Памяти Олди
*
Всё, что осталось здесь, и с чем придётся встретиться там. Всё, что заставляет в тебе жить оторванную половину, чтобы из беременного горем существа родилось новое; что заставляет тебя эту половину кормить и ухаживать за ней, скрепив сердце ожиданием. Всё было в голосе Олди. В непрерывном, уже не земляном, но ещё плотном и густом звуке, в дрожи и трепете высоко прижатой к груди гитары.
Он пел на вдохе, глотая пение, как Летов. Но это пение было совершенным. Егор не придавал значения чёткости звука. Олди придавал — слышно каждое слово, а звук плавно переходил в звук — плетение звуков, локон звуков. Летов создавал антимузыку, идеальное ПТУ. Олди создавал — комитет охраны тепла – именно музыку. Его небольшой корпус (а пока я резиновый танк) стоит особняком: от приснившегося когда-то русского рока — и от всего остального.
Ко многим гениям и гуру поздней системы можно применить слово «субкультура» (даже отчасти к Летову), но к Олди — нет. В его музыке (и текстах) почти нет привычных субкультуре замашек, но есть отличное знание деталей быта и лексики подполья. Уже не существующего (и всё равно существующего) подполья. Мифического, наважденческого мира, настолько настоящего, что само настоящее порой кажется галлюцинацией. Система закончилась. Начался рэгги. Олди отталкивается от субкультуры как от земли. Ведь на самом деле тусовки – уже или ещё — нет. Есть одиночки и миф о системе. И ещё много-много других мифов, созданных для злобы и ненависти между одиночками.
*
В том, как быстро завоёвывал рэгги внешние и внутренние площади России, есть жутковатая погребальная прохлада. Как в рождении и в смерти. Образовывалась очевидно новая генерация. Таковой её не признают и признавать не захотят (как когда-то растаманов). И в эту трещину — между тем, что есть — и тем, чего не должно быть — шёл щемящий холод. Которого в рэгги в принципе быть не должно. Однако холод был, и рэгги принял его.
Как новая генерация, возникла и новая музыка — белый, северный рэгги, рэгги холодных пляжей, по выражению экс-лидера старой «Идеи Фикс» Николая Гнедкова, кстати, довольно тонкого музыканта. Высказывание относилось к Олди.
Рэгги писали все или почти все. Опыты БГ и Курёхина (белый растаман, прозрачный цыган) в начале восьмидесятых были если не забыты, то уже подвергнуты ироничной коррозии. Но из них, как из ржавых консервных банок (панк-рэгги) строилось новое здание.
«Zabriski Rider» охотно публиковал материалы по истории рэгги — наспех переведённые, тёплые от влюблённых в эту музыку рук, но всё же отвратительно наивные. И рэгги слушали все. Именно с появлением русского рэгги как музыкального явления для меня стёрлась грань между системой и её отсутствием. Именно тогда и возникла «Африка».
*
Отсутствие системы — та же система. Нельзя описать, как, когда именно и кем исчезла система, и почему до сих пор её призрак светится в прекрасных глазах доживающих свой век мутантов. Но ясно было то, что по-прежнему уже не будет. Не будет счастливого автостопа в Крым (как бы оволосатевшие молодые обыватели не старались доказать противоположное), не будет беспечных ночёвок в дружеской квартире с кастрюлей черняшки. А будет нечто, смотрящее на всё это прошедшее как стрелка компаса. Для меня было так: закончился Арбат — началась Африка. Хотя я отнюдь не могу назвать себя олдой.
..
Зов предков? Новые понятия о жизни и смерти? Новые критерии творчества? Да. Но это надо было увидеть, и я пока ещё не впала в детство.
…
Джа
…
*
Во мне замерли все жизненные силы, когда, по окончании рабочего дня на книжном лотке в Олимпийском (1994) все, кто был, продавцы, встали, услышав Bob Marley «No woman, no cry» и стали танцевать. Ужаснее и нагляднее этого зрелища мне ничего видеть не приходилось. Боевые танцы? Апофеоз отсутствующих точек?
…
*
Какое дело белому до чёрного, и почему чёрный не сотрёт в порошок этих белых, вихляющихся под их кровную музыку? Возможно потому, что было нечто, вызвавшее симпатию чёрного: я внеплановый сын африканских трав.
…
Белый, играющий чёрную музыку. Но слово чёрная здесь звучит по-другому, в этом — соль. Чёрная музыка для Eric Burdon из «Animals» — блюз, соул, госпел, куджн. Он может пригласить негров Луизианы петь в своей студии. Что знает «родившийся в болоте» русский, не имеющий ни студии, ни стабильного заработка — о чёрной музыке? Только звуконосители и, по счастью, одна-две встречи с неграми-музыкантами. И, тем не менее, белый — играет чёрную музыку. Не по цвету кожи или идее. По мировосприятию. Он сам — белый негр с чёрным ухом.
*
Русский рэгги (и Олди) начался для меня конкретно: с автостопа в Кёниг (1992). Цель путешествия (которую надо было дважды или трижды называть — в милиции) была: к Олди. Будто, выехав из Москвы, я умерла и теперь шла в обитель моих кровных предков. Кёниг встретил жемчужно-серыми и синеватыми тонами — огромная воздушная рыба. Русыми дрэдами из-под чёрно-зелёно-жёлто-красного берета чудака Димы. «Почему у тебя дрэды разные?» — «Джа так нашептал». Солдатскими ночёвками вповалку. Поистине африканским безденежьем. И — против ожидания — самим Олди.
Его царственному появлению предшествовали, как и полагается в легенде, встречи с его соратниками по музыке. Сначала — скрипач (Юра), затем — барабанщик (который, как и сам Олди, в числе отсутствующих). Юра решил заработать в Светлогорске игрой на скрипке. Я, в меру бестолково, подстукивала ему на маракасах. На звук появился барабанщик. Огромный, с густейшими тёмными волосами, в окружении красивых женщин и детей. «Что-то одежды на вас кришнаитские», — заметил он, оглядев меня и спутника. Ничего кришнаитского на мне не было. Но растаманы — христиане.
Олди возник в момент усталости и простуды, в «Дарах Моря», сидящий высоком на барном стульчике, рядом с красивой медсестрой. Кто и почему сразу же назвал её медсестрой? На Олди был тёмный военный берет, а из под него падали на лицо яйцевидной формы (обычно говорят — голова яйцевидной формы) русые локоны. Дрэды.
По рассказам я представляла Олди надменным и длинным. Оказалось, он не так высок ростом, изящен и очень общителен. Глаза действительно огромные, светлые. Хотя в некоторых видеозаписях он кажется темноволосым и темноглазым. Он дружелюбно приветствовал меня и спутников, но через некоторое время исчез, как не было.
*
«Комитет Охраны Тепла» я услышала впервые много позже, на дописке к альбому Bob Marley. Конечно, это была «Африка». Эта небольшая композиция перевернула весь альбом вверх дном. И уже не надо сладкого и воинственного Чёрного Льва. Протяжный вой Олди для меня перекрыл заклинания Marley. Глуховатые, холодные аранжировки Комитета казались красивее органчика Wallers.
*
Что было в Олди и в его музыке. Родина, которой нет, и которую искать бесполезно. Но которая много сильнее бабла и трёпа, на каком бы месте они не находились. Олди говорил: растаманы, как будто действительно уже был народ — русские растаманы. Сейчас такого народа, наверное, уже нет. Голос Олди — голос бесценных мёртвых, которые умеют и греют больше, чем живые. В нём чувство — непосредственное чувство — будущей жизни. Чувство связи этой жизни — фрагмента, ироничной улыбки, раздражённой вспышки — и той жизни: силы, мощи, полноты.
Ударные в музыке Комитета часто напоминают щёлканье затворов. Визуально — как у Копполы в финале Апокалипсиса. Почти всё, что есть в Комитете — о войне. Очень много о войне. Вьетнам? Мальдивы? Афганистан? Чечня? Всё, и не только. Война идёт в каждом человеке. Война — это состояние человека. О мире пока не может быть и речи. Но вряд ли кто сможет это сказать открыто. Ужас бедствий (прежде всего — собственной смерти) диктует опосредованные формы высказывания. А когда эти формы заменены непосредственными (что и произошло у Олди) — становится не по себе. Тогда на вопрос: за кого ты в этой войне, ответить невозможно. Потому что к началу войны уже не вернуться.
Полутона
На Середине Мира
http://www.seredina-mira.narod.ru/
жж Камена
http://kamenah.livejournal.com/profile