(чтение Елены Блонди)
Гранат в песках
Прозрачный, твёрдый,
красный мозг граната.
На кустике — громадные плоды.
В пустыне, невесёлой как латынь,
краснеет куст таджикским рубаятом.
И я под ним сижу, чернее негра,
В тиши тысячелетий, глажу грудь,
наверное, здесь я сел бы отдохнуть,
идя из неразрушенного Мевра.
Гранаты можно срезать и продать,
гранаты могут вырасти опять.
Сто маленьких голов на тонкой шее,
похожей более на ногу Нетто,
сто алых, раздражающих голов,
забитых в неожиданное небо.
Ремнём экватора затянут шар,
кому-то он прошел по узкой талии,
кому под грудь, под плечи и так далее.
А здесь по горлу узкий поясок,
песок, песок — как будто все старатели
за все века несли сюда старательно
пустой песок…
Я глажу алый сок,
я, истощённый актами пустыни,
не протестую, не сопротивляюсь
цветам граната,
зёрнами тугими
спрессован сок,
а в глубине плода
таится тень, отброшенная соком…
Не скрою, одному в прохладе слов
так хорошо!
Кишлак собою занят,
он варит плов, не слушая ослов,
ослы себя подслушивают сами.
Красный гонец и черный гонец
Перелески, холмы, задыхается конь,
без дорог, напрямик
мчит весёлый гонец,
пот солёной корой застыл на лице,
он сменил пять коней,
пять коней, пять коней.
Сбросил кованый шлем,
бросил кожаный щит,
меч остался в полыни,
копьё — в ковылях,
лук бухарский в песках Муюнкумов
лежит.
И ржавеет кольчуга в хлопковых полях.
Только знамя в руке!
Полуголый гонец
знак победы — багровое знамя —
не бросил.
Это знамя дало ему
семь коней,
семь коней,
семь коней,
тонконогих и рослых.
Это знамя поило айраном его,
на привалах валило под ноги баранов,
беки жарко дарили ему —
ого–го! —
лучших девушек, плачущих,
но не упрямых!
Но упрямый гонец на привалах не спал.
«Славься город, прославленный арыками!..
Поздравляю с победой!..»
Тогда он упал,
закрывая скуластую морду
руками…
Ваша радость, народ, —
это слава его!
Пусть о нём говорят на орлиных охотах.
Слава!
Слава гонца
громче славы бойца,
где–то павшего без вести за свободу.
Подарили ему арабчат и рабынь,
если хочешь любую, а хочешь — троих!..
Он молчал, обнимая свою рябую
и детей босоногих, чумазых своих.
…Тише, люди!
Хрипит, задыхается конь.
Без дорог, без сапог, огибая кишлак,
Мчит угрюмый гонец,
он ушёл от погонь.
На копье раздувается
чёрный флаг.
Флаг жалеет его — не спеши,
не спеши
головой отвечать за бесславный конец!
За измену аргынов!
За трусость паши!
Разве ты виноват,
что ты чёрный гонец?
Разве ты виноват?..
Враг идёт в Бесшатыр.
Он стотысячным топом линчует аулы,
пот съедает глаза, конь хрипит.
О батыр,
лучше б ты под копьём умирал
ясаулом!..
Ты хотел,
так хотелось быть красным гонцом!
Перед жёнами, матерью, перед отцом
ползать, плача от счастья,
дары принимать!..
Прячься, глиняный город! .. Умри, моя мать!..
Дед, кончай свою долгую жизнь, не тяни,
пока честен, влетай в своё небо стрелой.
Жёны, жёны, бросайте детей со стены!
Пейте яд! Обливайтесь кипящей смолой!
Кочевник
Я отправился в дальний путь,
я запомнил такой закон:
если хочешь — счастливым будь,
только прежде стань стариком.
Хорошо под луной старику
и под солнцем ему хорошо —
похохочет в глаза врагу
и согнёт он его в дугу,
и сотрёт его в порошок.
(В каждом доме ждёт меня чай,
одеяло и тёплый хлеб,
и объятия невзначай,
если муж глуховат и слеп.
Каждый рад мне руку пожать
и спросить о здоровье коня,
мне бы так людей уважать,
как они уважают меня).
И качается долгий путь.
(И шатает меня закон:
— Если вспомнил кого-нибудь,
Запечалился вдруг о ком, —
бей в свой правый висок
кулаком,
бей в свой белый висок
кулаком.
Бей великим ножом
в свою грудь.
Упади,
умереть не забудь).
Бетпак-Дала
Бетпак-Дала
Всегда такая голая,
Что стыдно лошадям смотреть в глаза…
Моя кобыла,
Отупев от голода,
Не слышит повода,
Глядит назад.
Нет колеи,
Бетпак-Дала —
Дорога,
Ой, дорого ей заплатил казах,
Пустыня —
От порога до порога.
Все сто дорог
Вели его назад.
Размеренная смена поколенйи,
Спокойное широкое седло,
Скупое равнодушное движенье,
Укачивая,
Всадника вело.
Над головою
Раскалённый камень,
Пустыня взбешена,
Копыта высекают жёлтый пламень
Из белой глины.
Я выпросил в отряде две недели…
Я выпросил в отряде две недели.
Я на верблюда сел — и был таков.
Тянуть шубат и ничего
не делать,
записывать былины стариков!..
Качался, пел о дальних городах,
я воду пил пиалой граммов
в триста
за долг — в пустынях
время коротать,
за бедуинов из Геофизтреста.
Искал аул — нашел геолога,
четыре дня он шел и жаждал встречи,
не чувствую ни жара и
ни голода,
лежал в песке и убеждал,
что — в речке.
Я был не человеком — миражом.
Он подмигнул, и выдул пиалу,
и вдруг затрясся, засучил
ногами,
пил носом, и губами, и лицом,
глазами, всхлипывал,
пил хорошо,
как надо пить,
как надо жить —
зубами!
Потом вскочил, не пересилив
радость,
и стал бросаться на меня с ножом.
Потом он сел.
Потом он пил и ел.
Потом он пел задумчиво
и хрипло.
Потом пил и снова пить хотел,
пытался влезть в бурдюк
и жить, как рыба.
Я хохотал от счастья,
хлопотал,
лупил его за нож, поил и люто
тащил в седло своё,
а он роптал,
пытался меня сталкивать
с верблюда.
Отвёз его в аул.
Неделю пил шубат.
Менял свои ковбойки на легенды.
Учил вставать на лапы
злых собак.
И вспоминал уехавшего Генку.
…И всё прошло.
Вот только есть одно —
ай, бог пустынь,
доверь мне снова радость:
в песках, где воют на луну
бараны,
В Москве, в горах, в ауле —
всё равно —
спасти кого–нибудь.
Доверь мне радость.
Молитва Батыра Махамбета перед казнью
Бисмилля!
Я в далёких походах забуду себя.
Я в битвах — по году.
В обидах — по горло,
Я родился в седле,
Умираю в цепях,
Меня водят пешком, как собаку, по городу.
Я забуду, как пахнет запаленный конь,
Я забуду в зиндане1 гортанные кличи, —
Утром тело разрубят и бросят в огонь,
Моё темя забудет былое величье.
Я забуду, как жёны боялись меня,
Я как меч обнажённый,
Но ржа меня режет.
Сердце в горле как яростная змея.
Э, не так!
Моё сердце — ощипанный кречет.
Всё забуду.
Молитвы — спасенье своё,
И пожары, и битвы, аллаха забуду…
Аруах!..
Ясный месяц в пустынях встаёт, —
И уходят в барханы
За самкой верблюды…
И в казахских казанах шипит молоко…
И собаки рвут шкуры друг другу от скуки…
Я в зиндане лежу глубоко–глубоко,
А луна, как лепёшка последняя, катится
в руки.
Зиндан 1 — яма-тюрьма (тюрк.).