Чарльз Диккенс,
Истории для детей
в пересказе Веры Дорофеевой,
Москва, 2010, Издательский дом Мещерякова.
ВЕРА ДОРОФЕЕВА. ЗАЧЕМ И КОМУ
Внешне — детальнейший репринт оригинальной английской книги 1910 года, которую я пару лет назад случайно, под Новый год, нашла в букинисте. Издательство так и воспроизвело ее — старую, зачитанную, с пятнами сырости на страницах. Бог знает, где она провела последние сто лет. Даже год издания на новой книге стоит немного преждевременный — 2010-й, как будто для того, чтобы подчеркнуть столетие оригинала. Об этом — внешнем — уже появились первые отзывы тех, кто видел новое издание и держал в руках:
http://feruza.livejournal.com/1911341.html
http://idm-book.livejournal.com/56820.html?view=944628#t944628
Да, хочется сказать: «Браво, издательский дом Мещерякова!»
Про то, что бумага, верстка, тканевый переплет — еще не раз скажут, я уверена. Но мне, конечно, важно до ужаса, чтобы книжку не только внимательно разглядывали, но и читали. Сейчас-то пока никто еще не успел: с того момента, как тираж появился в России и суток не прошло. Но ведь скоро начнут покупать, читать детям, и я так хочу, чтобы это было нужное чтение, а не просто стояние на полке.
Чарльз Диккенс, согласитесь, не самый у нас читаемый писатель, и уж совсем не самый любимый. Давайте смотреть правде в глаза: что из Диккенса вы читали? А читали ли? А ведь для англоязычных читателей он — создатель большинства литературных архитипов. Конечно, в отличие от тех, кто читает его на родном английском языке, мы не всматриваемся в него, мы не воспитываемся на нем. Оно и понятно: еще не хватало нам заморских певцов морали при нашем-то собственном легионе великих русских писателей. А, между тем, стоит только начать читать его — и трудно остановиться. А как начать, если его имя взрослому человеку чаще всего даже в голову-то не придет? У нас нет с ним ассоциаций. Почти что нет якорей в сознании, за которые дернешь и подумаешь: «О! Диккенс». Разве что Дэвид Копперфильд, великий иллюзионист — да и то не у всех. А Скрудж Макдак — главный скряга нашего столетия? Вы знали, что он тоже?
В русской литературе нет и традиции пересказов для детей «взрослых» произведений. Кроме «Гавроша и Козетты» — что мы вспомним? Кто-то скажет: «Нечего упрощать! Дорастут — сами все прочитают! Всему свое время!» Но точно ли прочитают? Большинство маленьких читателей тумаками загнаны за свои «10 страниц в день». А когда родительские усилия сходят на «нет», заканчивается и чтение. И в свои 11, 12, 13, когда вот оно — самое время для Конан Дойля, Джека Лондона, Майн Рида, Дюма, Жюля Верна, Диккенса — они не читают. Всё. Они. Не. Читают. Некоторые из них снова начинают читать уже позже — в институте, после института. Что-то, не знаю что, побуждает их вернуться к книгам. И? Здоровый дядька-пятикурсник будет сидеть и читать «Таинственный остров»? «20 000 лье под водой»? Ничего подобного. А ведь это прекрасные книги, которые так много дали нам с вами знаний, эмоций, желаний.
И вот подумалось: быть может, этот давно устоявшийся на западе жанр «перессказа для детей» — имеет смысл? Я лично — чемпион по плеванию в краткие изложения чего угодно. Хотя я готова признать, что изредка и такие брошюры бывают нужны. Но пересказ для детей — это совершенно другой, особенный, близкий к научному исследованию, жанр. «Мама, откуда берутся дети?» — спрашивает маленький человек, и ты рассказываешь ему всю правду, но так, чтобы ему было комфортно и понятно. Ведь куда как плохо — сдуру резануть лишним по его невзрослому еще сознанию. Но ведь и обидеть нельзя, рассказав глупостей или отмахнувшись: «Вырастешь — узнаешь».
И вот — маленький человек внутри тебя просит: «Расскажи мне про малютку Тима». И ты пугаешься сначала: «Вот черт, да там же про злость, про страдания, про маленького калеку, ужасы и призраки — не хватало еще этого ребенку рассказывать!» И первое желание сразу откреститься: «Подрастешь, сам прочитаешь». А потом думаешь: «Так ведь не прочитает „потом“! Нет, ну ведь точно — даже не вспомнит». А ведь Диккенс так хорошо, такими правильными словами написал о злости и жадности, о том, что каждый может измениться в любой момент — стоит только этого захотеть, о том, что любовь и человеческое участие гораздо важнее денег. И не хочешь потерять возможность показать ему эти правильные слова, и начинаешь рассказывать — всю правду, но «для него».
Каждый рассказ в книге — попытка открыть для ребенка мир старой Англии, старого Лондона. Я старалась сохранить образы, краски, звуковой строй, акценты, чтобы в голове его появилось место, занятое мыслями и ассоциациями, которые связаны с писателем Чарльзом Диккенсом. Мне хотелось оставить в его душе след, способный в будущем побудить его прочитать уже самого Диккенса, а не пересказ. И для меня было важным, чтобы читая роман целиком, он на уровне ощущений узнавал то, что когда-то читал (слышал!) в детстве — в моих пересказах.
Некоторые рассказы — лишь небольшой эпизод или линия второстепенного героя (например, «Маркиза» из романа «Лавка древностей»), а сюжет других строится на событиях целого романа («Крошка Тим» по «Рождественской песни…»). Где-то внимательный, знающий источник, читатель увидит точное воспроизведение событий, а в другой раз сочтет за вольность совершенное отсутствие какого-то персонажа или перенесение какого-то события… немного в другое место. Но задача, которую я ставила себе, была не в том, чтобы соблюсти формальный порядок «краткого изложения», я стремилась создать эссенцию живого объемного мира Чарльза Диккенса; в маленьком объеме, удобном для чтения «за один раз» я старалась передать образ и идею подчас огромного романа.
Все, мною сейчас написанное, конечно, сильно напоминает детские планы на жизнь — те, что пишут на бумажках и засовывают за кухонный шкаф, потом находят через двадцать лет — при ремонте, читают и (вот он — момент истины!) осознают, что ничего из запланированного не произошло: собаку не завел, младшего брата в лесу не потерял, на фабрике по производству сгущенки не работаешь.
Но я очень надеюсь, что я буду. И именно по производству сгущенки.