Глава из книги «Крошка Цахес Бабель». Мы благодарны автору за разрешение на публикацию

(кадр из сериала «Ликвидация»)

Ни один из сериалов постсоветского времени не имел такого оглушительного успеха, как «Ликвидация». Но если бы действие этого киномыла разворачивалось не в Одессе, а в каком-либо ином городе, вряд ли к нему был бы проявлен столь обильный интерес. И одесский язык сыграл в этом далеко не последнюю роль.

Как и следовало ожидать, после премьеры фильма, словно чертик из пресловутой табакерки, молниеносно выскочил Крошка Цахес Бабель, и пресловутая губерния в темпе вальса тут же пустилась в свой традиционный хоровод вокруг самого распространенного мифа Одессы. Типа: «Поразительно, как был найден настоящий и уникальный одесский язык! Ведь носителей его, к сожалению, не осталось…Настоящий одесский язык…советую почитать Бабеля».

По поводу настоящего и уникального одесского языка фильма восторженным почитателям вторит режиссер Сергей Урсуляк. В одном интервью он поведал: «… одесский язык в нашем фильме убедительней, чем во многих других фильмах про Одессу…о том, как в Одессе говорили в 1946 году, знают пять человек, из них трое пребывают в маразме». Сомневаться в искренности режиссера не приходится, ибо в роли консультанта фильма по части одесского языка явно задействовали кого-то из упомянутой им троицы.

Как неоднократно рассказывали средства массовой информации, чтобы герои «Ликвидации» заговорили на истинно одесском языке, сценаристу Алексею Пояркову пришлось совсем не лить из говна пулю, а несколько месяцев ездить в одесском общественном транспорте, консультироваться у местных знатоков родной речи горожан. Сценарист Поярков ради жизненной правды в «Ликвидации» даже рисковал здоровьем: его неоднократно принимали за шпиона, когда он шел за прохожими, прислушиваясь к их смачным беседам, и однажды за это москвича чуть было не избили до полного выпада в осадок. Ну, раз Алексей Поярков так хорошо знает одесского языка, он запросто поймет поговорку «Свистни мне в антон, там тоже дырочка есть».

Российский писатель и ученый Борис Соколов, разнося вщент творение режиссера Урсуляка в статье «Ликвидация истории», отметил: «Но больше всего перекличек в фильме с «Одесскими рассказами» Бабеля – прежде всего за счет языка, на котором изъясняются персонажи. И это не только раздражает, но и смотрится кощунственно. В 20-е годы тот язык, на котором говорят герои Бабеля, был для Одессы вполне органичен, тем более что действие «Одесских рассказов» отнесено к дореволюционным временам. У Бабеля одесский говор был художественен, в фильме же он звучит назойливо и фальшиво. Ведь уже к концу 30-х годов еврейское население Одессы было значительно разбавлено за счет украинского крестьянства. После же Холокоста бабелевская Одесса перестала существовать».

Видимо, громовержец Соколов позабыл, что сам Бабель утверждал почти за двадцать лет до Холокоста: «Одесса мертвей, чем мертвый Ленин». Что же до одесского говора в исполнении Бабеля, то это вообще и просто песня, и отдельная песня. Исключительно из уважения к многочисленным научным званиям Бориса Соколова и как только на него, повторяю слова Дода Макаревского, написанные в конце двадцатого века: «…все говорят и понимают идиш: и русские, и украинцы, и молдаване, и цыгане, и, естественно, евреи». Если этого за мало, добро пожаловать не в «ликвидационный» 1946-й, а в 1966 год: «До Ивана Ивановича моим водителем был Жора, – пишет Е. Кричмар. – Жора был коренным одесситом. Время от времени он, русский парень, вставлял в разговор фразы на идиш. Вообще, живя на Молдаванке, идиш надо было знать, чтобы не попасть впросак. Жора говорил на натуральном одесском языке». И на этом языке говорили не только жители Молдаванки.

Как пишут ныне уже не только в Одессе, спрашивается вопрос: месье Соколов, или в рассказах Бабеля вы при всем своем желании, даже под сильным микроскопом, найдете одессизмы, массово используемые в «Ликвидации»? Вроде «тухеса», «штымпа», «шмурдяка», «мишигене», «мансы», «купи петуха и крути ему бейцем», «бикицер» и т.д. и т.п. Так что, большой доктор Соколов, не морочьте нам то самое место, где спина заканчивает свое благородное название.

Чтобы так сказать, у меня есть жменя веских причин. Или я не родился уже после Холокоста в одном из самых известных домов Одессы, многократно описанном не только местными котами, но и Буниным, Куприным, Катаевым, Федоровым, Лазурским? Или я не произрастал в том доме среди «значительно разбавившего в тридцатые годы еврейское население украинского крестьянства», а именно: Рабиновичей, Хаймовичей, Абрамовичей, Шварцманов, Мильштейнов, Блинштейнов, Оречкиных, Вышкиных, Гринбергов, Макаревских, Чмерковских, Лосовских, Шведских, Павловских, Грунтваков, Бреслеров, Гранатуров, Фраерманов и даже мадам Вургафт, жившей в гордом одиночестве? Вот бы некоторые из них повеселились, узнав, что «В 20-е годы тот язык, на котором говорят герои Бабеля, был для Одессы вполне органичен».

Единственное из Соколовской тирады, с чем таки да можно согласиться: одесский язык фильма звучит фальшиво. Но вовсе не по причине, указанной разгневанным ученым-филологом импортного производства. А в первую очередь из-за псевдоодесского акцента.

На самом деле в сороковых годах коренные одесситы не шокали, а «шёкали», букву «ы» зачастую не выговаривали, да и немцев у нас именовали не «фрицами», как повсеместно, а «жябами», через «я», согласно правилам фонетики родного языка. И чистокровные одесситы любой графы, несмотря на плач Израиля в исполнении господина Соколова, по сию пору спокойно произносят всякие слова, которые за пределами Города в те годы употребляли только евреи. Как бы между прочим, первоначальные значения некоторых выражений одесского языка, основанных на идиш (типа «Махт мидилибт!» трансформировавшееся в «Когда хотят – делают губами», то есть «можешь даже не мечтать»), мне сумели растолковать не аиды, а украинец Виктор Федорович Янчук. Больше того, мой первый консультант по части одесского языка украинец и по паспорту, и таки да Валентин Иосифович Волчек тарабанит на идиш, как заводной. Именно он пояснил мне: одесскоязычное выражение «кидаться шлангом», в переводе на русский язык «притворяться дурачком», берет начало от еврейского «шлонга».

Лишь бы вам не показалось, что понты дороже денег, привожу одессизмы, употреблявшиеся в первой серии «Ликвидации». «Давалка», «шуруют», «дурка», «с понтом», «ноги в руки», «где у нас случилось?», «надыбал глосика», «халамидник», «цикавый», «на минутку», «обратно» (сиречь «снова»), «крутиться» (в значении «выживать»), «гаманец», «догоняешь» (то есть «понимаешь»), «мастырить», «бикицер», «гэц укусил», «волына», «семачка», «Клара Целкин», «больно» (сиречь «дорого»), «дыши носом», «поц», «дрын», «амбалы», «заморочка», «машина гавкнулась», «полетели тормоза», «и прочие геморрои», «здрасьте вам через окно», «всю дорогу» (то бишь «постоянно»), «шё ты кипятишься, как тот агицин паровоз», «дико» (означает «весьма»), «иди кидаться головой в навоз», «Слободка» (в значении «психбольница»), «крути ему антона на нос».

Нужно таки быть или доктором филологических и кандидатом исторических наук Борисом Соколовым, или раненым в тухес, чтобы призывать искать подобные выражения у Бабеля. Да что там Бабель! Немалая часть этих одессизмов не могла быть ведома даже хорошо пережившему этого «знатока одесского языка» Давиду Гоцману. Который наряду с «семачкой» и «бикицером» вместо одесскоязычного «пекла» отчего-то употребляет русскоязычную «жару», а также «босота», «лопатник» и «щипач» (по-одесски «босявка», «шмель» и «ширмач». Что означает «жара» в Одессе, подробно разъяснено в моей книге «Одесский анекдот» (стр. 109). А ведь именно в приснопамятном 1946 году, несмотря на отходную гройсе хухема Буси Соколова, поэт Г. Шенгели написал стихотворение, где пояснил, что в Одессе керосин именуют «фотоженом». От себя добавлю, что одесскоязычный синоним «фотожена» – «примусалэ-жидкристалэ».

Да и «цикавый» в одесском и украинском языках – две большие разницы, такие же как «занятный» и «любопытный». Пресловутая «давалка» в оные времена именовалась «городской холявой». Зато «дурка» в одесскоязычном значении «рассказа» вошла в язык Города наряду с «больно» в шестидесятые годы. К тому же в Одессе Давидов принято именовать не Давами, а Додами.

Тонким намеком на толстые бабелевские обстоятельства может служить только Фима Полужид. В качестве внука самого Тартаковского. Потому что в результате деления погоняла Тартаковского на два, а не на три, может получиться исключительно Фима Три четверти жида. Только вот за «полужида» в Одессе в том самом 1946 году можно было схлопотать не только по хамуре, но и срок. Не говоря уже о том, что пресловутый «полужид» переводится на одесский язык как «суржик».

Мне вообще не совсем понятно, отчего тот вольтанутый Фима выжил в первой серии? В самом счастливом для него случае, Полужид был просто обязан примять своим синим телом больничную койку, причем поближе к нулевой палате. Потому что заявил Гоцману: «Иди кидаться головой в навоз». Это же самое грязное оскорбление в адрес одессита, сопоставимое лишь со словом «петух» в уголовном мире. Рискните здоровьем сказать такое одесситу, и не сильно удивляйтесь, если вам в темпе вальса поменяют местами тухес с головой. Тем не менее, Гоцман ведет себя местами, будто его зовут не Додиком, а Адиком, и даже элементарно не доказывает явно обожравшемуся ухи Фиме, как ему сильно жмут пломбы в зубах. А что взять с того фуцина Фимы, кроме анализов, если он в присутствии целой шоблы говорит за Клару Целкин, что в сталинские времена было равносильно заявлению: «Прошу срочно посадить меня по 58-й статье»?

Вы полагаете, что Гоцман, с его-то клопами в голове, при общении с Фимой просто ведет себя согласно одесской поговорке «Доктор на больных не обижается»? Как раз тот случай! Или костюженный Гоцман далеко ушел от цидрейтера Фимы с его шлемовскими закидонами? Я вас умоляю! Шая Гоцман провозглашает: «Дел за гланды», однако, при этом отчего-то чертит ребром ладони по горлу. И, как каждый шмокнутый, заместитель начальника уголовного розыска подполковник Гоцман оказался сильно военным. В одесском смысле слова. Гарантирует: «Гепну в морду», хотя «гепнуться» означает «упасть». И не просто упасть, а упасть, предварительно за что-либо зацепившись. А просто упасть – «навернуться». Кстати, о птичках. Слово «упасть» переводится с одесского языка на русский язык как «отдать предпочтение».

Гоцман-Поцман уже в первой серии «Ликвидации» упадает до сильного цафлерства, и заставляет своих подчиненных заниматься такими делами, рядом с которыми мелко плавали маркиз де Сад и гестапо. А как же иначе, если Гоцман, с прямо-таки гицельским блеском на шнифте, приказывает: «Крути ему антона на нос»? Та до такого зверства святая инквизиция и та не догадалась. Дался Гоцману этот неведомый даже самому Бабелю термин «антон». Ну, так скомандовал бы подчиненному менту: «Натяни ему глаз на тухес» (сильно избей) или предложил бы задержанному: «Прикинь антон к носу» – то есть «подумай хорошенько»; «взвесь все обстоятельства». Только ведь крутить антона на нос запросто можно исключительно самому Гоцману, ибо его безразмерные гланды от горла имеют претендовать на включение в книгу рекордов Гиннеса.

Так что при полном отсутствии давно вымерших носителей одесского языка, перечитывайте Бабеля, с его «понтами», «Слободками» и «антонами на шнобеле», а заодно поражайтесь, как «был найден настоящий уникальный одесский язык «Ликвидации».

Готов вам на шару открыть эту жгучую для миллионов телезрителей тайну: язык «Ликвидации» был найден в моих, написанных почти двадцать лет назад книгах, неоднократно переиздававшихся как легальными, так и пиратскими способами. К примеру, роман «Гроб из Одессы» россияне украли в очередной раз на днях или раньше, зато торгуют им совершенно невиданным ранее способом. Роман растиражирован не на бумаге, а на лазерных аудиодисках. Вам надо этих мансов в исполнении Тамары Швец? Их у москвичей таки есть. Ой, что вы знаете: мне тоже захотелось услышать дивный голос мадам Швец, читающей «Гроб из Одессы». И стоит это удовольствие всего-навсего восемь долларов, как следует из присланного в Одессу письма: «За границу России мы высылаем заказы только по предоплате. Оплатить заказ можно через Western Union. Быкову (не Зыкову!) Андрею, Москва. В долларах. Или перечислением на WebMoney – счет z195628779887. С уважением, Андрей». Правильно, что форбан Андрей Быков требует предоплату: ведь одесситы, как давно известно, не без помощи жизни и творчества Бабеля, могут развести на бабки даже собственную маму. Если кому интересно, он может приобрести этот диск и удивляться: до чего много лингвистических совпадений у «Гроба…» и «Ликвидации», вплоть до стопроцентно совпадающих экзотических кличек двух второстепенных героев.

Но когда вас ломает сармачно поддерживать пиратов московского производства, приведу иной пример. В первой серии той самой «Ликвидации» Фима Полужид произносит фразу: «Шё ты кипятишься, как тот агицин паровоз?». А задолго до Фимы эту же фразу произносил совершенно иной одесский персонаж совсем не московского происхождения. Я вовсе не призываю вас рыскать по электронным страницам украденных пиратами моих книг типа «Операция «Гиппократ» или «Как на Дерибасовской угол Ришельевской»… С «Большим полутолковым словарем одесского языка» флибустьеры импортного и отечественного производства поработали прямо-таки стахановско-сомалийскими темпами задолго до премьеры «Ликвидации». Произнесенная Фимой фраза приведена в словаре в качестве примера применения выражения «Агицин паровоз». Таких дел.

Параллельно с сериалом «Ликвидация» на свет появился одноименный двухтомный роман, выпущенный московским издательством «Росмэн-Пресс». В конце 2007 года его автор Вячеслав Бондаренко дал интервью газете «Вечерний Минск», озаглавленное «Вячеслав Бондаренко считает ошибки «Ликвидации». Оказывается, созидая свой роман, основанный на сценарии «Ликвидации», минский писатель исправил ляпы создателей фильма. «И конечно все персонажи говорят на настоящем одесском наречии… Если в фильме день рождения Гоцмана больше похож на поминки, то в романе это настоящее одесское застолье с соответствующими песнями и тостами».

Вам надо примеров «настоящего одесского наречия» в исполнении белорусского писателя? Получите и распишитесь: «Шо липа знаю». В переводе на действительно одесский язык: шё локш хаваю. В общем и целом, кавалеры приглашают дамов: шокают все! В том числе приезжие, вроде дядьки, над которым стебутся одесские пацаны среди улицы. На самом деле пацаны стебались над приезжими именно по поводу непривычно звучавшего для одесского уха «шо» или «чё». И кривляли, то есть передразнивали, их таким образом: «Шо-шо? Капшо!». «Чё-чё? Антон через плечо и кончик в ухо для прочистки слуха».

Шё ж ми имеем слихать шнифтами ув той «Ликвидации»? «Мы рады, шо вы рады», – с одесским акцентом передразнила Тонечка». Свет туши, кидай гранату! И даже в упомянутой выше фразе «Шё вы кипетитеся, как тот агицин паровоз» писатель Бондаренко не преминул заменить «шё» на «шо». Видимо «шё» не укладывается в концепцию «настоящего одесского наречия». «А шо такоэ?» – кривлялся с приезжих в восьмидесятые годы журналист Саша Грабовский. Он по сию пору весь из себя живой, хотя и является носителем одесского языка. Исправитель ошибок «Ликвидации» Вячеслав Бондаренко наверное бы сильно удивился, когда б узнал, что журнал под названием «Шо» почему-то выходит в Киеве, а не в Одессе. Или подумал бы: отчего так активно шокает «прекрасная няня», приехавшая в Москву вовсе не из моего родного города?

«С понтом на мордах сделать нам нехорошо» – та еще шэдевра, «извозчик-балагула» это все равно что «таксист-водитель», вдобавок грузовика. «Таки пришлендрал этот поц». Но ведь даже последний поц не шлендрает, а шпацирует, если он не является пидором в хорошем смысле слова.

«В Одессе в музыке понимают я, Столярский и еще полголовы». Столярский умер в 1944 году. Зато памятник царю Александру, исчезнувший из парка Шевченко по версии писателя Бондаренко, благополучно стоит там по сию пору. В качестве небольшой компенсации «геволт» на страницах «Ликвидации» неоднократно выступает в качестве «гембеля», а «прикоцанный» отчего-то обретает значение «прикинутого». Слово «расписаться» (жениться) звучало в Одессе как «записаться». Еще в начале восьмидесятых редактор моей газеты любопытствовал: «Вы уже записались?». А это чудесное слово «дуршлаг» вместо традиционно-одесского «друшляк». «Шпильман» на самом деле не картежник, а музыкант; для шулеров-неумеек в одесском языке имеется не одно определение, но только не несуществующее слово «халоймызники».

«Тока разбег возьму у Дюка», – в очередной раз блистает знанием «настоящего одесского наречия» минчанин Бондаренко, которому бы стоило посмотреть на Дюка с люка за такой халоймес на ватине. В Одессе зачастую принято брать не разбег, а разгон, и не у Дюка, а от моста до бойни. Да и «тока» в нашем лексиконе отсутствует по сию пору, в отличие от лаконичного «сейчас», переводящегося на русский язык как: «Будешь ждать до тех пор, пока у тебя на ладонях волосы не вырастут».

«– Эй ты, штымп, – тихо произнес босяк… – Тебе котлы не жмут?».

«Штымп» в данном контексте столь же уместен, как и «котлы». Ведь не зря в нашем Городе процесс, предшествующий деторождению, именуется «штымповкой». В Одессе могут жать шузы или зубы, но только не бимбары. И если шкет (он же шпингалет) ходил в те годы при бимбарах, это уже о чем-то говорило. В частности, что связываться с ним себе дороже, тем более толчочной рвани, не рисковавшей раскатывать гембы на то, что запросто могло привести ее к летальному исходу.

«Тебе кричать в сортире: «Занято», а не воевать», – говорит пациенту грабитель. «С таким голосом надо кричать в сортире: «Занято», – крылатая фраза-рецензия одесского языка, звучащая исключительно в адрес плохого певца.

Сильно повеселила «Арка с табличкой «В этом доме туалета нет». Таблички с надписями «В нашем доме нет второгодников» прекрасно помню, но мне не хватит никакой фантазии иметь себе представить послевоенную Одессу без дворовых туалетов. И тем более с такой экзотической для Города надписью «В этом доме туалета нет». В нашем доме дворовой сортир успешно функционировал еще в конце семидесятых. Одним из его постоянных пациентов была мадам Ерошкина на сто седьмом году жизни, и именно подобными ежедневными моционами она во всеуслышание оправдывала свое долголетие. А надписи «Параша на переучете», «Сортир выходной», «Сральня на обеде» и даже «Туалета нет» делались исключительно мелом от руки на воротах многих домов в центральной части Города еще в восьмидесятых-девяностых. Сегодня это большая редкость, однако, с опубликованным мелом на воротах объявлением «Туалет нет» я ознакомился на Дворянской улице в 2009 году. Как бы между прочим, процитированное выше «Сортир выходной» и означает в переводе на русский язык «В этом доме туалета нет», сочиненное минским писателем Бондаренко в «Ликвидации» уже его пошиба.

Гоцман, каким был в кино, таким и остался в романе. Он таки умный, но мало. Чисто больной на голову, а лечит ноги. «Антона тебе на затылок пообтерли», – пропагандирует этот извращенец. Подполковнику милиции уже за мало антона на шнобеле, ему еще и обвафленный чумпол подавай. «Давай еще челомкаться начнем», – выдает очередную бульбу Гоцман-Поцман, хотя в Одессе по сию пору «цёмаются», а не «челомкаются» а ля Бульба не в белорусском смысле слова. «…с которого весь кипеж поднялся», – тоже слова Гоцмана. Кто-то и после этого будет сомневаться, что Гоцман таки Поцман? Одессит, говорящий «кипеж», все равно, что маршал Жуков, рапортующий Сталину: «Тухес нет – считай уродка».

Но если быть откровенным до таки самого не обтертого об затылок конца, Гоцман мало того, что Поцман, так еще и на всю голову. Клянусь здоровьем детей моих соседей!

Гоцман рассказывает: «Батя в порту бочки катал. Смешно, правда, еврей-грузчик?

Говорил, шо никакой еврей, кроме него, на такую работу не мог бы поступить». После этих слов любой, даже не чересчур припоцанный одессит, и тот бы понял: явно переодетый Гоцман и есть жябий шпиён Акадэмик. Тем более что он общается с Норой, которая читает Бунина. Как бы между прочим, смежники товарища Гоцмана расстреляли жену одесского писателя и художника Федорова не так за мужа-эмигранта и веру в Бога, как за хранение книг вражины Бунина. А в начале восьмидесятых годов директор Одесского литературного музея отставной генерал Костров при упоминании имени уже почти двадцать лет как разрешенного Бунина наливал шнифты бешенством и орал на сотрудниц: «Мы кровь проливали, а эта сволочь с белогвардейцами шампанское хлебала. Чтоб его духу не было!».

В то же время по всему периметру первого этажа порт-клуба висели фотографии портовиков, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной войны. После осмотра этой экспозиции, начинавшейся с портрета морского пехотинца Хуны Покраса, я сказал директору клуба Валерию Шаронову: «Теперь мне ясно, что на пресловутом Ташкентском фронте воевали исключительно русские». А чему удивляться, если до войны в Одессе проживало чуть меньше евреев, чем русских, украинцев и белорусов, вместе взятых? Кстати, о птичках: во время обороны Города грузчик Одесского порта Яков Бегельфер только в одной из рукопашных уничтожил 24 фашиста. Если и этого за мало по поводу «еврея-грузчика», вызывавшего хиханьки у шокающего Гоцмана, добавлю: во времена перестройки одной из лучших молодежных бригад портовых грузчиков руководил Саша Прейсман. «Еврей-грузчик» это же не анекдотический «еврей-дворник».

Но, как издавна говорят в Одессе, шё взять с того Гоцмана-Поцмана, кроме анализов, если он не врубается в самых элементарных вещей и нередко открывает на себе рот, лишь бы смолоть очередную дурь типа «дел за гланды»? «Пусть земля тебе будет пухом, Фима», – говорит Гоцман, и при этом, как положено исключительно больному на всю голову, не добавляет традиционно-одесское «а нам на долгие годы».

«Звали его старинным редким именем Зиновий». Ой, мама, Зиновий это ж Зяма. Он же, говоря по-одесски, Зорик. А Зорик это же вам не Зяма-чекист, что в переводе на русский язык означает «человек, хвастающий своими мнимыми сексуальными и прочими связями». Скажу больше: Зорик даже не герой одесских анекдотов малохольный мальчик Зяма, от которого впоследствии родился всесоюзный придурок Вовочка. В качестве небольшой компенсации в одесском фольклоре есть немало песен за Зяму. Типа: «Ой, мама, да Ян красивей Зяма, но разве в том причина? Умнее Яна Зяма и лучше как мужчина» или «Говорила мене мама, говорила не раз, что за прелесть этот Зяма…», «Встретил Зяма Хасю, сказал ей: «Да иль нет?» и со всею страстью махтен дин гешефт». «Но особенно гнусным был Зяма, метко бил из рогатки котов…». Если вам еще хочется песен за Зяму, их в Одессе таки есть. Равно как и крылатая фраза в одесском языке «Получи, фашист, кастетом от русского мальчика Зямы». Могу еще много чего рассказать по поводу редкого в сороковые годы старинного имени Зиновий, однако оставляю это право как моему эмигрировавшему соседу довоенной штымповки Зяме Фраерману, так и директору одесской типографии «Моряк» дубль Зяме, то бишь Зиновию Зиновьевичу по фамилии Солонинка. Не рискую склонять его фамилию, так как «склонять» в Одессе означает «проклинать».

Но раз речь зашла за песни, то, как там пел Вячеслав Бондаренко: «Если в фильме день рождения Гоцмана больше похож на поминки, то в романе это настоящее одесское застолье с соответствующими песнями и тостами»? Или!

Вот как с точки зрения автора романа «Ликвидация» на настоящем одесском застолье распевают знаменитое одесское «Да ой, да мама, первацуца оца-ца»:

«Мы все женились, мы куплеты распевали

Тарарым-бары голцем мама-у

Я расскажу вам об одной одесской свадьбе….»

Выходит, на собственные аманинки Гоцман-Поцман собрал толпу себе подобных мишигенов, орущих «тарарым-бары голцем мама-у»? Ибо в натуре эта песня звучит так: «Мое желанье только петь и распевать бы, да ой, да мама, первацуца оца-ца, вот вам история одной еврейской свадьбы…». Быть может вы думаете, что Гоцман-Поцман и его мишпуха на этом успокоились? Держите свой карман на всю ширину их придурковатости. «Припев радостно грохнули все обитатели двора: «Гоц-тоц, Зоя, зачем давала стоя в чулочках, что тебя я подарил?». Я извиняюсь. На самом деле это не припев, а слова песни «Оц-тоц, Зоя, кому давала стоя?». Пресловутая «Зоя» – всего одна из сотен одесских песен, что еще на моей памяти исполняли давно легендарные, но поныне здравствующие в Америке одесские «Бородачи». И пела их солистка Тамара Корчагина не за чулочки, а за золотое колечко, подаренное начальником конвоя. А припев той малохольной «свадьбы», исполненной одесскими турками белорусского производства, на самом деле такой: «Молодые сидят рядом, скачут гости целым стадом, а мамаша вертит задом, свадьба весело идет, а жених сидит, как адиёт».

Специально для хавчика Одессы шустрого веника Бондаренко цитирую прямо-таки фрагмент «настоящего одесского застолья с соответствующими песнями и тостами» образца 1946 года: «Гутен морген, Вячик-Слава, вус вас раньше пропадало труф галошес афдизер индер зонтик афенбэн. Миль пардон. Выпьем за нашу дружбу домами: вы будете ходить к нам на дни рождения, а мы к вам на похороны. Зай гизунт!».

Имею заметить, что музыкальная тема таки близка Вячеславу Бондаренко по роду его основной деятельности. Зачем же он тогда пишет, что одесситы называли некий фургон «Сонька-Дримба»? Эту гаерскую хохму выдал ныне покойный одесский писатель Рудольф Ольшевский, в чем легко можно убедиться, прочитав его «Поговорим за Одессу». Дримба – музыкальный инструмент, известный не только в Украине, но и в Молдове. А также в Белоруссии, где живет и трудится очередной автор очередного произведения, созданного с помощью «настоящего одесского наречия». Белорусы именуют «дримбу» дрымбой, а россияне – варганом. В Одессе же давным-давно сварганили выражение «Манька-Дрымбалка». И распространили его не без помощи опять-таки свадебной песни: ««И вот пока вся свадьба выпивала, плясала фрейлехс, гопака, невеста Манька-Дрымбалка слиняла и захромала в Губчека». Так что между «кошкой-хромоножкой» в исполнении Джанни Родари и той Сонькой Дримбой таки имеется кое-какого визуального сходства.

Писатели и ученые, восторженные читатели и откликанты-почитатели, когда вы что-то на полном серьезе и с умным видом в наши дни пытаетесь таки нести за Одессу, то, как говорят в этом городе, потеряйте писателя Бабеля с концами. Даже один из ваятелей образа Крошки Цахеса Бабеля, забугорный писатель Шехтер, был вынужден признаться: «Бабель создал свою Одессу, свой одесский язык и своих одесситов и этот придуманный мир, словно чугунные створки ворот перекрыл живую реальность». Или вам всем нравится запах искусственных цветов? Так ведь, положа ногу на печень, там и нюхать особо нечего, кроме пары натуральных пустяков в виде «смитья» и «бранжи».

Пока же знакомство с творчеством иностранных авторов, посвященных одесской тематике, заставляет задуматься об изменении собственных творческих планов. Быть может, напишу роман или сценарий из московской жизни, предварительно перечитав «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, лишь бы найти настоящий русский язык середины двадцатого века. Начнется он примерно так: «Между огромными сугробами, завалившими майскую Москву, еле протискиваются бородатые казаки, выведшие на прогулку домашних медведей. « – Дык ты чявой?! – строго говорит медведю Трезору казак Иван-оглы в новом фраке со старыми дырками. – Эт ж не просто город, Трязорка, а Мааскваа». Медведь тут же становится на задние лапы; казак поет русскую народную песню: «Эй, наливайте полные чары, шоб фыным тухес лылося…».

А что такое? Если сам Леонид Утесов в той «Ликвидации» безнаказанно произнес черное слово «ОдЭсса», то отчего не имеет права на жизнь всего лишь «Мааскваа»?