Рецензия на книгу Сергея Минаева «The Телки»

Соприкосновение с текстом Сергея Минаева, это недорогой (по затратам личного времени на соприкосновение) тур в странный блистательный мир, одинаково реальный для тех, кто внутри него (и тогда чтение превращается в трепетное отыскивание себя и знакомых на групповой фотографии странного блистательного мира), и ирреальный — для тех, кто снаружи заветного (но совсем не новозаветного) кольца. И стонут трансцендентные с завистью, недоумением или раздражением, («живут же люди, Мария!», — сказал бы герой Ролана Быкова в фильме Аскольдова «Комиссар»), и мучаются имманентные в поисках подлинности, и не находят ее в пределах кольца. Люди (по крайней мере, в пределах описываемого текста-кольца), собственно, сильно не изменились — те же, что и при Воланде в тридцатых, – Дунаевского сменил рэп, да водку хорошо потеснили наркотики, а в остальном…

МЕСТЬ

Налицо ощутимые перебои с волей: герою никак не собрать ее в кулак – взять неоткуда, это не десять косарей, в долг не попросишь…

Единственная реальная сила в тексте – это месть, которая съедает Неуловимую Мстительницу — серую кардинальшу интриги повествования, злорадно и победоносно появляющуюся в финале у кровати Сбежавшего (уж совсем по-другому героиня «Москвы слезам не верит» беседует в парке — на скамейке — со своим Сбежавшим, у той была воля и ненависть к себе (а злорадство к ближнему отсутствовало, что и вывело ее на восходящий тренд, причем не только в карьерном плане). Собственно, месть лежит в основе истории, в начале была месть…

Как сказал бы Крокодил Гена – вам что, делать нечего?

Так ведь нечего. История, замешанная на мести (в результате которой, правда, Мстимый приобрел шикарный жизненный опыт, перетряску сознания и шанс начать все с начала), выдвигает «In between» (промежуточных, второстепенных – без воли, ненависти, самодостаточности) персонажей – повисших между жизнью и смертью, прожигающих тягучее, выделенное им в тексте/жизни настоящее время (глаголов прошлого и будущего времен надо еще поискать – прямо как в «Назову себя Гантенбайн»).

ЛЮБОВЬ

За мной, читатель, и я покажу тебе настоящую любовь! – претенциозно восклицал Михаил Булгаков и доказывал, что не шутит.

Я покажу ненастоящую любовь, — предупреждает Сергей Минаев. И не обманывает.

В то время как у Булгакова настоящая любовь основана как раз на обмане – обманутый муж Маргариты Николаевны, как известно, людоедом не был, да и вообще (по справке автора) любил жену – кто знает – не меньше Мастера. «Где же ваша честность, Айсман?» Разве что-либо подлинное может быть основано на обмане?

Настоящая ли булгаковская любовь? Достоевский, возведенный самим же Булгаковым в ранг бессмертных (без участия в финале клубе знатоков), ответил бы моментально и отрицательно – ведь именно он воспевал Пушкина за упорядочивание мира в виде отказа Татьяны – «отданной» и «верной» — Онегину. Хотя, может, и пушкинская Татьяна, как и минаевская Ольга, руководствовалась местью, а не, скажем, болью за демографическую пропасть, в которой оказывается страна, когда статные женщины семействуют с дряхлыми генералами.

ЛЕГКОЕ В УПОТРЕБЛЕНИИ (ВЗБАЛТЫВАТЬ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО)

Есть мнение, что в 25 лет (а книгу автор посвящает 25-летним) миро-воззрение еще может не сложиться. Живи и пой, Бумбарашка, в счастливом будущем мирового коммунизма – говорилось в известном фильме герою примерно этого возраста. В коммунизме или капитализме – неважно — герой Минаева не просто живет и поет, «так же как все», но по воле автора получает шанс (по окончании хитроумной женской интриги) посмотреть на изнанку процесса «простого пения». Соответственно шанс получают и все остальные «посвященные», то есть нынешние 25-летние. Как сказал бы Ильич – весьма своевременная книга. Не так, чтобы глубокая (хотя и цепляющая к размышлению), а просто своевременная и вполне легкая в употреблении (поверхностность модного до глубины судьбы героя благополучно облегчает чтение).

Точнее: интересна не столько сама книга и педалированное автором «ЗАЧЕМ», сколько ее продолжение в читательском сознании. Сдвинется ли герой с широкой дороги? Достаточно ли всего произошедшего для того, чтобы он сделал хотя бы полшага в сторону — от «…прижимаюсь к Ленке. Теплее не становится» к «…за верный угол ровного тепла я жизнью заплатил бы своевольно»?