Рецензия на книгу Полины Осетинской «Прощай, грусть»

Музыка, звучащая внутри человека, часто  радикальным образом отличается от той, что ему приходится исполнять «по жизни», «в миру». Как соединить внутренний слух и  представление о реальности, с  самой реальностью, желаемое с действительностью? В финале «Всё на продажу» Анджея Вайды режиссер кричит оператору, указывая, на убегающего Ольбрыхского (цитирую по изношенной памяти): «Возьмите его в кадр: это он сам!» — то есть, это тот редкий момент, наконец-то достойный кадра, когда актер не играется, не играет, когда внутреннее и внешнее в нем настолько сблизились, что перестали существовать. Сам – как хочет и как есть.

Восхождение Полины Осетинской чем-то напоминает последние кадры польского фильма – побег из навязанной умопомрачительной сверхзадачи в свободный полет. Помните, как кричал герой в прологе к «Андрею Рублеву» — «Лечу! Лечу!..»…

Жизнь – это тюрьма, — говорил король Матиуш Первый. Тюрьма не тюрьма, но то, что не сахар – это точно. Ездить приходится по плохим дорогам, выбирать загадочных депутатов, играть на плохих инструментах…

Полина пишет о том, как Рихтер абсолютно спокойно выступал на полуразбитых пианино в колхозных клубах.  Я вот только думаю, что это не столько (или не только) нравственный подвиг, сколько показатель высокого уровня его психофизического развития: внутреннее звучание  музыки было мощнее внешнего. Рихтер слишком ясно слышал музыку,  какой она должна быть и несовершенное звучание в реальности возможно его особо не тревожило. Как в известной китайской притче, старый полуслепой отшельник рекомендует императору коня, путая при этом пол, масть и цвет животного, но зная абсолютно точно: это то, что нужно.

Помню, лет двадцать назад нам понадобился клавишник (играли на танцах), и мы пригласили выпускника ленинградской консерватории, который убедил нас, что он подлинный профессионал, гармонию схватывает на лету и за определенное вознаграждение готов обогатить любое звучание, даже наше. Играли напряженно: музыкантов часто избивали в те времена – не то сыграл, рано ушел – так что, было не до нюансов. Тем не менее, мне казалось, что электрооргана не слышно – и я время от времени (а оно в тех обстоятельствах летело очень быстро) просил профессионала играть погромче, что тот вроде бы и делал, охотно сдвигая тумблер на инструменте и продолжая вдохновенно жать на клавиши, закрыв от получаемого удовольствия глаза. По окончании выступления мы обнаружили, что электроорган не был включен в сеть. Музыка его инструмента звучала только в его сознании….

Наверное, внутренний мир Полины, основанный на стремление человека к подлинной свободе и гармонию с реальностью, был также выключен из сети, точнее, его насильно включили в какую-то странную, чуждую этому персональному миру, чужую сеть.

Путь Полины похож на фантастический побег героя из книги Щеголева «Как закалялась жесть» — у которого к моменту вылазки уже было отрезано три конечности из четырех. И ничего, выкарабкался. Убежал на свободу. Но то ведь игра творческого воображения писателя Щеголева, а тут – самая что ни на есть реальность. Причем, в финале повествования о своей невероятной жизни Полина Осетинская еще и предупреждает, что рассказанное – кровавое и ужасное — не вся правда. А значит, битье головой об батарею, принуждение к игре перед гостями в полуобнаженном виде, изнасилование пятнадцатилетней Дианы  на глазах у собственной дочери – это возможно даже далеко не самое интересное из уникальной педагогической системы ее отца. Нет, он не Януш Корчак, он другой… Сильна Россия учителями. Вон, Константин Леонтьев рассказывает о талантливом крестьянском педагоге конца 19-го века, который умудрился  даже убить своего сына – дабы он впоследствии (по смерти отца-контролера) не отступил от веры православной. Отец Полины Осетинской в конце 20-го века все же оставляет свою непокорную дочь в живых.

Но можно ли верить всему написанному? Вдруг читателю, «как маленькому», захочется полной правды, которая, возможно, есть и у гениального отца-педагога, практикующего спартанские методы?

Как вообще поверить человеку (помните «Расёмон» Акиры Куросавы?), как  докопаться до истины? Кто говорит правду – отец или дочь, или оба играют в свою информационную игру?

Что я могу сделать, чтобы вы мне поверили, —  спрашивал Штирлиц у пастора. Посмотрите мне в глаза, — отвечал персонаж Ростислава Плятта и исследовал глазное дно полковника советской разведки, где и скрывались истинные намерения.

Полина Осетинская делает все правильно – она публикует интервью своего отца, видимо без купюр, и без собственных комментариев. Это становится мнением второй стороны – то, чего не хватает очерку Стогова, где точка зрения обвиняемой стороны (в случае с миллиардером Мордашевым) отсутствует.

Нервно-паралитические фразы гениального, ныне обиженного, отца безусловно играют на стороне блудной дочери — «зачем мне ноты, когда я сам – музыка», «я в отличие от своих детей и есть тот самый вундеркинд», «мы бы стали миллиардерами» и так далее. Напоминает Жириновского, только Владимир Вольфович – успешный человек, а отец Осетинской — нет.

Он мог бы быть успешным — если за критерий музыкального успеха брать количество концертов, престижных встреч и заработанных долларов — если бы сам работал над собственной психофизикой всеми возможными способами, хотя бы ради миллиардов долларов,  исчезнувших, как сон…

Как сон, исчезает и первая, невыносимая часть судьбы Полины Осетинской. Шокированная аудитория переводит дух, музыканты перенастраивают инструменты.

Часть вторая. В ней будет действовать уже другой человек – проснувшийся, распрощавшийся с кожей вчерашнего дня.

Революция свершилась. За исполнение судьбы – оценка «отлично».

Читается легко: хорошо, когда «жизнь только начинается». Я желаю Полине счастья.