Опасное производство

Помните один мой завет: берегите Зощенко.

Это наш современный Гоголь. (А.М.Ремизов, 1921 г.)

Зощенко хотел и мечтал стать писателем с детства. С самых ранних детских годов (в шесть-семь лет Зощенко пробовал себя в поэзии) и до конца своих дней писательский труд был его главнейшей целью, которой он отдавал всего себя без остатка. Порой трудно было сказать, где же кончалась литература и где начиналась жизнь писателя.

Вдова прозаика, Вера Зощенко вспоминала, как он приехал с фронта в 1918-м, и она спросила, что для него главное в жизни, надеясь услышать «вы», а услышала серьёзное: «Конечно же, моя литература». Литература была его откровением и призванием, заветной мечтой, воплощавшейся в каждом росчерке пера. Даже письма Зощенко, по свидетельству Веры Владимировны, были оригинальными «литературными произведениями» — в  них перекочёвывали фразы и мысли из «полевой книжки», которые позднее вошли в рассказы.

Свой самый первый рассказ — «Пальто» —  Михаил написал в 1907 году, когда ему было всего двенадцать лет. Тем не менее, в гимназии его сочинения оценивались крайне низко. На выпускном экзамене в восьмом классе будущий классик советской литературы получил двойку за сочинение о «Дворянском гнезде» и Лизе Калитиной — высказывать общепринятое мнение Зощенко никогда не хотел, да и просто не мог. Очевидно, врождённое неумение писать по шаблону и стало причиной «отказа» ему в литературных способностях, которые так ярко проявились в 1914 — 1915 гг., в рассказах «Тщеславие» и «Двугривенный». Автору на тот момент исполнилось девятнадцать лет. А к середине двадцатых годов Зощенко уже становится одним из самых популярных писателей, чьи книги раскупаются мгновенно, едва появившись на книжных прилавках.

К своей самой главной, литературной профессии Зощенко готовился долго. Учась на юридическом факультете, подрабатывал контролёром на Кавказской железной дороге. С началом войны отправился на фронт, где дослужился до должности командира батальона в чине штабс-капитана. Участвовал в сражениях, был ранен и отравлен газом. После Февральской революции несколько месяцев являлся комендантом Главпочтамта в Петрограде. Будущий писатель успел также побывать: военным адъютантом в Архангельске, охотником и звероловом на Новой Земле, подмастерьем сапожника и агентом уголовного розыска в Питере, командиром пулемётной команды в Красной Армии, телеграфистом пограничной охраны, милиционером на станции Лигово, инструктором по куроводству и кролиководству в Смоленской губернии, плотником, актёром, карточным игроком, конторщиком и помощником бухгалтера в Петроградском военном порту.

В какой-то мере Зощенко повезло: пройдя через фронт и нелёгкую житейскую школу, писатель легко, с удивительной точностью воспроизводил в своих сочинениях нравы, быт и живую речь современников. Юмористические рассказы принесли писателю всенародную известность. В обществе и литературе возник целый ряд понятий — от «зощенковского» персонажа и «зощенковского» языка до комичной жизненной ситуации, которую тоже называли «зощенковской». «Зощенко — невероятно читаемый автор»,  — свидетельствовал Николай Тихонов в журнале «Звезда». И это было чистой правдой. За книгами  писателя люди подолгу стояли в очередях. Бывало, стояли и под проливным дождём. Одну такую «необозримую очередь, завернувшую с Невского на канал Грибоедова и протянувшуюся по набережной канала до Чебоксарского переулка, до больницы имени Софьи Перовской» вспоминает Г.Гор, однажды проходивший мимо Дома книги. На вопрос «За чем стоят?» человек с зонтом ответил: «Однотомник Зощенко только что выбросили».

В 1929 году «Вечерняя Красная газета» проводила анкету с вопросом о том, кто самый любимый и известный человек в Ленинграде. Первое место, конечно же, занял Зощенко. Однако ни с чем не соизмеримая слава не тешила писателя. Он предпочитал оставаться в тени. Известен случай, когда к Зощенко, беседовавшему на улице с Корнеем Чуковским, подошла женщина, чтобы выразить свои тёплые читательские чувства. Михаил Михайлович, не дослушав её, сказал: «Вы не первая совершаете эту ошибку. Должно быть, я действительно похож на писателя Зощенко. Но я не Зощенко, я — Бондаревич». Под прикрытием «Бондаревич» Зощенко удалось прожить целый месяц на курорте в Крыму, спасаясь от докучливых поклонников.

В статье «О Зощенко и большой литературе» Шкловский так запечатлел писателя на пике его всенародной славы в 1920—1930-е гг.: «Зощенко — человек небольшого роста. У него матовое, сейчас желтоватое лицо. Украинские глаза. И осторожная поступь. У него очень тихий голос. Манера человека, который хочет очень вежливо кончить большой скандал… Таков Зощенко в общем плане. Это не мягкий и не ласковый человек… Зощенко читают в пивных. В трамваях. Рассказывают на верхних полках жёстких вагонов. Выдают его рассказы за истинное происшествие… Он имеет хождение не как деньги, а как вещь. Как поезд». Корни необыкновенной славы писателя — несомненно, в новаторстве русской прозы: «Сделанность вещей Зощенко, присутствие второго плана, хорошая и изобретательная языковая конструкция сделали Зощенко самым популярным русским прозаиком», — писал Шкловский.

По словам Вениамина Каверина, в двадцатые годы слава сатирика была так велика, что десятки самозванцев бродили по стране, выдавая себя за Зощенко. Писатель получал счета из гостиниц, из магазинов, а однажды даже повестку в суд по уголовному делу. Женщины, о которых он никогда и не слышал, с угрозами требовали у него алименты. Отдельная тема — необъятная корреспонденция прозаика. Ответить на тысячи писем было физически невозможно и, отобрав из них несколько десятков, Зощенко опубликовал «Письма к писателю». Эта книга стала своеобразным  свидетельством небывалого успеха литератора, хотя сам успех нисколько не нуждался в подтверждении.

В писательское дело Зощенко вкладывал всю свою душу, не чураясь даже самых чёрных репортёрских обязанностей. К каждой строчке он относился с величайшей серьёзностью и  называл диктантом ремесленную работу. Когда один толстый журнал потребовал у  Зощенко рассказов в «высоком» стиле, он наотрез отказался. Неважно, был ли это роман, рассказ или же газетная статья — фальшь и равнодушие в сочинительстве были непростительны. Так, в бытность председателем приёмной комиссии Ленинградского отделения Союза советских писателей Зощенко быстро завоевал репутацию справедливого и взыскательного учителя, всей душой преданного литературе. Об этом говорит  следующий факт. Однажды заявление о приёме в Союз подал один уже не молодой литератор-интриган, подозревавший всех профессиональных писателей в буржуазном мировоззрении. К удивлению всех, Зощенко, не любивший этого человека, оценил его повесть высшим баллом. Склочный писатель был талантлив, и Зощенко, уважавший объективность превыше всего, оценил произведение по заслугам. Умел он радоваться и литературным удачам друзей, как бы далеки ни были их произведения от его вкуса. «Зависть была глубоко чужда ему и даже, кажется, непонятна, — не говорю уже о доброте, неназойливой, деликатной, — он мог, оставшись без гроша, броситься помогать полузнакомым людям…» ( В.Каверин, «Молодой Зощенко»).

Несмотря на всенародное признание, писателю всегда жилось крайне трудно. Однако, невзирая на тяготы быта и преодолевая физическое нездоровье, Зощенко писал ежедневно. В этом он был весь — в непреходящей и подлинной любви к литературе.

Серьёзные мытарства писателя начались с повести «Перед восходом солнца», публиковавшейся в журнале «Октябрь» в военные годы. Зощенко считал повесть своей главной книгой. Тем больнее было ему слышать, что президиум Союза писателей оценил книгу как «антихудожественную, чуждую интересам народа». За эту формулировку проголосовали единогласно. В прессе посыпался град упрёков в пошлости, клевете, безыдейности. На страницах журнала «Большевик», органа ЦК, Зощенко был назван «клеветником», а повесть — «галиматьёй, нужной лишь врагам нашей родины». Мощный удар прозаику нанесла зубодробительная критика Жданова в печально известном докладе «О журналах «Звезда» и «Ленинград»». С августа 1946 года его имя фактически находилось под запретом. Зощенко был исключён из Союза писателей, его книги подлежали изъятию из библиотек.

Организованная травля писателя, начавшаяся в 1943 г., продолжалась до конца его жизни. «Литература — производство опасное, равное по вредности лишь изготовлению свинцовых белил», — сказал Зощенко в апреле 1958 г. Через три месяца его не стало.  Как показала жизнь, вредное «производство», всю жизнь питавшее душу Зощенко, таило опасность и для его смерти. Даже в его похоронах на «Литераторских мостках», рядом с могилами писателей, вдове прозаика было отказано. Гражданскую панихиду, однако, разрешили, но без трудящихся. «Михаил Михайлович может гордиться! — произнёс у гроба бывший актёр. – Его вывозят тайно, как Пушкина».

Увы, «траурный митинг» развернулся в лучших традициях хлёсткого зощенковского юмора — шум, гам, визгливые вскрики, хамство, всеобщая сумятица и нелепое переодевание милиционеров в штатское (было не принято хоронить писателей с постовыми в форме). Конец панихиды был скомкан, всё делалось в большой спешке. И лишь когда всё вокруг уже двигалось, гремело, и гардеробщики начали выносить венки, над гробом выступил неизвестный, которого уже почти никто не слышал: «Дорогой М.М. С юных лет Вы были моим любимым писателем. Вы не только смешили, Вы учили нас жить… Примите же мой низкий поклон и самую горячую, сердечную благодарность.» Слова читателя стали последней данью великому мученику литературы…