Мама говорит, что я сама, изводя ее бесконечными просьбами, просто заставила научить меня читать. Не помню. Знаю, что читала и писала с четырех лет. А сочинять стала еще раньше. Книжек не хватало, мне их всегда было мало, а читать хотелось (или слушать, как читают родители). Поэтому и стала сочинять сама. Спасибо родителям, обратили на это внимание. Видимо, так я им надоела со своими сказками, что они дали мне в руки микрофон, включили старый, с большими бобинными катушками магнитофон и сказали: рассказывай. Сохранились записи за три года – мне от трех до пяти лет. Много записей. Я сочиняла прямо на ходу, причем начало обычно не отличалось особой оригинальностью: «Жил был ослик. Он был не такой как другие…» Или «Жил был лягушонок. Он был не такой как другие…» и далее следовало описание его отличий, что из-за этого с ним произошло, как он из этого выпутался и чем все это благополучно закончилось.

Самой сейчас интересно — если автор в своем произведении всегда вольно или невольно выражает себя, то, значит, я и в детстве считала себя «не такой как другие», странной? Почему, интересно? У меня была хорошая семья, мама, папа, бабушка, много друзей, я любила животных, и дома всегда жили собака с кошкой, а то и несколько. Позднее к моему зоопарку добавлялись то черепашки, то хомячки, голуби, включая и лесных, совята, воронята, морские свинки, попугайчики, ежики, кролики. Это не считая бабушкиного подворья; коров, поросят, коз, кур, гусей… И ведь каждую животинку я знала в лицо, каждой давала имя. Про них я почему-то рассказывала мало. Чувствовала разницу между реальными животными и сказочными персонажами.
Однажды, правда, при пересказе сказки про красную шапочку у меня эти понятия слились. Впрочем, пересказами я занималась редко, видимо с детства отвергала плагиат, хотя моя история скорее относилась к постмодернизму – на основе литературного произведения я создавала свое. У меня волк съел девочку с ужасными натуралистическими подробностями – с кровью, кишками, землей и травой. Видимо, я видела, как кошка ест мышь, и понимала, что по-другому съесть нельзя. В то же время сказочность оставалась, так как Красная шапочка, разумеется, осталась живой и невредимой в конце сказки.
Были и нравоучительные истории. Например, про то, как жили-были собачка, кошечка и папа. Чей папа, почему только папа, не известно. Скорее всего, я представляла кого-то типа своего папы – некто большой, добрый, кто всегда защитит, не именно мой папа, а папа как символ всех пап. Так вот, этот папа свалял дурака, зачем-то попил воды из душа. И умер, разумеется, ведь она там отравленная. Конечно, собачка с кошечкой это дело так не оставили, они вызвали врача (или потащили огромного папу в больницу, уже не помню). В общем, его оживили, и все зажили долго и счастливо, никто больше воду из душа не пил. Подозреваю, что этому бреду я обязана маме, ее запугиваниям, чтобы я не ловила ртом струйки воды из душа, когда купалась, чтобы не баловалась. Нельзя сказать, чтобы я сильно верила (как и в то, что сосульки тоже плохие и их ни в коем случае нельзя есть), но сказка родилась.
Помню еще один момент. Мне еще нет четырех лет, я не умею писать, но сижу над тетрадью, старательно исписывая каракулями, отдаленно похожими на взрослый почерк, каждую строчку. Таким образом я перепортила массу тетрадей, меня наверняка ругали, но этого в памяти не сохранилось. Осталось ощущение – я играла в писателя. Я помню, о чем именно писала, я не просто бессмысленно водила ручкой по листу, но разобрать, разумеется, ничего было невозможно.
Еще помню, это, наверное, уже ближе к четырем годам. Я сижу в комнате и отчаянно скучаю. Рядом лежит букварь, мы с мамой дошли до какой-то буквы, я перелистываю страницы с уже понятными словами, перечитываю их, но сердце рвется вперед, дальше. А дальше тупик, там начинаются незнакомые буквы, мы их еще не изучили. И вот я жду маму, которая непростительно долго готовит обед для папы, он скоро должен прийти. На кухне что-то шипит, бурлит, пахнет жареным луком, а я изредка подаю голос, тоскливые звуковые сигналы, которые должны напомнить маме о моем существовании и о том, что я ее жду. Наверное, только чтобы не зависеть от родителей, от наличия у них желания и свободного времени, я и попросила научить меня читать самой.
В первом классе я написала свою первую большую повесть «Невероятные приключения зайчонка Бинки». Видимо, начитавшись «Волшебника изумрудного города», влияние которого несомненно ощущалось в моей рукописи – толстой общей тетради, да еще Тома Сойера с Гекельберри Финном (меня тогда поразило имя подруги Тома — Бианка, вот и зайчонка своего назвала похоже), я решила что могу не хуже. Бедному зайчонку пришлось много чего пережить, прежде чем все благополучно кончилось. Тетрадь ходила по рукам, одноклассники зачитывались и хвалили. Но я писала не для этого. Уже в первом классе я твердо отвечала на вопрос, кем хочу стать. Писателем. Причем желательно, как Джеральд Даррелл, то есть, иметь свой зоопарк, ездить по разным странам, чтобы отлавливать редкие виды животных, занесенных в Красную книгу, а потом с юмором описывать все свои приключения. Кстати, Даррелла я люблю и сейчас.