***

Мы претерпели за книги Просперо
самые страшные муки Тантала,
в гулких дворцах или тёмных пещерах,
сказка барочная, где ночевала?

Стаяла слов золотистая пена,
тёплый внутри и холодный снаружи,
как ни ломали мы тесные стены,
дом наш доныне ни цел, ни разрушен.

Крышу заделаем — звёзд не увидим,
нам ли ни сказано: будьте как дети,
время клубится расцвеченным дымом
и оседает на пальцах столетий.

ОРАКУЛ

С кровавой розою в душе,
беремен будущим оракул,
и не осталось глаз уже —
он все глаза себе проплакал.

Умолкнет птица соловей,
спадёт волшебная завеса,
он носит лес в душе своей —
не выйти лешему из леса.

Змеится зелье забытья —
какая кровь на дне стакана!
И алчет алости ея
оракул — арлекин аркана.
***

Давным-давно истлевшей кошке
давно угасшая пчела
лучистый мёд даёт из ложки
литого в золоте тепла.

Звук, истончившийся до ветра,
металл до звёздного луча
бесшумно проникает в недра —
и Мурка ластится, урча.

Но полыхнёт дыханьем смерти —
и белым снегом станет свет,
и нет ни воздуха, ни тверди,
ни «да», сошедшего на «нет».

***

Пустынник, он же мотылёк,
светильник, он же полумрак,
нащупай тёплый фитилёк
в на ладан дышащих мирах.

Огарок, он же огонёк,
вглядись в него лицом к лицу,
пусть пламя чувствует ожог,
а пальцы липкую пыльцу

ДВОРНИК

Будто луна захлебнётся на дне его кружки,
скажет «налей» — и нальёт себе серого снега,
в гулких дворах рассыпая горох колотушки,
выйдет подвыпивший дворник искать человека.

Дворник не дворник, а в воздухе позднеосеннем,
твёрдый горох рассыпая по улицам глухо,
выйдет подвыпивший вторник искать воскресенья,
в шапке-ушанке, на левое съехавшей ухо.

День его будет нелёгок — сухая погода,
значит, опять дожидаться речного норд-веста,
ветер, попутный любимому времени года,
гонит листву на любимое временем место.

***

жизнь не пошла дальше того дороже
щупальцами прибоя слепого моря пейзажа
шелестящего по песчанно-малиновой коже
неба в прожилках трещин бездонных дальше

жизнь не пошла, раздалась откатом,
скрылась за поворотом глухой земной подворотни,
можно теперь любоваться её закатом,
спать на песке, сушить под скалой лохмотья

потому что больше не будет того дороже
города в ладони её оправы,
мы её ещё похороним в роще
лунных олив Севера, на берегу реки Наровы

***

Я просто была в апельсиновом кубе,
том самом кусочке того мармелада,
что осень с утра подавала на блюде
на чистой дорожке больничного сада.

Она же листву собирала граблями,
крутила невидимых мельниц колёса,
гнала синеву облаков кораблями
и сыпала белое-белое просо.

Покуда мелькали ее полушалки,
роскошны и жалки, — живи как живётся, —
мы верили мудрости старой гадалки,
что было бы счастье, а повод найдётся.