Я никогда не видела живьем академика Сахарова – только по телевизору, когда он на трибуне партийного съезда косноязычно и горячо произносил свою великую речь – под улюлюканье зала и яростные вопли Горбачева. А до этого знала о нем только из публикаций журнала «Огонёк», которые цитировали, хохоча, мои старшие приятели, слушавшие ВВС и Голос Америки: «А по вечерам она бьет одуревшего академика!» Это про Елену Боннер.
Я никогда не была диссиденткой.
Октябренком – да. Пионеркой – тоже, и даже плакала, когда мне повязали алый галстук во вторую очередь, а не в первую, на торжественной линейке. Уж и не помню, почему. И комсомолкой была – все были.
Но всегда между мной и «системой» стояла стена. Я всегда существовала отдельно. Из брезгливости, из какого-то неосознанного понимания государственной лжи, окружавшей нас, из нежелания идти в ногу.

А меня все пытались куда-то «выдвинуть» – как это называлось-то, уже и забыла…
Совет дружины, комсорг…
В школе, на работе.
Примерная такая была вообще-то.
В школе еще ничего.
А на работе — я тут же уходила, с нетерпением ожидая заветных 27 (или 28?) лет, когда выбывали из комсомола. В славных рядах КПСС побывать не довелось.
В общем – мир ловил меня и не поймал.
Всегда, всю жизнь боялась вот этого: «The Matrix has you, Neo…»
Я никогда не перепечатывала на папиросных бумажках «Архипелаг Гулаг», да и прочла его очень поздно. Но зато я переписывала в тетрадочку от руки «Поэму горы» Марины Цветаевой – из такой точно же зеленой школьной тетрадки за 2 копейки, данной мне на два дня. Текст поэмы, и так достаточно сложный для понимания, от переписывания обретал вообще уже черты тайнописи.
К чему я это все пишу?
А к тому, что книга Улицкой «Зеленый шатер», написанная про старшее поколение, проросшее с началом хрущевской оттепели, и про меня тоже.
Пусть я родилась уже после смерти Сталина!
Но мой дядя – любимый дядя Женя – ходил на его похороны и еле выжил в чудовищной давке.
Но 20-й съезд был уже при мне и при мне из Большой Советской энциклопедии изымались листы про Берию.
Но в университете на лекциях по истмату (а кто теперь знает, что это?) профессор Журавлев – опальный и довольно скоро вылетевший с работы, говорил нам такие вещи, что одна из студенток, не выдержав, закричала с места: «Как Вы можете такое говорить! Ведь МЫ же правы!!!»
Мы – Советский народ…
Я знаю вкус этого времени, его запах, его звуки.
Оно ушло. Закончилось. Выпито до дна.
«Отравлен хлеб, и воздух выпит…»
XIX век для России закончился в 1917 году, но его корешки и побеги протянулись еще на десятилетия вперед. Двадцатый — завершился 31 декабря 1999. Короткий получился век.
И вот теперь, ощущая себя осколком былого среди чужого и чуждого мира, я думаю: интересно, как прочтете эту книгу вы? Что поймете, что почувствуете?
Вы – не знающие, кто такой академик Сахаров и не читавшие «Архипелаг Гулаг», свободно ездящие за границу и главной проблемой считающие отсутствие денег, не верящие в такие простые вещи, как честь, справедливость, презрение к подлости и алчности.
Для которых слово «любовь» просто синоним слова «секс».
Впрочем, о чем это я?! Да вы вообще не станете ее читать!
Зачем это вам — бодрым личинкам, так и не достигшим стадии взрослости:
«Несмышленые малыши, человеческие личинки, они потребляют всякую пищу, какую ни кинь, сосут, жуют, глотают все подряд впечатления, а потом окукливаются, и внутри куколки все складывается в нужном порядке, выстраивается необходимым образом – рефлексы отработаны, навыки воспитаны, первичные представления о мире усвоены. Но сколько куколок погибает, не достигнув последней своей фазы, так и не треснув по шву, не выпустив из себя бабочку. Анима, анима, душенька… Цветная, летающая, короткоживущая – и прекрасная. А какое множество так и остается личинками и живет до самой смерти, не догадываясь, что взрослость так и не пришла».
Вот примерно об этом книга Улицкой.
Но не только.
Еще о волчьем времени, не оставляющем тебе выбора.
Пусть не волк ты по крови своей.
Но – с волками жить…
Еще о том, что наличие совести не способствует выживанию индивидуума, ею наделенного.
Да, не способствует.
Но, может быть, если ты сейчас поступишь по совести, то твоему сыну, внуку, правнуку уже никогда не придется ею поступаться?
Это роман о любви и предательстве, о великой силе печатного слова и непостижимой власти музыки, о выборе пути и воспитании души.
Теперь о форме.
Роман Улицкой устроен странно. Я начала читать его взахлеб и в свойственной мне стремительной манере неслась по анфиладе страниц, пока не ударилась лбом о закрытую дверь и не замерла в недоумении: Какая Оля? Она же умерла в предыдущей главе?!
Да, все та же Оля.
Потому что роман – не анфилада. Это коммуналка из множества комнат, и у каждой — свой замок и свой ключ.
Это калейдоскоп: повернешь его — и складывается новая картинка из разноцветных стеклышек, каждый раз другая, хотя стеклышки те же.
Улицкая поворачивает своих героев то одной, то другой гранью, возвращаясь по времени назад или забегая далеко вперед.
Не знаю, зачем ей это понадобилось.
Но вложила же она в уста одного из героев фразу: «Форма это то, что превращает содержание произведения в его сущность».
Вот и думай теперь.
Надо сказать, мне такое построение сильно мешало. Поскольку я читаю очень быстро, то порой не успевала отследить перемену времени и путалась, забывая, кто есть кому кто.
Кстати — может быть, кто-нибудь не ленивый и любопытный возьмется подсчитать количество персонажей на квадратный метр романа! Это целая вселенная, муравейник, улей! Вавилонское столпотворение. Этого народа хватило бы на полное собрание сочинений. Улицкая настолько щедра, что персонажи возникают, действуют на протяжении одной-двух страниц — а то и нескольких фраз! — и исчезают потом навсегда в небытии.
Бабка Нюра, выпивоха и хулиганка.
Психиатр Дулин Дмитрий Степанович.
Алиса, выдавшая замуж за Короля свою собственную сестру и сумевшая вывезти за границу рукопись – в таком тайном месте, о котором и не расскажешь!
Маленький мальчик с орденами – он пробежал мимо читателя, свернул за угол и исчез.
Какой-нибудь Иван Иванович или Сара Соломоновна изображены так ярко и характерно, что жалко расставаться – но тут вылезает из своего угла еще персонаж, которого не успеваешь толком разглядеть.
И это не говоря о главных героях!
Сложный роман.
Сложносочиненный, многонаселенный – не только людьми, но и мыслями. Его хочется не перечитывать – хотя и перечитывать, конечно! – а передумывать.
Не буду цепляться к мелочам – слог Улицкой всегда казался мне неровным – то страницы прекрасной прозы, а то вдруг запинаешься о канцеляризм: «По окончании Катей школы, они поженились»!
Они поженились, как только Катя закончила школу.
Они жили долго, коротко, счастливо, горько, больно, радостно.
Кто-то умер, а кто-то еще жив.
Но точно умер этот век-волкодав, питавший их любовью и ненавистью, даривший надежду и повергавший в отчаяние, созидавший и разрушавший их души.
Точно… умер?
Так хочется на это надеяться.

***
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых кровей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе,

Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.