Перелистывая кадры. Тамара Ильчевская. Живая бумага и мертвая кожа

постер
Жанр драма
Режиссёр Питер Гринуэй
В главных ролях: Вивиан Ву, Эван Макгрегор
Длительность 126 мин.
Страна
Великобритания, Франция,Нидерланды
Год 1996

Фильм Питера Гринуэя «Записки у изголовья» нельзя назвать экранизацией знаменитого романа японской поэтессы Сей Сёнагон, но он неразрывно с ним связан.

Гринуэй

Питер Гринуэй

Девочка по имени Нагико Сей Сёнагон, дочь писателя-каллиграфа, на каждый день рождения получает от отца особенный подарок – роспись лица иероглифами, обозначающими ее глаза, губы, пол, имя; и на спине, у основания шеи – подпись мастера, признающего по примеру бога глиняную модель человека достойной быть живой.

Мать читает дочери на ночь отрывки из знаменитой книги и говорит ей о том, что когда ей исполнится 28 лет, книге «Записки у изголовья» исполнится тысяча лет. Помни об этом, говорит она дочери и та кивает, обещая помнить. Эта память оказывается сильнее обычного течения жизни, в которой появляется молодой муж (и исчезает в прошлом, потому что он не умеет и не хочет отметить очередной день рождения юной жены иероглифами на ее лице), а дальше этот завет завладевает Нагико полностью, диктуя тысячелетний сюжет канвой ее нынешней жизни.

Сэй

Сэй Сёнагон «Записки у изголовья»

Нет возврата в детство, но остается надежда изменить будущее, равняя его по короткой памяти собственного прошлого и длинной памяти прошлого великого литературного произведения. И Нагико меняет свою жизнь. Или пытается это сделать.

По словам знаменитой тезки, двумя величайшими наслаждениями в жизни являются любовные переживания и возможность писать о них. И то и другое, пишет Сэй Сёнагон, ей дозволено было пережить в полной мере.

Гринуэй не говорит зрителям о мере таланта последовательницы Сёнагон. Возможно и скорее всего, он невелик, ее талант, потому что наряду с составлением собственной книги подушки она занята тем, что ищет и находит для себя любовников, чье главное достоинство – умение в совершенстве владеть традиционной каллиграфией и не просто выписывать изящные формы деревянной кистью, а писать их на ее коже.

кадр

Кадр из фильма «Интимный дневник» («Записки у изголовья»)

Дневники Сэй Сенагон начинаются с того, что она получает в подарок стопку прекрасной бумаги, которую можно исписать. Дневники Нагико начинаются с того, что ее собственную кожу отец использует в качестве бумаги.

кадр

Кадр из фильма «Интимный дневник»

Это очень важная параллель, которая прослеживается в фильме Гринуэя и по мере развития сюжета становится все яснее, будто одну за другой автор фильма снимает обертки со спрятанного в свертке подарка или послания. И что же там, за несколькими слоями драгоценной бумаги? У Сенагон там слова, обретшие бессмертие. У Нагико – прекрасное тело с шелковистой кожей, требующее надписей на нем.

Сенагон вспоминает, что ей повезло с обоими наслаждениями в полной мере: любовь и литература. Нагико преследуют неудачи: ее дневники возвращают из издательств с отказом («они не стоят бумаги, на которой написаны»), а талантливые каллиграфы, которых она выбирает себе в любовники – оказываются не сильны в любви.

Но все же Нагико находит любовь. Он не каллиграф и даже не писатель, он и не японец. Молодой англичанин Джером, отвергнутый ею в первый раз, привлекает затем ее внимание тем, что он – любовник того самого издателя, который когда-то унижал ее отца в уплату за издание его книг. Что же, если нет каллиграфии, то есть возможность взять реванш, решает Нагико и соблазняет юношу, планируя через него издать свои дневники в том самом издательстве, а другого ей и не надо.

Им хорошо вместе и вот уже чужеземец расписывает прекрасное тело, оставляя на нем не только классические японские послания, но и христианскую молитву на трех европейских языках. Любовь как молитва и молитва любви. Но герои фильма молоды, они совсем еще дети, что режиссер подчеркивает, вводя в сюжет явные отсылки к шекспировским Ромео и Джульетте и потому поступки их нелогичны и своенравны. Вступив в соприкосновение с жесткими реалиями, они ломают все вокруг, начиная с собственной любви.

Джером умирает. Нелепо и нелогично, очень кинематографически. И так же кинематографически безутешная Нагико, виновная в смерти любимого, выстраивает возмездие издателю, в своем изощренном сладострастии оскорбившем тело умершего.

кадр

Кадр из фильма «Интимный дневник»

И начинается вторая, детективно-страшная часть фильма. О том, как написанные на обнаженных мужчинах иероглифы, посылаемые Нагико врагу, приводят его к смерти.

Фильм прозрачен, как дымчато-прозрачны некоторые сорта японской бумаги. Пересказанный мною сюжет ложится на древние и нестареющие строки бессмертной книги Сэй Сёнагон. Просвечивают через них снятые оператором кадры: сцены из жизни императрицы, самой поэтессы при дворе, размеренные чтения отрывков из ее книги, сменяющие друг друга классические японские гравюры с изображением счастливых любовников. Третьим слоем прозрачной бумаги, завернутым столь же прихотливо, как заворачивала записки своим поклонникам Сёнагон, — черно-белые кадры детства Нагико, молодости ее родителей, песенка на старой грампластинке, под которую они познакомились.

Васи — белая и бесшумная

Изготовление японской бумаги «васи»

Фильм изысканно красив. Потому что изысканно красивы не только иероглифы придворной поэтессы Сэй Сенагон, но и каждое ее послание, завернутое в определенные сорта бумаги. И потому что Гринуэй увлечен, как молодой Джером, внешней стороной японской культуры, столь отличной от европейской. Интеллектуал Гринуэй прекрасно понимает свою увлеченность и акцентирует это понимание всем построением фильма. Если бы во времена Сэй Сёнагон снимали кино, то, возможно, некоторые фильмы были бы именно такими. Или могли быть такими с точки зрения европейца, увлеченного прошлым Японии.

Японская эротическая миниатюра

Так какое же послание зрителям завернул режиссер в бумагу цвета индиго, в белую простую бумагу митиноко, в прозрачно-дымчатую бумагу васи для украшений?

Книга фрейлины юной императрицы, немолодой и не слишком красивой, живет тысячу лет и рассказывает среди прочего о том, как ей дарили любовь мужчины, плененные острым умом и талантом. Написанная на подаренной Сэй Сёнагон стопке чистой бумаги, она нематериальна и потому вечна.

бумага

Стопка бумаги Этидзэн Васи (современная ручная работа)

Нагико пишет свою книгу на собственной коже и режиссеру неважно, что именно написано на ней, хотя фильм насыщен цитатами из книги ее предшественницы. И когда в фильме появляется книга, созданная из кожи умершего Джерома, которую, разворачивая, прижимает к своей коже издатель, вспоминающий их свидания, это не просто извращенный любовный эпизод.

Литературы нет, говорит Гринуэй. Вместо нее – приключения тех, кто подхватил кисть у вечности. Вместо живых и бессмертных строк женщины, умеющей восхищаться вселенной, в красивых обертках – мертвая кожа, которая не переживет современников. Они заняты собой, своими проблемами и амбициями и ни разу тезка фрейлины-поэтессы не оторвала взгляда от себя, чтобы оглянуться и составить список того, что восхищает.

Но тут нет точки. Потому что режиссер завернул в послание о безнадежности – надежду. Помните, говорит он зрителям, так уже любили друг друга, мальчик и девочка, совсем в другой стране, в другой культуре. Любили и умерли. И остались бессмертными в трагедии Шекспира. Так и сам Гринуэй, рассказав зрителям историю Нагико и Джерома, продлил ее, не дав закончиться.

И это самое важное. Так продолжается литература, которая и есть главный герой фильма.

Гринуэй снял фильм о словах, хотя сам режиссер в своих работах стремится уйти от слов все дальше. О буквах множества языков. Джером, глядя влюбленными глазами на свою Нагико, кричит, что готов изучить сколько угодно языков, чтобы ее дневники прочитали все люди, умеющие читать. И о том, что книга, которой исполнилась тысяча лет, продолжает свое цветение, подобное цветению сливы – непреходяще, из года в год, бесконечно, пока есть те, кто умеет волноваться, читая.

И разве удивительно, что читая биографию английского режиссера-интеллектуала, я узнала — он пишет книги и не просто литературные сценарии, а хорошую полновесную прозу.  Так и должно быть.

И пусть время рассудит, чему оставаться, а чему сгорать в пожарах, которых в жизни Нагико, например, было два. Рукописи не сгорят, если они настоящие.

бесконечность

Иероглиф «Бесконечность»

Перелистывая кадры. Тамара Ильчевская. Живая бумага и мертвая кожа: 4 комментария

  1. очень интересная рецензия. Я хоть фильм немного понял.

  2. Удивительно и несколько неожиданно!
    Я, признаться, Леночке не очень верила, когда она меня горячими словами склоняла к написанию рецензии и приглашала принять участие в конкурсе. Я небольшой любитель бурных общественных проектов. Но все получилось у вашего сайта, что само по себе уже приятно, а тут еще и победа.
    Спасибо тем, кто оценил мою публикацию.
    Лично мне понравилась работа автора Хокку (так кажется в русской раскладке будет).

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *