Прочитала «Особняк». Впервые. С Фолкнером у меня отношения примерно такие, как у него самого с временами событий его знаменитой трилогии. Я читаю первую книгу, потом — огромный в полжизни перерыв, во время котрого читаются рассказы, что приходят сами, время от времени, каждый в свое время. Потом начинаю вторую книгу и не дочитываю. Перечитываю первую. А сейчас, купив последнюю часть трилогии (за трояк на книжном развале), читаю ее. Потому что она — книга. В обложке, со страницами. И выбирая, читать ли последовательно — текст на мониторе, а потом книгу, либо то, что по душе, выбираю сначала книгу.

С Фолкнером так можно. Потому что трилогию нужно будет еще и еще перечитывать. Целиком. И — отдельные главы, по мере надобности их моей собственной душе.
Это все равно что время от времени наезжать в округ Йокнапатофу по свои личным делам.
Главное же впечатление от этой поездки — Юла Уорнер. А точнее, описание драки за Юлу у плетня, под мордой стоящей лошади.
Юла Уорнер один из самых сильных женских образов в мировой литературе.

Но на следующий день люди видели по уликам — по затоптанной траве, — что Маккэррон и не думал бежать, хотя и не по тем причинам, о которых упоминалось. Правда, улики никак не давали возможности установить, каким образом Маккэррону переломило руку колесной спицей, но стало известно, что другой, неповрежденной рукой Маккэррон перехватил эту спицу, защищаясь на дороге, в то время как Юла стояла в пролетке и обеими руками держала кнут со свинчаткой в кнутовище и этой рукоятью, словно топором или тяпкой, колотила по головам — какая подвернется.
Длилось это не больше трех минут. Больше и не понадобилось: все шло так просто и естественно, обычное и простое явление природы, столь же простое, обычное и преходящее, как прилив или дождь, — налетит и сразу все смоет: топот ног, тяжелое дыхание, ничего не видать, только тени клубком сплетаются рядом с лошадью (а она и с места не двинулась, привыкла стоять: летом она часами простаивала на лесопилке Билла Уорнера, стояла и тогда, когда Билл выселял Эба Сноупса из дома, за который аренда не была плачена два года, — а во Французовой Балке это казалось стихийным бедствием, вроде циклона, — и еще говорили, что Билл мог подъехать к вокзалу и вылезти из пролетки, даже не привязывая лошадь, когда проходил поезд, и только на следующее лето эту лошадь стали привязывать к той самой загородке, которую дикие кони, — их Флем привез во Французову Балку, снесли начисто, вырвавшись на волю и разбежавшись по всему поселку) и пролеткой, и только иногда мелькают дубовые спицы и слышатся глухие, как стук по арбузу, удары кнута со свинчаткой по головам местных храбрецов.
А потом пустая пролетка и лошадь остались стоять, как стоит дерево, скала или амбар, на которые ливень или наводнение обрушились яростно, но мимолетно, и уже отхлынули, да сохранилось еще одно вещественное доказательство — Терон Квик: целую неделю у него на затылке виден был отпечаток от свинчатки кнута, и не впервые его фамилия, Квик [Быстрый (англ.)], звучала, как говорится, несколько юмористически, особенно когда он лежал в камышах, как колода. И вот тогда-то, по-моему, оно и случилось. Конечно, я не настаиваю, не утверждаю, что случилось именно так. Но я просто считаю, что иначе оно и быть не могло, кроме как именно таким образом, потому что это больше всего похоже на правду — так и должно было случиться.

Уильям Фолкнер «Особняк»