НА МЕЖЕ
На меже лучше всего стоять. Лежать не надо. Оттуда может что-нибудь вылететь. Еще, один человек говорил, можно присесть и выпивать. Если разобраться, раньше было можно где-угодно присесть, и не только на меже, и дела до тебя никакого нет, а что сейчас?
Нет, сейчас это невозможно.
Раньше людей пас бог, теперь — милиция.
Так вот, мы стояли, и ничего не происходило. Было неопределенное время суток. Я даже перепутал части света. Стоял, искал то ли солнце, то ли Луну, но ни того, ни другого не было. Туман тянулся из-за домов, снизу вверх, словно покрывало. Колян курил, и у него цыцыкал плеер. Он наушники не надевал, и гаджет трещал сам для себя.
-Вот здесь, — сказал он.
-Вишь, — ответил я.
-Чо, вишь?
-А вон, два тела. В парк пошли. Сейчас докопаются.
-А….
В парке сидела на присядках молодежь. Галдели. Пиво пили. Два милиционера уверенно двигались к ним.
-Ладно, — сказал Колян.
-Ладно-то ладно, а ничего не происходит.
-Это тебе только кажется.
Колян взял в руки пакет. Вообще, он не был отягощен какими бы то ни было идеями. В пакете были пиво и рыба.
Нужно было просто где-то попить пива.
Пива было много. Вообще, люди правильно говорят, когда говорят про стекло.
Вот сказать надо так — не стекло, а — Стекло.
А ведь еще недавно не было пластика. Жил себе народ на других волнах, хотя волны эти, как мы знаем, чаще всего — искусственного происхождения. В нормальный пакет можно поставить до шести бутылок по 2.5 литра. Лишь бы здоровья хватило.
И вот — межа, не межа, откуда мне знать. А Колян уверен, что сейчас мы пройдем, и все будет как надо. Он что-то особо разволновался.
-А, вот там, — сказал он, — смотри.
-Где?
-Возле ДК. Видишь край.
-Вижу.
-Ну, и чо.
-И ничо.
Я правда ничего не видел. Ну, то есть, видел, конечно. С одной стороны — очень насыщенная трасса, вся исходящая шипением — все гонят, как будто их в зад толкают.
Зачем так гнать?
А еще, очень плохо, когда нет слов. Ты превращаешься в антенну радиотелескопа. Вселенная открыта, ты весь в резонансе, и сигнал через тебя идёт к невидимым приборам. Я говорю это сравнительно. Быть может, приборов никаких и нет. Но вряд ли. Что-то должно работать. Я иногда слышу, как в самом центре трещит двигатель.
-А я вижу, — говорит Колян.
-Нет. То есть, да. Ведь и я что-то вижу.
-Да я не об этом. Смотри лучше. Ладно, идем.
Мы пошли. Вообще, на меже надо стоять. Никуда идти не нужно. Но мы пошли. Я курил и смотрел на трамваи.
Видимо, вечерело.
Навряд ли дело было утром.
Глаза трамваев были желтые. Может быть, встать на путях и поднять руки? Тоже — межа.
-Ну, — сказал Колян.
Да, теперь я видел. Рядом со стеной ДК были ёлки, и самая крайняя ёлка была выщерблена — как будто ее смыли тряпкой, и там, за ней, было уже что-то другое.
-Ага, — ответил я, — она самая. Мы малость ошиблись.
-Нет. Не ошиблись.
Мы вышли,
Там вместо ДК было другое здание, в котором не было людей. Похоже — что давно не было. Тем не менее, здание выглядело достаточно свежо, и окна в нем не были разбиты.
Мы прошли по парку.
Парк, должно быть, большой. Людей здесь нет. Он — сам по себе. Казалось бы — два, три метра, просто выйди и вдохни облака копоти и смога….
Аллеи молчали. Казалось, время здесь стояло на месте, и это была самая подходящая точка для мозговых штурмов. Пока ты прочитаешь массу книг, время не сдвинется с места, и ты вернешься назад, изрядно поумневший…..
А, кстати, да. Я как-то раньше не подумал. У Коляна есть подружка — Светка. Упёртая девочка, а ей всё время чего-то не хватало. А потом она вдруг за один день поумнела. Ну, народ-то не внимательный. Никто ничего не понял. Наверное, даже если заменить человека вчистую, оставить лишь кожу ту же, тоже не увидят. Но я тогда как-то сразу поразился.
А оно вон оно что.
То не шарила Светка в проводках 1С, тут вдруг одним разом…. Но вот если она брала с собой сюда ноутбук, то к чему подключала? Навряд ли в этом здании электричество есть. А чисто с бумажной литературной многого не добьешься. Сейчас время такое. Бумага, она даже в сортире уже не бумага. Ну понятно, что у людей всегда есть шанс вернуться в средние века, но то уже другой разговор.
Пара-тройка аккумуляторов. Нет, они дорогие, аккумуляторы. Нет, еще что-то тут было. Может, генератор?
Я представил себе Светку с генератором.
Хотя, я напрасно. Думать надо лучше. Есть портативные генераторы. При желании, такую штучку можно взять и притащить за ручку. Есть килограмм по десять. В одну руку — генератор, в другую — канистру с бензином. Но всё в один заход надо тащить. Если оставишь тут какую-нибудь вещь, она может пропасть, а потом где-нибудь всплыть. Но последнее — не аргумент.
Ищи, свищи потом свой ноутбук.
Вася Свин так потерял кулёк. Он собирался сюда надолго.
-Я буду лежать на лавочке, — это было его заявление, — буду лежать 100 лет.
-Ты деградируешь, — ответили ему, — уйдешь сегодня, вернешься завтра, но разучишься говорить.
-А может так люди и сходят с ума, — ответил Вася Свин, — был нормальный человек. Тут — ни с того ни с чего стал дурачком. А как он стал? Он стоял на меже, а потом ушел туда, лежал на скамейке в парке, ничего не делал, курил. Хотя нет, сколько ж надо сигарет….
И вот, как раз, закупил Вася Сигарет. Он взял еще с собой спиртное — чистый, медицинский — чтобы там разводить. Дело в том, что вода там есть. Разводи, не хочу. Что касается пищи, он планировал протянуть на всяких диких яблоках и грушах.
-А надо, приду, вернусь, снова уйду….
-Так нельзя, — сказали ему.
И правда, так было нельзя. Вася оставил пакет (он говорил — «кулёк»), пошел за вторым, а когда вернулся, не было его кулька. Он вернулся, расстроенный. Еще бы. 2 по 5 литров там было. Такие знаете, из под псевдо минеральной воды бутылки. И вот, идёт он, слышит сирену. «Кулёк» его попал каким-то образом в фойе кинотеатра, и там его приняли за бомбу. Ну, разминировали, понятное дело. Должно быть, потом несколько дней разминировали. По телевизору потом, уже через неделю, сообщили, что террористы найдены, и что это — чеченский след….
Мы вошли в здание.
-Самое место, — проговорил Колян.
Нет, я не понял, о чем он.
Внутри царила тишина — густая, забирающая. Страшно не было, но я подумал, что — если открою какую-нибудь из дверей и войду — то не вернусь. Что там со мной сделает пустота? Ведь больше никого нет. Пустота хуже вакуума…
Мы взобрались на крышу. Оттуда было видно часть парка, а также край его и несколько далеких зданий.
Здания сюда может занести отовсюду. Но это не значит, что там оно исчезнет, а здесь появится. Нет. Сюда иногда выносит копии. Оригинал остается на месте. Люди тоже не пропадают (вроде бы). Некоторые утверждают, что люди тоже иногда пропадают. Иногда исчезает техника. Хотя нет, это — из другой оперы, и, скорее всего, вымысел. Вот говорят о Бермудском треугольнике, а никому невдомек, что это всего лишь журналисты после войны раздули, а до того и дела никому не было до треугольника.
Если вещи есть, о них не говорят.
Если о вещах говорят, значит это не вещи.
Мы откупорили пиво. Оно было очень холодным. Еще пятнадцать минут назад оно было в морозилке. Я чистил рыбу. Солнце было особо ярким, и в небе ощущался эфир. Дымилась сигарета.
-Вот тут машины должны ехать, — сказал я.
-Где? — не понял Колян.
-Ну, вон
-Нет, ты не сравнивай. Это не копия того самого места.
-А.
-Вообще не копия. И здания видишь какое. Немного не наша архитектура.
-А чья же?
-Да я откуда знаю.
-Откуда ж оно взялось.
-А не парься.
-Ладно. А все равно.
-Ну, а я откуда знаю? — спросил Колян. — Ну кто что говорит. Но они откуда знают. Это всё догадки. Никто ничего не знает, никто ничего не видел.
-А, фиг с ним, — ответил я, — зато как хорошо тут сидеть. Раньше в парке тоже можно было пиво пить. Помнишь, как раньше соберемся толпой…
-Ага….
-А сейчас кругом мусора….
-Им бы дай волю, они бы и здесь рыскали.
-Но это же не территория РФ.
-Это вообще не территория. Ладно.
А вообще, просто сидеть и пиво пить — вещь очень творческая. Тут сама суть — в пиве. Вот, кстати, еще — рыба. Рыбу с пивом употребляют только у нас. Ну, на Украине еще.
Я правда сам не удостоверивался — так это или нет.
Чешуя летит по ветру. Парк весь такой светлый, точно пионерский лагерь. Наверное, он населен духами, хотя ничего такого нет. Это так — я в этом уверен. Настоящая пустота — это вот здесь. Ни одного человека на тысячу километров.
Один лишь ветер шепчет. И тот — мертвый.
-Я думал сюда с бабами завалиться, — сказал Колян.
-Ну и чо?
-А ничо. Ну их.
-А….
-Не хочется засорять тишину.
-Да, а вдруг оно потом тебя сюда не пустит.
-Кто?
-Оно.
-Нет, ты что, никакого оно нет. Кто тебе сказал? Это ты сам. Вот ты сам.
-Ну, как я сам.
-Своим умом. Своей душой. Ты стоишь на меже, стоишь и ждешь, пока твои колебания совпадут с колебаниями пустоты. Это можно делать где угодно, на самом деле. Даже если тебя выбросят на Южном полюсе. Только там ты не сосредоточишься. Холодно. Надо чтобы были ассоциации.
-Значит, баб можно брать?
-Нет, я б — нет. И пива не дадут попить, и о высоком поговорить. Всё закончится классически. Вот у меня раньше много друзей было, да? А потом их не осталось. А все друзья прекратили быть друзьями с того момента, как нашли себе баб. Вот ровным счетом все. А как развелся — вроде и снова живу. Фу….
Он провел рукой у себя перед лицом.
-Вот так. Вишь, пелены нет. Еще год держалась. А теперь нету.
-Чо ж делать? — спросил я.
-А ничо. Я бы…. Нет, я бы….. Нет, не надо поганить эту землю грехом…
-О, какие слова. А ты далеко пробовал заходить?
-Ага. Пиво греется.
-Да нет, холодное.
-Нет, ледяное должно быть.
-Не?
-Чо, не? Да. Хочешь, пошли. Тут, кстати, люди бывают.
-Ну да, не одни ж мы….
-Нет, с другой стороны…. Это как перекресток. С другой стороны, не с нашей. А еще тут люди живут. Тут километра три, через парк. Только к ним не пойдем. Меня там женить собирались в прошлый раз. Но это ж ты сам понимаешь….. А ты…. Ты знаешь, они скучно живут, но как это как наркотик. На Пустоту как подсядешь, потом за уши не вытянешь. Денег нет. Войны нет. Борьбы человека с человеком. Зато можно стоять на одном месте, смотреть в туман и осязать, и так ты постепенно замораживаешься, и сам уже потом как ледышка.
-А что они едят?
-Не знаю.
-Или вообще не едят?
-Нет, тут что-то растет.
-А мясо?
-Да не знаю.
-Они не едят мясо?
-Да не знаю я. Может, они в магазине чего воруют. Я сам видел, у них дети руки суют в туман и вынимают оттуда вещи.
-Ужас.
-Ну…. Я думаю, я тоже бы так сумел. Но я техникой не владею. Самому долго учиться. Да и в лом. А у них спрашивать…. Не хочу туда идти…. Меня же ждут.
-А ты давно там не был?
-Ага.
-Может, забыли уже?
-Не. А у них нет времени. Что долго я был, что мало.
-А смена суток тут есть?
-Да. А фиг его знает, если честно. Я раз купил водки, смотри, идет Женя Сивко. Я решил Женю удивить. Говорю, Женя, хочешь увидеть вечный закат. Он говорит — да ё мое, вечный закат, да я того родственник, хочу, только закусить возьми. Ну и так пошли, пришли сюда и пошли в деревню. Там что, там не деревня. Там просто люди, и всё. Кусок города. Кусок деревни. Там, кстати, есть школа. Да, пойдем? Учеников там нет, ее тоже выкинуло откуда то, и там музей авиации. Ладно. Мы в музее этом забухали, и всё закат, и закат. Женя влез на крыло самолета и кричит:
-А-а-а, мать того за ногу, вечный закат!
Он схватил бутылку водки, пил с горла и вопил, и танцевал, самолет раскачивался. Пришли дети и стали молча играть какими-то предметами. А предметы были какие-то не отсюда, то есть — не от нас. Я и тогда предполагал, что есть места — по противоположную сторону от Пустоты.
-Эге.
-Да нет, это очевидно.
-А чо Женя?
-А, он сказал, что готов умереть от перепоя, только бы вечный закат не заканчивался. Ну он и не заканчивался. Зато водка заканчивалась. Тут дети сообразили, заходят за один из самолетов, а выходят оттуда уже с ящиком. Женя стал кричать пуще прежнего, ликовать. Водкой обливался. Я понял, что больше его брать сюда нельзя. Еще немного, и он бы с ума сошел. Но он, правда, напился. Пришлось ждать, пока он отоспится. А потом я его вывел, и уже больше никогда сюда не брал.
-А он чего?
-Да ну его. Он всегда — идет бычок шатается, хромает на ходу….
-А…
-Пойдем, что ли?
-А что там делать?
-Попробуем прокатиться. Там в музее есть рабочие экземпляры.
-А ты прям летчик.
-Ну, по пиву все ж летчики.
Мы шли по парку. Все было одинаково, и я бы присоединился к Пустоте. Мне кажется, не хватало статуй, чтобы подчеркнуть монументальность. Может быть, не хватало отсутствия птиц. Но птицы были, и насекомые тарахтели своими миниатюрными моторчиками, а потому — если вот так взять человека, как в комедии «С легким паром» и засунуть сюда, он ничего ровным счетом не поймет. К тому же, если он встретит нас, то ему еще дадут похмелиться.
Словом, каша из реальности и хаоса.
Мы шли и разговаривали, и никто нас не мог услышать. Это была самое лучшие для сокрытия тайн. Даже лучше, чем речной камыш.
И так, мы пришли к школе.
Школа была как школа. Три этажа, площадки, и очень много пустоты. Настоящие склады пустоты. Я сказал, что хочу зайти в школу и насладиться тем, что я в этом мире — почти, что единственный человек, но Колян возразил. За школой мы нашли музей авиации под открытым небом. Очевидно, в том месте, откуда выпала школа, музея не было.
-Слушай, а если бы они совпали? — спросил я.
-И чо?
Колян тронул рукой пропеллер «По-2».
-Свеженький, — сказал он, — надо на нем прокатиться.
-Ну…
-А, ты про это? А я фиг его знает. Ну совпали бы, значит, в классах бы стояли самолеты. Может, вросли. Слушай, откуда я знаю. Ты такие вещи спрашиваешь. Ну…. Слились бы стены и самолеты. Вот тебя засунуть внутрь стены. Во. Пропеллер, да? Ништяк?
-А это что за модель? — спросил я, подойдя к еще одному биплану.
-А это ненашенская. Я смотрел в каталоге. Таких не бывает.
-Что значит, не бывает?
-Ну это — с другой стороны. Ты понимаешь или нет? Ну вот Пустота. И с одной ее стороны — мы. Но есть еще и другая сторона. Вот то, что она есть — это точно.
-А что не точно?
-Слушай, что ты придираешься? Я к чему? Есть еще третья сторона, четвертая. Страшно подумать. Ты понимаешь? Изо дня в день ты торчишь в пробках и материшься. Потом устаешь материться. Лежишь на диване, думаешь — снова что ль жену завести, или может, собаку завести.
-А меня четыре собаки, — ответил я.
-О, это дело. Четыре. Многовато. Ну ладно. Ну так смотри. Смотри!
Он влез в кабину «По-2» и вещал оттуда:
-Ну это о чем говорить? О том, что всё это не намного отличается от того, как если бы тебя посадили в замок Иф.
-Не, — ответил я, — скажешь еще.
-Ты не понял. Если бы ты все это увидел.
-А ты видел?
-Я…. Ну как…, — он почесал голову, — ну кое что видел. Слушай, давай еще по пиву и попробуем взлететь.
-А ты летал когда-нибудь?
-Ну что ж я, по-твоему, самоубийца. Здесь и летал.
-А бензин?
-Из баков сливают. Тут везде бензин есть.
-И далеко пролетал?
-Не. Единственное, что мне стало — на самом краю стоит стена, а за той стеной ничего нет.
-Как так стена?
-Ну, стена. Ну, край. Край Света. А как он по-твоему, еще выглядит. Ты думаешь, Земля круглая? Это кто сказал? Ты сам видел? Сказали. По ящику показали. Как сам увидишь…. Сейчас как поднимемся, и увидишь. Их уже с высоты в пару километров видно.
-Кого? — не понял я.
-Кого, кого. Стены. Наливай пиво.
-Во, — я озадачился.
-Стены, которыми заканчивается мир.
Я же не новичок. Я очень хорошо знаю, как стоять на меже. Да и само попадание сюда — это не наличие ключей или волшебной палочки. Это твое собственное сознание.
Сначала нужно почти отказаться от собственной личности.
Спросите, а как жить без личности? А вот так. И есть она, и нет ее. Мозг должен быть тихим, лишенным страсти. Лишь холод и созерцание. Иначе вы сюда никогда не попадёте.
И совсем не нужно унывать от того, что люди не летают на Луну.
Я думаю, где-нибудь по ту сторону они обязательно летают. А Колян определенно что-то знает, только не говорит.
-Ну что?
-А ничего, — ответил я, — сейчас посмотрим.
-Пустую бутылку клади в И-16, — сказал Колян, — он не рабочий. Туда мусор кидают.
Я осмотрелся в поисках данной модели. Нашел. Потянулся к кабине — рядом были приставлены ящики, однако мусора внутри не было.
Бросил бутылку туда, вернулся и крутанул пропеллер. Двигатель запыхтел, кашлянул и завёлся. От винта подуло прохладой, смешанной с выхлопными газами. Я сел на сиденье. Самолет сдвинулся с места, плавно пошел вперед, подпрыгнул и, неожиданно потеряв скорость, остановился. Двигатель кашлянул и заглох.
-А…, — сказал Колян.
-Ну да, — ответил я.
Колян, мне кажется, чересчур задумывается. Нужно меньше думать. Мысли, они, зачастую, вредны. Я имею в виду, лишние мысли. Рефлексы — вот сила. Но попробуй себя еще так воспитать, чтобы уметь действовать сугубо рефлекторно, и при этом, оставлять за собой право анализа.
А тут еще вышло вот как — Колян, едва покинув самолет, пропал. Когда я это понял, прошло уже минут десять. Я спустился вниз. Кукурузник находился на большой зеленом поле. Вокруг — даль, упирающаяся в поля, и лишь с другой стороны — школа…
Школа…
Не было школы….
Я осмотрелся. Ни Коляна, ни школы. На горизонте (или ближе к нему) — автомобильная трасса. Звук машин отгоняет ветер, поэтому ничего не слышно.
-Черт, — сказал я.
Я подумал, что мы выскочили. Это не очень хорошо. Я толком не знаю, возможно ли такое, но говорили про случаи, когда людей выносило очень далеко. Выкинет тебя где-нибудь…. В Китае…. В Грузии….
Скажут — шпион. Подрывник. Шёл ты без документов. Сильный запах алкоголя. Впрочем, я думаю, через горы можно проскочить, а там уже и до Абхазия. А вот если Америка.
Через океан….
В этом случае нужно встать в одном месте, молчать и собирать весь холод в душе. Открыть все дверцы холодильника. Все камеры. Льда очень много. Стоишь, и никого не замечаешь. Например, подъедет полицейская машины, и вышедший из нее мужик — весь сосредоточение генно-модифицированной индустрии, сои, мирового фастфуда, и вес у него килограмм 200.
А тебе все равно……
Нет, со мной такого не было. Я лишь слышал. Был один тип, очень развязанный тип. Лёша Алма-Ата. Он уехал сейчас в Южную Америку, к Уго Чавесу. Я думаю, он ничего не делает. Я думаю, он нашел способы, как воровать товары в магазине. Лёша, кстати, несмотря на своё поведение, так сказал:
-Если хоть на секунду к тебе прорвется жажда к бабкам, очень скоро все закончится.
А вообще, бабки у него были регулярно, он их спускал. Ничего не делал. За здоровьем он точно не следил.
-Надо б ему написал письмо по электронке, — подумал я.
Алма-Ата, он как бы гонялся за ощущением. Но потом он сказал, что все, что мы видим — это даже и не вершина айсберга. Это, если так образно выразится, несколько песчинок из кучи песка. Всё остальное скрыто, и никто не знает, что там находится.
Я все же решил осмотреться. Сначала я шел спиной вперед, чтобы не упустить из вида возможные флуктуации (и самолет). Ведь явно, что-то происходило. Все это продолжалось до тех пор, пока сзади не послышался шум. Я обернулся. Неподалеку был кирпичный забор, и за ним ездили машины.
-Попал, — сказал я себе.
Я даже и не оглядывался. Я был уверен, что самолета не увижу. Нужно идти вперед и что-то придумывать. Я еще никогда не был в такой ситуации.
Что ж.
Многие вещи бывают в первый раз.
В первый раз человек может родиться. В первый раз умереть. Что еще тут такого вспомнить? А, в первый раз на самолете. Я лично не боялся. Да нет, ничего страшного нет. Пассажирские самолеты не так уж часто падают. Просто меньше слушать надо.
Дойдя до забора, я был уверен, что…..
Нет, сначала я посмотрел на номера машин, и едва не уверился в том, что нахожусь где-то на окраине города. Но все испортил Куб.
Я двинулся к дороге. Тут он и вырос. Словно из ниоткуда.
Куб был как куб, и я откуда-то знал, что он существует, а потому — не сильно удивился. Тем не менее, это была вещь из разряда «в первый раз». Однозначно. Вот если бы люди делились своими ощущениями, концентрировали свои знания в одном месте, а не жили напрасно. У тебя есть ноги, есть руки. Ходить — это естественно. Срывать бананы с ветки — тоже нормально.
Можно прыгать как обезьяна и кричать «у, у».
Я вошел в Куб, и, мне кажется, все, что было со мной до этого, потеряло всякий смысл.
Я был в центре. По всем сторонам плелась синяя паутина. Но паука не было. В паутине были люди. Они были одеты в средневековую одежду — очень богатую, вызывающую. Их лица были полны каким-то неясным торжеством.
Они висели, стояли, парили. Здесь были иные законы физики. Я это понял и даже не стал спорить с тем, что мой разум не совсем согласен с происходящим.
-Ребят, я ищу Коляна, — сказал я.
-Он там, — сказали мне сверху.
Я посмотрел — это был парень в зеленом камзоле. Он смотрел и улыбался, и я даже не знаю, на кого он походил.
Может быть, на киборга?
-Где там? — не понял я.
-Он прямо прошел, — сказал мне другой.
-Через куб?
-Да. Если ты хочешь за ним успеть, тебе тоже нужно идти так. Прямо. Никуда не сворачивай. Не смотри по сторонам. Идешь, идешь. Кстати, можешь закрыть глаза. Так вернее. Но не забывай время от времени проверять, можешь ли ты достать пальцем до своего носа.
-Почему? — не понял я.
-Может быть далеко, и ты не достанешь. Но всё равно не бойся. Ты все равно будешь там.
-А что там?
-Я не знаю, — сказала девушка, которая зависала в дальнем верхнем углу, — никто не знает. Сам сходи, посмотри.
-Кто вы? — спросил я.
-Мы — команда, — ответил первый парень, — скоро все начнется. Мы готовимся. Почему ты не стал смотреть с трибуны?
-С какой трибуны? — не понял я.
-Хочешь смотреть, сидя у телевизора? — спросил мужчина в красном плаще.
-Нет, — ответил я, — я просто Коляна искал, — а вы….
-Мы играем пространством, — сказал мужчина, — пространством и временем. Ясно? Ты разве не знаешь?
-Нет, в первый раз вас вижу, — произнес я.
Я понимал, что где-то в моей голове есть сведения….. Хотя, откуда мне знать. Если я знаю о том, чего не может быть, значит, это вшито в меня на генном уровне.
-Ну так я пойду, — сказал я.
-Ну так иди, — ответили мне.
-Пойду, ага?
-Ага.
-Ладно. Я пошел.
-Или, иди. Не забудь сделать ставки.
-Точно.
Распрощавшись с командой, я пошел вперед и вышел….
В Киеве.
В 1970-м году.
Там я побродил по улицам. Посидел на скамейке. Вспомнил, что фотоаппарат оставил в кукурузнике. В общем, было о чем задуматься. Наконец, я набрел на пивняк, и там было много каких-то непонятных забулдыг, и они, увидев меня, сами предложили:
-Братан, вмажь.
Я подошел. Тут мешали пиво с водкой. Были раки. Была рыба. Сушеная, ужасная. Соль на ней выступала белыми слоями.
-А мы тоже через куб проходили, — сказал один из забулдыг, — хорошее место. Вишь, можно чо хочешь делать, никто не знает. А ты из какого года?
-Из десятого, — ответил я.
-Тысяча девятьсот?
-Да ты гонишь, — возмутился я, — какой еще девятьсот.
-Да мало ли. Может ты — Александр Блок.
-Да щас.
-Да чо ты, братан, Блок был тут вчера. Стихи читал. Портвейн «Кавказ» жрали. Вермут «Золотая осень». Сивуха. А ничего. Вдохновляет.
-Налейте ему штрафную, — был голос.
-Да. Давайте, — согласился я, — слушайте. Тут парниша был.
-А, — проговорил мне небритый субъект, — тут знаешь, сколько парниш. Мы все в этой точке собираемся и тут отвисаем, и все — парниши. Нет, бабы тут тоже бывают. Только ну их на. Рамс. Бабы все одинаковые. Чуть что, начинается рамс, а если баба такая же как мы, то она быстро превращается в синеву. У Корявого дома — мешки денег советских. Ну, когда люди уже их выкидывали, он взял, да пособирал. Мешки. Там больше всего бумажек по рублю. А мелочи нет. Но ладно, хрен с ней. Вот тут наша точка.
-А потом? — осведомился я.
-А потом — домой. Тут кстати есть тип, который в эпоху динозавров на летающей тарелке упал в джунгли.
Один из забулдыг поднял граненый стакан, показывая, что это он. А ведь и правда — у него три глаза было. Как это я сразу не заметил.
-Давай, — сказал он.
-Давай.
Эх, водка в 70-м году — просто чудо. Кто бы знал. Отучили нас от хорошего. Вот зайдешь в магазин, вроде бы и много всего, а что толку. А тут — один сорт водки, один сорт пива, раки — тоже один сорт. Рыба — сухая, спортивная. Ну и что с того. Все равно — нормально.
-Так ты с другой планеты? — спросил я.
-В натуре, — ответил он.
-А далеко?
-Дохрена и больше.
-А как же назад?
-Не знаю. Сигнал посылаю, никто не отвечает. У нас бывает. А ты что думал. У вас тоже — под окном будут буянить, вызовешь ментов — приедут через сутки. Разве не так?
-Да, — ответил я, — только что-то ты задержался.
-Да что ты паришься, — сказал мне еще один тип — совсем небритый, совсем пропитый, только что все руки у него в перстнях были, точно он — принц какой, — ты бери, да пей. Это конечная точка. Дальше дороги нет. Хочешь — тут оставайся. Знаешь, сколько народу в 70-м году поселилось? Лично я 12 человек знаю. Ничего не делают. Только постоянно Корявого ждут, когда он им бабки привезет.
-А на футбол? — спросил я.
-Конечно. Только одни и те же матчи парит смотреть. Ведь 31 декабря, в 24 часа не наступает 71-й год. Тут всё закольцовано. Снова — 70-й. Нет, я бы тут не остался. А в точке….. Ты что же, тут не был никогда?
-Нет, — ответил я, — Колян пропал. Мы решили прокатиться на самолете, он он куда-то делся.
-Найдется, не ной, — сказал мне трехглазый, — раки-то как тебе?
-Нормальные.
-Может портвешка?
-Да уже не могу, — ответил я.
-Давай водочки.
-Давай.
-Пивком запивай.
-Ты с ним осторожней, — посоветовали мне, — он пьет, да не пьянеет. Еще никто его не победил.
Потом 70-й год кончился.
И Киев кончился.
Я оказался в парке, на скамейке. По всему парку шныряла милиция. Проверяли каждого, кто отдыхал. У одного входа дежурила парочка. Еще одна пара ловила выходящих из кафе. Третья пара, словно влюбленные, ходила по центральной аллее, отмечая и проверяя всех новых, кто пришел посидеть, отдохнуть.
Я пробрался кустами. Дальше было проще — людей на улицах было много, и никто не обращал на меня внимания. Я добрался до дома, а вечером меня разбудил звонок Коляна.
— Куда пропал?
-Нет. Никуда.
-А чо так?
-Это ты пропал. Я тебя искал.
Я рассказал ему историю с кубом, и это заставило его едва ли не кричать.
-Ты это видел?
-Видел, а что?
-Черт. Ты знаешь, это все равно, что вытащить самого себя за волосы из болота. Ты что Это такая редкость. Это Они! Они!
-Они?
-Названия у них нет. Но это Они! Нет ничего более великого, чем Они!
-Ну ладно, — ответил я, — Они, так они. Я еще в одном месте было. Хотя…. Ты знаешь, они сказали, что ты прошел через куб. А ты не проходил через него. А, ладно. Навряли. А ты говоришь, что Они великие. А ничего подобного. Мы же тоже великие по сравнению, например, с племенами в Африке. Хотя нет, у них сейчас есть и телики, и кондишены. Прямо в хижину ставят кондишен и тащятся. Дырку прорезают в камыше. Я бы так жил. В доме у тебя — все современно, все технически, а открываешь дверь — а там саванна.
-Да что ты. Я бы тоже так хотел.
-Слушай…. Ладно…. Буду спать…..
-Пиво-то недопили, — сказал Колян, — там три баклажки осталось. Я вот всё как думаю о них, так и покоя не нахожу. Всё думаю, думаю. Думаю.
-О чем думаешь?
-Да о чем. О пиве. Лежит там, греется. Слушай, давай может вечером стрельнемся? А? А там посмотрим по ситуации…
-А, — я вздохнул, — давай. А чем еще заниматься. Вот ты скажи мне, Колян, был ты в кубе или нет?
— Вечером и скажу.
ЗАБРАСЫВАТЕЛИ ЗМЕЙ
Если солнце поутру поет, то я не знаю эту песню. Раньше я спал. Спал много, сдаваясь бесконечным лентам. Я всегда смотрел фильмы. Их было много. Таких сцен, таких цветов, не бывает в жизни. Но теперь все по-другому. Я прищуриваюсь. Лишь один человек из миллиона, глядя на солнце, говорит ему:
-Ты — газовый шар.
В этом общении очень много. Пока двигатель рычит, прогреваясь, я ощущаю, как в синем космосе летят предметы. Солнце. Все те частицы, что удерживает оно в плену своего притяжения. Все те газы, что наивно думают, что живут, плавают, сами по себе.
Змеи едут.
Я не держу дома змей.
Мы сразу об этой договорились.
Змей держит Иван.
Нас восемь.
Мы — забрасыватели змей.
Я знаю — множество людей, вернувшись из тьмы на свет, думает, что они возвращаются навсегда. Хотя, настанет один день, когда пружина не сработает, и механизм жизни останется там, внизу. Но все кажется обыденным. Воздух. Прохлада. Кто-то ругает лето. У него нет в машине кондиционера. Кто-то и вовсе не спал, изучая свой пот. Я бы сказал, что лучшее занятие — это нацеленное наблюдение иных миров, но мы не будем сейчас говорить об этом.
-Алло, ты где?
-Я курю, — отвечаю я.
-Ты готов.
-Да. Ты везешь змей?
-Да. Ты кому-нибудь звонил?
-Нет.
-Почему?
-Не знаю. Я видел много снов. Я сейчас думаю об этом.
Я знаю, как оно смотрит, плавя асфальт. Концентрическое, сосущее по центру, но расплескивающее по краям, гениальное или ужасное — это в зависимости от того, как посмотреть. Кого-то уже забрала смерть, и он там, во тьме, курит свою сигарету, без него.
Прочь.
Верно?
Но всегда, почему-то, был по душе сакральный дождь, и я прятался в жидких облаках, и даже уже тогда, когда у меня были они, змеи, я предпочитал сырую тьму. Я боготворил облакам.
Эмбарго.
Стон, печаль. И мне никогда не понять хмурь людей. Они добираются до собственных внутренностей, чтобы попытаться прожить за так, на халяву, и даже весь трэш — он взялся именно оттуда, от той поры, когда один бежал за мамонтом, наточив зубы о дерево, а другой лежал под тем самым деревом, собирая дань.
Радиатор хохочет. Азот. И вообще, под капотом — сплошная проточка, превратившая автомобиль в настоящего доктора Зло. Но я как-то не дорос до искусственности. Главное — модель, а второе — это грамотный подход, совсем немного. Хотя, конечно, нам не догнать его до bf-109, но он, все же, хорош.
Это Марк — он умеет разобраться с хилым, поджавшим хвост, железным существом так, что из шланга рождается материя.
-Пс-с-с-с-с-с-с.
-Они ждут, — говорит Иван.
Я прислоняюсь к мешку, и мы общаемся через ментальные карманы. Все очень просто — мысль блуждает в мировых волнах, и пена, этот главный шум, что делает чтение мыслей невозможным. Все не что, чтобы смешивается. Просто мысли располагаются слоями, и, пытаясь дослышаться, мы попадаем не на то, что надо. Но карманы — это как дно души.
Шоссе прямое, насыщенное, поджигаемое солнцем и суетой. Я не люблю такое утро, но я приучил себя к обратному. Иван проверяет азот. Иван молча курит, подергивая правой рукой ручку коробки передач. Мы все не любим автоматы. Я уже и забыл, что когда-то в моей жизни жили эти ленивые, урбанистические, конфигурации.
Каждый человек что-либо исполняет. Он может вытачивать из себя абсолютную вещь, и путь этот бесконечен. Каждая новая форма сначала радует его. Но вскоре она начинает досаждать. И тогда — вновь на станок. Мы выжигаем в себе сорняки, сеем новые травы, и они растут, пока актуальны.
Но перманентная форма! В ней нет ничего замечательного. И даже набитый мусором мешок, мозг, прозмеившийся к успеху, ни разу не видевший собственной стружки.
Он скажет:
-Революции временны.
-Революция — не настоявшееся вино.
-Существует множество примеров….
-Всему свое время….
Прогресс уже остановился, и больше не будет ничего нового. Интернет подарил глупцам бесплатный сыр. Дуализм крайне расплывчат. Хотя, если спросить у Ивана, то он заметит, что дуализм — это два ствола, или, вернее, в два ствола, и это верно.
-Я на двадцать втором километре, — звонит Марк.
-Ладно, — отвечаю я, — все, едем. Звони, когда будешь готов.
-Я и так готов.
-Ладно.
Мы едем по подпаленному шоссе. Там, у развилка, всегда стоят мусора, и можно проскочить через двойную сплошную прямо у них перед носом, чтобы показать, что такое расточенный двигатель. Азот. Зато Марк часто делал шедевр из какой-нибудь «ноль-первой», доводя ее до совершенства. И я нисколько не удивился, когда он продал один такой экземпляр за 12 000 $.
Мы тронулись, и он ехал где-то там впереди, навстречу, разрывая трассу. Мы же потянулись в длинной, как колбаса, колонне, чтобы, миновав развилку и мусоров, дать жару.
Змеи молчат.
Змеи ждут.
Да и там, у Марка, на сидении водителей, тоже ждут змеи. Они приготовились к мысленному гипепрыжку, к подъему флага, к спуску на воду. Можно добавить что-нибудь еще, но это не имеет значения.
Неотточенные формы. Неточенные никогда. Никаких признаков жизнедеятельности, кроме отходов и первичных, фрейдистских, снов, зачастую — черно-белых, иногда — нарочно цветных, выкрашенных пищевыми красителями. У меня в руках — напильник. Я пытаюсь сделать что-то вручную, хотя понятно, как это не просто.
Проходим развилку, и Иван давит на газ, и на азоте мы проскакиваем всю колонну по встречке, выскакивает на свободное пространство, уклоняясь от встречи с пышущим смертью длинномером.
Я открываю мешок.
Змеи молча смотрят мне в глаза, и мы обмениваемся эмоциями.
У всякого существа есть свой единственный мотив, единственный рассказ, который можно разбить на множество составляющих. Но все это будет одни и тем же, сначала — новым и неожиданным, а после — с запахом пережеванного салата и колбасы. Это сказано лишь для того, чтобы не искать в мире прекрасного.
Не берясь за инструмент, вы никогда не увидите свет.
Марк дает гудок, и я принимаю это за сигнал готовности.
Мы — забрасыватели змей.
Мы растачиваем все, от двигателя до человека, решившего, что время хранит его на своем маршруте.
Мы приближаемся к красной «Хонде», в которой едет на свою звездную работу накрашенная красотка. Это — то, что надо. Я хочу проощущать весь момент приближения, но в эфире всегда много пены, она смывает мысли, и потому я мыслю один, и мне отвечает лишь воображение.
-Десятый километр, — сообщаю я,- мы едем за красной «Хондой».
Я чувствую, как в ее голове роятся идеи. Их цвета ровные и четкие. Без вариантов, как фломастеры. Не случайно, художники не используют фломастеры, так как это — противоестественно.
Новое ожидание.
Ожидание обладания и дешевых сюрпризов.
Очередной раз — та же халява, разрезанная на лоскутки.
Мы — забрасыватели змей.
Мы действуем дуплетом, чтобы достичь максимального эффекта. Иван обгоняет «Хонду» слева. Утро еще не разгорелось. Кондиционер не включен, и окна открыты.
Она поворачивается к нам — надменно удивленная, закрученная в спираль, грешная. Я знаю таких женщин. Их много, и все они одинаковы. Я подаю Ивану змею.
-П-с-с-с-с-с-с!
-Мы встретимся с тобой во сне, — говорю я ей, прежде, чем Иван отправляет ее в полет.
Марку сложнее. Проскакивая встречным ходом, он должен умудриться забросить змею в водительское окно. Однако, у него высокий класс, и мы действуем почти одновременно.
Это — встречный дуплет, когда идеи горячи, и просто так их не остановить.
Иван включает азот, и мы уходим в разгорающуюся даль утра, слушая уверенный говор мотора. Даль проясняется. Я знаю, что человек живет вечно, и каждый его шаг — это попытка проснуться, чтобы узнать себя. Мы вытачиваем новые формы, чтобы суметь приоткрыть эту дверь при жизни. Мы несем в своих руках инструменты, чтобы, наряду с моторами, обточить этот мир и получить стружку, которую после можно будет бросить в печь.
Мы — забрасыватели змей.
Газовый шар уже высоко. Мы въезжаем в соседний город, полный иллюзий и ложных скоростей. У нас еще остались змеи, и мы должны передать их товарищам…..
ЧАЙ
Чай, черный — дужки, стружка особенных полей — а черен он потому что он отчасти мех беса — и его и пьют, и курят, а кто никогда не чифирил — тот не всё в этой жизни знает. Может, или скорее всего — вы индифферентны. Вы — корм солнца. И чай вы не попробуете.
Чай слабым не пьют. Сильным. Зеленый — густой, с водяной толщиной, с каплей лица чертовой бабушки, и кружка — широченная, такое вогнутое зеркало, телескоп. Так уж и представим себя, например, Гершелем, или нет — Ньютоном. Только вместо смотрящего в небо глаза — наша кружка с чаем.
Когда чай давно остыл — он переходит в формацию «эй, налей». Это отдельная полка для понятий, вопросов и ответов. В категорию «эй, налей» входит очень много вещей. Футбол, например — это тоже «эй, налей». И рассказы бывают такие. Например, по рукам идут улитки. Может быть, одна, может быть — очень мало, или — толпы больших улиток, поглощающих личность. Пусть и съест. Лишь это была не Свинцовая Бабочка.
Я могу отдельные страницы сделать как бы бумажными — но без как бы бумаги, без как бы компьютера, и еще дело в том, что есть вещи помимо воображения — есть такая палочка-мысль. Она — метод создания листа.
Мы заворачиваем в лист, в страницу, чай.
И вот теперь, начиная курить, думаем — что человеку надо?
Да много.
А что, если нужно, например, только в вечер покурить чаю и поожидать того, что скоро уже станет бесполезным. Я что — я не знаю. Допустим, приходит Машона Вашингтон. Мы берем ракетки и играем ни во что.
Еще есть разные песенки. Песенка-мотоцикл, например. Бывает, например, что человеку надо поменять совсем немного, и он уже идеален, он уже просто птица. Но этого немного нет. И не будет. И вообще — вся жизнь — это дыхание Свинцовой Бабочки.
Впрочем, этот набор текста и сентенций, этот с виду как бы абсурд, на самом деле — расказ-изгиб.
У книжки есть изгиб. На одной стороне — одна половина лица, на другой — вторая. Привет. Пока. Едем. Плывем. Торчим. Сидим. Вам бывает так нехорошо, что кажется, что лучше не жить? Точно. Несколько раз я замечал у посторонних людей такое состояние. Я жутко переживаю. Я могу даже помочь — если только достучусь. Со стороны кажется, что выход есть. Просто — откройся ракушка, не сиди в глухоте. Всё равно это лучше, чем со Свинцовой Бабочкой играть в якобы жизнь, а самому тонуть, слушая чудесные признания в том, что есть свет и мир.
У каждого человека есть главный минус. У меня главный минус — что я кого то слушаю. Я всё и так знаю. Сам по себе. Все чужие советы — они тоже могут полезными. Но, на самом деле, конечно, важно не слушать женщин, и не рубить топором, и вообще не спешить, и вообще и вообще… Чай ждет. Это только начало чая. Еще не было чая.
Чай есть — особо подтянутый, палочно-папирусный, стихотворный. С него и начнём. И листок — с ребром поворотным — он тоже — инструмент в этой опере важный. Нельзя же писать всё время одно и то же. Пора бы уже и пластинку поменять. Нет, оно если разобраться — что было для никого, что и осталось для никого, но тогда играет с Машоной в Вашингтон в теннис, курим, пьём чай и ожидаем, как разверзнет рот телевизионный футбольное жерло. Даже если всё вокруг не имеет смысла — надо насыпать в трубку чаю. Прикурить. Стать примерным паровозом. Написать советы — как курить чай, как его сушить, как хранить, да и всё остальное. Человек на отдельном этапе — это лишь колышек. Сегодня он тута вбит, а завтра — тама. Завтра может не в том месте чо будет — привяжут к колышку козу. Бее-е-е-е. Или отвяжут. Не, правда, не надо. Не надо, пусть так, козы будут проходящие, белые. С молоком. Как раз в чай можно добавлять. Но чай с молоком — это другое вообще дело. Да и пластинка другая. Но я пока пластинку не переставлял. Пока еще шипит, трещит, винил.