А. Иличевский «Перс»;
М., «AСТ», «Астрель», 2010

«Перса» читаешь так: сначала все подряд, потом через две страницы, немного погодя – через пять. Потом понимаешь, что лучше бы и вовсе не читать, – уж очень велик соблазн повторить Стеньку Разина: мощным взмахом в набежавшую волну. Осилить книгу мне удалось в несколько приемов и с большими перерывами. Знаю, однако, людей, взявших этот немалый вес с первой попытки, и завидую их мужеству.

Нынче всяк уважающий себя писатель считает своим долгом максимально затруднить процесс чтения: коли не трясина вязких метафор, так бурелом флэшбеков или бездонные риторические пропасти. Прежде Иличевский усердно выписывал прихотливые словесные арабески, за которыми совершенно терялись и действие, и характеры. В «Персе» автор расстался с любимым маньеризмом, – но, по закону сохранения массы, впал в бессмысленное и беспощадное резонерство обо всем сразу, а в итоге – ни о чем.

Фабула повествования пунктирна: то мелькнет, то надолго исчезнет. Тем не менее, попробуем выловить ее из нескончаемого словесного потока. Геофизик Илья Дубнов и биолог Хашем Сагиди заняты интеллектуальной мастурбацией. Первый намерен постичь Логос путем анализа ДНК, второй измыслил релизиозный суррогат из Корана и стихов Хлебникова. Дуэт тихих интеллигентов с какого-то перепуга затевает охоту на бен Ладена. Само собой, конец у авантюры скверный: с Хашема заживо сдирают кожу.

Вокруг этой истории громоздится чертова уйма разнообразной и, по большому счету, ненужной информации. Политкорректный рецензент сказал бы, что роман лежит в нескольких параллельных плоскостях. Выражусь проще: «Перс» очень напоминает ирландское рагу по рецепту Джерома К. Джерома, – в котел идет все, что оказалось под рукой. Иличевский просто не в состоянии хоть на минуту забыть о своей феноменальной эрудиции. Ну, не может мужик поступиться принципами, и все тут. Играть в поддавки с публикой? – фи, не комильфо. Самовыражаться так самовыражаться: во всю толщину БСЭ и во все мегабайты Википедии. Здесь никто не забыт, и ничто не забыто. Палеобиология. Геофизика. Хлебников. Океанография. История и теория религий. Есенин. Америка. Голландия. Азербайджан. Снова Хлебников. Орнитология. Генетика. История Гражданской войны в Закавказье. Опять Хлебников. История авиации. Блюмкин. Троцкий. Нобель. Бен Ладен. Еще раз Хлебников. Продолжить или уже достаточно? Хотя для полноты картины не помешает цитата (извините, пространная):

«Связывать ДНК со стихотворным текстом вполне логично: и в стихотворении, и в геноме имеются тройные связи: ритм (чередование ударений в тексте определенной длины, которые в геноме понимаются как определенные сгустки азотистых оснований), рифма (связи между окончаниями единиц текстов), строфические повторы (связи между строками разных строф). Так вот, в интронах легко отыскиваются участки и силлабо-тонического стихотворения, и верлибра. Во множестве стихотворных размеров легко можно наблюдать «комбинаторно-генетический» процесс: все варианты комбинаций ударных и безударных слогов, скажем, для двухсложных стоп – четыре варианта, для трехсложных – восемь, все они известны. Оказалось, что у дактиля больше шансов закрепиться в геноме, чем у амфибрахия».

Ф-фу… Утерев пот со лба, продолжим. Время от времени игра в бисер прерывается, и тогда А.И. производит вполне кошерный продукт: «свинцовая снежная пудра на излете фонарного пятна», «в молодости все поэты, но не все смертельно» и проч. Иличевский слывет умелым стилистом, – и впрямь временами бывает безупречен в пределах фразы или абзаца. Но более крупный объем автору не дается из-за фатального неумения (нежелания?) структурировать текст. Эпизоды связаны между собой даже не ассоциативно, а произвольно; критерии отбора материала то ли размыты до всеядности, то ли вовсе отсутствуют. Результат – обилие дурных ретардаций и засилье второстепенных персонажей (на каждого есть пухлое досье), полная композиционная аморфность и смысловые провалы. И хроническая интонационная аритмия, – от физики к лирике и обратно.

Все это вызывает как минимум недоумение. Впрочем, критики давно поставили знак равенства между невнятицей и глубокомыслием. И, разумеется, нашли в ирландском рагу от Иличевского и вкус, и остроту. Правда, так и не сумели поверить здешнюю гармонию алгеброй и сами въехали во вдохновенную невнятицу, подменяя аргументы метафорами: «Роман этот – плод любви Стиля и Метафизики» (Н. Рубанова), «”Перс” – текст-проект, с помощью которого пишущий-смотрящий пытается сам стать Словом» (Л. Данилкин). Пусть бросит в меня камень тот, кто что-то понял…

Еще одно, последнее сказанье. Как-то раз наш герой заявил: «Для читателя невозможно писать, это запрещенный момент. Нужно писать только для себя, в лучшем случае для Бога». И точно, «Перс» – не для читателей литература. Но вот чего не возьму в толк: зачем же тогда печататься – да еще и пятитысячным тиражом? Или Всевышний рукописи не принимает?