала ему, что хочет встретить новый 1964 год с ним. Ну, конечно, ответил он и объяснил, как его найти на даче в Комарово, где он тогда жил.
Спустя 44 года мы разыскали этот дом, на самой границе Комарова и Зеленогорска, двухэтажный, деревянный, фасадом обращенный к заливу, с ручьем перед задним крыльцом. Все сохранилось: и ручей, и фасад, и крыльцо… Так что же произошло здесь в ночь на 1 января 1964 года?
Бобышев предупредил компанию своих друзей, снимавших дачу, что к нему приедет Марина — девушка Бродского, которую тот, уезжая в Москву, велел ему опекать. Проводили старый год, а Марины все не было. Она появилась, когда отзвенели куранты. Оказывается, пропустила поезд, а следующий увез ее в Зеленогорск, откуда ее «веселый мильтон» доставил в коляске мотоцикла.
Вдвоем с Бобышевым они взяли по свече и вышли на лед залива. «Мы остановились, я поцеловал ее, почувствовал снежный запах ее волос… Послушай, прежде чем сказать ритуальные слова, я хочу задать вопрос, очень важный… Какой? Как же Иосиф? Мы с ним были друзья… Теперь уже, правда, нет. Но ведь он, кажется, считал тебя своей невестой, считает, возможно, и сейчас, да и другие так думают. Что ты скажешь? Я себя так не считаю, а что он думает, это его дело…».
Они вернулись на дачу со свечами и стали танцевать. Маринина свеча подожгла ленту серпантина, огонь перекинулся на занавески. Она, зачарованно глядя на огонь, сказала: «Как красиво!».

Та самая дача, где сгорели занавески…

Начавшийся было пожар потушили совместными усилиями. Но новогоднюю ночь, проведенную с Мариной Басмановой, Бобышеву не простил никто. Все знали, что Иосиф Бродский в это время скрывался в Москве от неминуемого ареста, и поведение Бобышева сочли предательством. Про Марину не говорили ничего. На следующий день компания попросила Бобышева покинуть дачу с вещами. Он подчинился.
Через десять дней в Москве, на Мясницкой, в квартире поэта Евгения Рейна Бродский узнал о том, что его друг Дмитрий Бобышев теперь с Мариной. Он занял у Рейна 20 рублей и побежал за билетом на поезд в Ленинград. Бродского отговаривали. Убеждали, что по приезду его неминуемо арестуют, что уже принято решение судить его как тунеядца. Он не слушал никого. Главное, что его по-настоящему волновало, — объяснение с Мариной.
Он приехал-таки в Ленинград. Марины не было. Он нашел Бобышева. Выяснение отношений было злым и быстрым. Разрыв состоялся. Навсегда. Через неделю его взяли прямо на улице. Трое в штатском доставили его в Дзержинское районное отделение милиции.

http://www.rg.ru/2008/05/24/brodsky.html

Здесь еще:
http://www.jerusalem-korczak-home.com/kk/ya/13.htm
______________________________________________________________

Фрида Видгорова

Юлия Марковна Живова

Однажды сказала также, что хранит много писем Иосифа Бродского. На вопрос, почему она не напишет воспоминания о нем, ответила, что это должны сделать действительно близкие люди.
Еще фраза о Бродском: «Это был нормальный гений, – и, после паузы, – С ним было так хорошо разговаривать ночью на кухне…»
И ни слова о том, что она принимала участие в освобождении Бродского. Вот свидетельства Л. К. Чуковской:
«Фрида [Вигдорова] выложила в столовой на круглый стол свои записи: штук десять маленьких тетрадочек <…>Теперь, сегодня, запись уже не в тетрадках… Ночами переписали ее Ника и Юля, без устали переписывают еще и еще…»;
«Бродский… Освобожденный Бродский. Он приехал в Москву раньше, чем в Ленинград. <…> Зашла за ним Юля. (Она его ко мне и привезла.) Они ушли вместе. Подавая ей клетчатое пальто, Иосиф сказал: – Все в клетку, как тюремная решетка». Крошечный эпизод из дня возвращения, а такой эффектный. Юлия Марковна могла бы рассказать историю этого дня подробно, и еще многое и многое.

Но не просто не хотела – тут был внутренний запрет, внутренняя невозможность. Она продолжала следить за его судьбой – издалека: читала его книги, читала о нем, смотрела документальные фильмы. И упоминала о Бродском с тем же великим почтением, с каким упоминала об Ахматовой.

по.

_____________________________________________________________________

«У РИТЫ НА СОЛНЕЧНОЙ»

В начале 1960-х на Осипова, где жили супруги Ануфриевы, для друзей просто Рита и Саша, собирались творческие люди. Все началось с первых лотерей, проведенных Евгением Голубовским и первой квартирной выставки Виктора Маринюка. Если вы поинтересуетесь, где собирались представители неофициального искусства в тяжелое межвременье конца 1970-х — начала 1980-х, то услышите: «У Риты на Солнечной (она переехала сюда со вторым мужем). В поклонниках её был и Бродский.
В 80-е Маргарита Жаркова была участницей перформанса на Потемкинской лестнице, —  в компании с хиппи спускала с легендарных ступеней 47 мячей из «Детского мира». Сине-красные, они были перекрашены в оранжевый цвет и символизировали солнышки, чтобы развеять потемки, которые советы спустили на Одессу.
segodnya.ua/news/14341010.html

segodnya.ua/news/14341010.html

segodnya.ua/news/14341010.html
__________________________________________________________

http://umorin.livejournal.com/369169.html