Сразу нравится обложка, особенно сзади, где фото автора в таком ракурсе, что у него нет верхней части черепушки, без которой он похож не на Алексея Куличкова из передачи «Такси», по обыкновению, а на Романа Аркадьевича Абрамовича. Сходство с хозяином английского футбольного клуба и российских нефтяных скважин усиливают плотно сжатые губы, добрые насмешливые глаза и трехдневная щетина, придающая брутальности.

Читать Прилепина легко и приятно – как топленое молоко из глиняной кринки наливать. Слог свеж, добротен. Текст огранен, как хороший бриллиант. Ни длинных ненужных вступлений, ни пространных размышлений ни о чем, как делают многие востребованные авторы, лишь бы набить нужное количество знаков. Прилепин доводит свою мысль до читателя коротко и ясно, напоминая (по крайней мере – мне) писателей бунтарей – Горького и Лимонова.  Впечатление от текста не портит аннотация, коя предупреждает, что книга боян и состоит из эссе, написанных Прилепиным за год,  — о литературе, политике, путешествиях по миру и любви.                                                       
Так о чем же эта книга?

Во- первых,  Прилепин ностальгирует по застойным годам, когда его родители, как и многих других провинциальных ребятишек, ездили за деликатесами в Москву, и возвращались навьюченными гроздями сосисок, апельсинами с черным, если помните, ромбиком на боку, колой и другими вкусняшками. Память его хранит многие приятные кусочки из детства, когда медсестра забегала за ним, чтобы сделать прививку, соседка приглядывала, не прося за это у родителей денег; библиотекарь заглядывала, чтобы рассказать, что из города пришел «Электроник»; повар в школе подкладывал самые сладкие кусочки; отсутствие в деревне, где автор жил, участкового, потому как никто никогда не дрался, не воровал, не хулиганил. И усталая страна смотрела на всех сверху без жестокости и отчуждения, смотрела заботливым отеческим взглядом. И имя стране было Советский Союз, и это была совсем другая страна, не та,  что сейчас – которая ведет себя агрессивно, нагло, подло, хамовито (цитирую автора), и которая делает вид, что тебя здесь нет, а если есть, то она, страна, тут ни при чем.

Во-вторых, Прилепин дает собственную оценку давно канонизированным в обывательском сознании личностям, и делает это не только убедительно, но и зло, жестко,  как когда-то тот же Лимонов. Например, Лимонов называл Сальвадора Дали бездарным эксцентриком и пошляком, вкус которому часто изменял. Прилепин   называет покойного Виктора Астафьева взгальным, подлым, злым и раздражительным человеком, сыплющим бесконечные проклятия советской власти. Но вместе с тем  Мариенгофа и Проханова автор преподносит так, что хочется немедленно прочесть все ими написанное – и стихи, и роман «Циники» Мариенгофа, и Прохановские вещи – от «Дерева в центре Кабула», до «Пятой колонны» и «Теплохода «Иосиф Бродский».

В-третьих, как и в прежних своих произведениях, Захар не перестает размахивать красной тряпкой перед чудовищными мордами кремлевских жителей и бредить революцией. Благоговейно вспоминает Болотникова, Пугачева, Разина. Но автор уже не так убедителен, как прежде. И если в его романе «Санькя» веришь до последней страницы всему, что происходит с героем, проводишь параллели с автором, веришь в его светлые идеалы и понимаешь, что трупы на фонарных столбах, баррикады на столичных улицах и революционные, пахнущие порохом преобразования – не за горами, то в новой книге Прилепин неубедителен. Одна из глав, то бишь одно из эссе, так и называется: «Мещанство приятное и последовательное». Автор любит и лелеет свое мещанство. Вместо того чтобы, как лимоновские нацболы, закидывать яйцами кремлевских чудовищ, вместо того, чтобы шалаш в Шушенском, вместо того, чтобы прятать, как сицилиец Джулиано, лупару под курткой, вместо того, чтобы явки и пароли, вместо всего этого – тяжелые замки в доме, собака во дворе, пышные кресла, люстра, бар, собственная фирма с батраками, большая буржуйская машина, в которую так приятно усесться с пакетами, коробками, свертками и детьми после путешествия по многоэтажному торговому центру. И неудивительно, что он бережет свой уголок с канарейкой, и чувство собственности развито у него замечательно, и в случае опасности он готов взять лом, кол и дрын и снести любой напасти наглую башку. Пой, моя канареечка, никто тебя не тронет. Автор горло готов перегрызть за своих мещенят и мещанку, и придумал себе определение, что он не простой, а последовательный, принципиальный и мыслящий мещанин. И грозится первым открыть ворота, если буйные да вольные придут под стены города.

Конечно, здесь ясно, что автор лукавит и никогда не пойдет открывать те ворота. Буйные да вольные не приходят, чтобы деликатно, дабы не потревожить спящую канарейку, постучать в твою мещанскую добротную дверь с тяжелыми замками. Буйные да вольные громыхают каблуками в твоем дворе бесцеремонно, по-хозяйски, страшно бряцают оружием, плевать им на кол с дрыном. Пес твой уже лежит в луже крови, трещат тяжелые замки, повсюду горят буржуйские авто, и сотни мещанок и мещенят болтаются на фонарных столбах рядом с кремлевскими чудовищами, как символ уходящей эпохи. Игры закончились. Добро пожаловать на баррикады. На чьей стороне выступит мещанство вкупе с автором, время покажет. Когда мы провалимся в тартарары.

Закрывая книгу, снова видишь фото автора. И теперь, по прочтении, сходство с Абрамовичем кажется все более символичным. Если картинку увеличить, на заднем плане можно увидеть пока еще не фонари с  висельниками, не костры из буржуйских авто,  Там белоснежная яхта, покачивающаяся в тихих водах мещанского быта.