Хуго Симберг — Сады Смерти

Я начинала читать эту книгу — Перебои в смерти — с предубеждением – такая мрачная, казалось бы, тема! Но, дочитав до конца, поняла, что не зря продиралась сквозь густые заросли текста – «послевкусие» — светлое и доброе. Жозе Сарамаго сумел создать феерическую и даже комическую фантасмагорию, рассказывая о событиях, в общем-то, трагичных – но ведь и в традиционной фигуре скелетообразной Смерти с непременной косой есть – есть! – нечто комическое! Зловещее, но комическое, как в том черепе с перекрещенными костями, который никого уже не пугает: «Не влезай, убьет»!
И как горожане шарахались от Данте, полагая, что он сумел-таки побывать в Аду и вернуться, так и читатель начинает подозревать Сарамаго в личном знакомстве со смертью, что, впрочем, и верно, поскольку Жозе уже получил лиловый конверт с уведомлением, и отбыл туда, откуда еще никто не вернулся. Теперь-то он точно знает, действительно ли существуют участковые смерти и высшая Смерть – но нам уже не расскажет.

Читать роман трудно: нет привычного членения на диалоги, имена пишутся с маленькой буквы, и абзацы длятся до 2,5 страниц! Автор цепляет тебя на крючок и водит, как крупную рыбу, и когда ты, задыхаясь на последних словах абзаца, бьешься в судорогах на берегу, хватая воздух ртом, он радостно потирает руки: пойман!
История, что написал Сарамаго — о человечестве, которое вдруг непонятным образом обессмертилось – и вы только представьте себе последствия этого, столь желаемого, может быть, отдельными, судорожно цепляющимися за жизнь, личностями!

Хуго Симберг — Крестьянин и Смерть перед вратами Ада и Рая

Это история о смерти, которая вдруг, неизвестно почему – а может быть, от бесконечной повторяемости своей однообразной и вечной деятельности? – вдруг решила провести некий эксперимент на одном, отдельно взятом человечестве, замкнутом в государственных границах небольшой страны, закончившийся, мягко говоря, неудачно.

Это история о музыке:
«Женщина взяла тетрадь с нотами сюиты номер шесть баха и сказала: Вот это. Она очень длинная, больше получаса, а уже поздно. Повторяю вам — у нас есть время. Там в начале есть один пассаж, он никогда мне не дается. Не страшно, ответила женщина, когда дойдете до него — перескочите, а может быть, и не надо будет, выйдет лучше, чем у ростроповича. Виолончелист улыбнулся: Можете не сомневаться. Он поставил ноты на пюпитр, глубоко вздохнул, левой рукой взялся за гриф, правую со смычком поднес к самым струнам, почти касаясь их, и — начал. Ему ли было не знать, что он — не ростропович, а всего лишь оркестрант, играющий соло в тех случаях, когда этого требует программа, но здесь, перед этой женщиной, перед своим разлегшимся на полу псом, в этот ночной час, в окружении своих книг, своих партитур, своих нот, он сам сделался иоганном себастьяном бахом, сочиняющим в кётене то, что позднее будет названо опусом тысяча двенадцатым, и создавшим своих работ почти столько же, сколько творец вселенной — своих. Трудный пассаж был преодолен играючи, так что исполнитель и сам не заметил свершенного им подвига, блаженные руки заставляли виолончель петь, говорить, лепетать, рычать, и, вероятно, ростроповичу не хватало именно этой комнаты, этого часа, этой женщины. Когда завершил, ее руки уже не были холодны, а его — горели, и потому, наверно, руки потянулись к рукам, соединились и не размыкались…»

Послушать эту музыку

И это история о любви, которая крепка, как смерть: «положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою…»
Автор, как перстень на руку возлюбленной, надевает тебе на душу текст своего волшебного романа, начинающегося и кончающегося одними и теми же словами:

«На следующий день никто не умер»…

Жозе́ де Со́за Сарама́го (также Сарамагу, порт. José de Sousa Saramago 16 ноября 1922, Азиньяга, Рибатежу, Португалия — 18 июня 2010, Тиас, Лас-Пальмас, Канарские острова, Испания) — португальский писатель и поэт левых взглядов, лауреат Нобелевской премии по литературе (1998). Основатель Национального фронта защиты культуры.
С некоторыми оговорками творчество Сарамаго принято относить к магическому реализму. Его фантасмагорическая проза исполнена идеей всечеловеческого равенства и глубоким гуманизмом. Стиль письма, начиная с первых вещей, оставался практически неизменным. Малофрагментированный, монолитный по структуре текст традиционно лишен деления на главы. Дополнительную плотность придает отсутствие знаков «тире» и построчной разбивки в диалогах.

Предисловие переводчика Александра Сергеевича Богдановского к роману Перебои в смерти: «За Жозе Сарамаго такое водится — и уже довольно давно: принять в качестве первоначального импульса совершенно невероятное допущение — и посмотреть, что из этого выйдет. С упорством, не достойным лучшего применения, лауреат Нобелевской премии 1998 года Жозе Сарамаго, давно разменявший девятый десяток, занимается одним, в сущности, делом — он, будто следуя призыву Александра Блока, стирает «случайные черты», только мир от этого становится не прекрасен, а, пожалуй, еще гаже и ужасней, чем в действительности.
Началось это лет двадцать назад, с легкой руки великого португальского поэта Фернандо Пессоа (1888-1935), который придумал целую систему (а система есть комплекс взаимовлияющих элементов) своих литературных двойников-гетеронимов, вдохнул в них жизнь, снабдил их внешностью, привычками, биографией, одарил талантом. Вот одного из этих фантомов — доктора Рикардо Рейса, поэта-неоязычника, последователя Горация — Сарамаго и отправляет в Лиссабон, где только что скончался сам Пессоа. (Нечто подобное произошло бы, если бы Иван Петрович Белкин, автор «Метели» и «Гробовщика», появился в Петербурге примерно через месяц после известных событий на Черной речке). Пусть этот призрак, ставший человеком, обретет плоть и походит по улицам, поживет в отеле, куда вскоре придет навестить плод своего воображения его создатель — тот, кто был человеком, а ныне стал бесплотным признаком, существующим лишь в словах.
О словах — разговор особый. Ни одного из них Сарамаго «в простоте не скажет», ибо для него слова — не столько строительный материал для создания образов, для выражения идей, сколько особый, независимый и отчасти даже враждебный мир, живущий по собственным законам, движимый по нарезанным бог знает когда — и главное, кем — колеям могучей силой инерции. С нею Сарамаго ведет постоянную борьбу, а вернее — тотальную войну, корежа, расплющивая, взламывая то, что принято называть «устойчивыми словосочетаниями» — нет в этом мире ничего устойчивого. Оттого и пестрят страницы его книг, написанных за последние двадцать лет, такими — иначе не скажешь — пассажами: «Он не то что был задет за живое — он был в это живое тяжко ранен…», «Как отпустить мальчика одного на ночь глядя, а поглядеть есть на что — кругом война да резня…», «…да не она испытывала страдания их, а они ее испытывали…», «как это — несолоно хлебавши? — вдосталь и досыта нахлебались они горько-соленого, как океанская вода, разочарования».
И в этой океанской воде Иберийский полуостров, по неведомой причине отколовшийся от европейского континента и превратившийся в «Каменный плот», поплывет… Куда? Зачем? А вот мы и узнаем. Что случится, если тихий издательский корректор, готовя к печати «Историю осады Лиссабона», вставит в одном месте отрицательную частицу? Как там дальше будут развиваться события португальской истории? Узнаете, если сумеете погрузиться в бесконечные, лишенные членения на абзацы периоды этой прозы, где реплики героев перебиваются — или подхватываются — голосом автора, где диалоги «утоплены» в повествовании «вьющемся и ветвящемся», со своим особым синтаксисом и пунктуацией.
А о том, что происходит в его новом, самом последнем романе, вышедшем в свет поздней осенью прошлого года, можно судить уже по первой фразе. Но — не судите, да не судимы будете. Лучше прочтите»

Евангелие от Иисуса