Урал – недурная иллюстрация к тезису о единстве противоположностей. Здесь вздымаются в небо вершины Народной, Белой и Ялпынга, а под землю уходят кротовьи норы штреков. Уральские горы соседствуют с глубинами; отпечаток этой антитезы в рифейских краях носит все, вплоть до топонимии: Верхний Тагил – Нижний Тагил, Верхняя Тура – Нижняя Тура, Верхняя Салда – Нижняя Салда…

Парадокс состоит в том, что уральская антитеза вершин и глубин есть видимость. Противоположности не только сосуществуют, но и легко переходят одна в другую. На месте горы Высокой, железорудного нижнетагильского месторождения, возник Высокогорский карьер. «Была гора Высокая, стала яма глубокая», – гласит местная присказка. Надо ли говорить, что и мифология здешняя скроена по тем же лекалам? Манси, уральские аборигены, задолго до Гегеля знали: небесный владыка Нуми-Торум и адский князь Куль-Отыр – родные братья.

Творчество уральцев во все времена было замешено на подобных архетипах. Даниле-мастеру, чтобы постичь высоты камнерезного ремесла, пришлось спуститься в недра Медной горы. Уже не первый век здесь разыгрывается дантовский сюжет: глубокий внутренний кризис – сошествие в преисподнюю – вознесение в эмпиреи. Впрочем, ничего удивительного. Уж простите за трюизм, но искусство, буде оно желает называться таковым, должно быть выстрадано. «Лишь тот, кто минул и мглу в мертвенном мире, / Смутную смеет хвалу грянуть на лире», – категорический императив Рильке еще никто не опроверг.

Екатеринбургский стихотворец Сергей Слепухин исследовал преисподнюю как минимум дважды. Первой попыткой стало эссе «Новые карты Аида». Вторая попытка, – поэтическая, – была предпринята в книге «Задержка дыхания».

«Новые карты Аида» трактуют о тождестве земного и потустороннего мира. Строго говоря, истина эта была известна еще альбигойцам: те утверждали, что нет иного ада, кроме земной жизни. Но каждому поколению свойственно наделять Гадес чертами (чертями?) своей эпохи. «Задержка дыхания» – как раз о том.

Сборнику предпосланы два эпиграфа. Первый – из Лосева: «Когда они ввели налог на воздух, / И начались в стране процессы йогов, / Умеющих задерживать дыханье…» Второй – из Введенского: «Вбегает мертвый господин и молча удаляет время». Обе цитаты предваряют погружение в безвоздушную атмосферу путинского безвременья.

Слепухин никогда не скрывал своей симпатии к экспрессионистам. Потому, говоря об эпохе нулевых, он сознательно или неосознанно пользуется принципом Утица: «Не падающий камень, а закон тяготения». Автору интересны не столько внешние приметы нынешнего ада, сколько его уставы, а более того – истоки:

«месяц желтым черепом лоснился

подвывали волки и овца

там Сосо над яслями склонился

оспою кавказского лица

искрой коротило в пентаграмме

кланялись посланцы иносфер

в эксклюзивно избранном бедламе

корчился малютка Люцифер»

(«Рождество»)

Волей-неволей вспомнишь евангелиста Луку: «И сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне и я, кому хочу, даю ее». Сатанинское единовластие, сопряженное с неизбежным произволом, корежит мир до неузнаваемости (по образу и подобию своему!), преображая окрестные улицы в адские лимбы:

«Набухающий свет, фонари наливаются кровью,
Контур ночи нечеток, размыт в одичавших домах,
Угловатые мысли в окне процарапаны бровью,
Узловатые руки на шее, смятение, страх.

<…>
За бетонной стеной терпеливо молчит лепрозорий,
Прокаженные здания, люди, ночное зверье,
Фонари наливаются кровью, отчаяньем – зори,
И срывается сердце с катушек – твое и мое».

В подобных декорациях может разыгрываться единственное действо – перманентный шабаш державной нежити:

«в терракотовом сортире

огороженном хуями

в никого не спасской башне

тихо дремлет принц наследный

куршевелятся и пляшут

озорной собчак вприсядку

волк тамбовский волк позорный

запивая черной нефтью

<…>

и читают в школе детям

Malleus Maleficarum

и клонирует чудовищ

сонм державного величья»

(«Капричос»)

Святая Тереза определяла ад очень просто и столь же емко: место, где дурно пахнет, и никто никого не любит. Бытие определяет сознание: человеку в этой выморочной среде тяжко, жутко и – самое страшное – безнадежно:

«Больная жизнь в истоптанной постели,

Несет мочою изо всех щелей,

Пшик, пустячок, бессмыслица без цели…

Налей».

Лирический герой, погруженный в затхлое безвременье, неизбежно задыхается, теряет целостность, шизофренически раздваивается. Названия стихотворений говорят сами за себя: «Джекил&Хайд», «Козьма&Дамиан»…

Все как будто по Данте, классически: входящие, оставьте упованья. Сведенборг, тем не менее, считал, что пребывание в раю или в аду обусловлено свободным выбором. После смерти каждому явятся и ангелы, и демоны, и лишь сам человек решит, следом за кем ему отправиться. Герой «Задержки дыхания» точно так же пребывает на распутье. Суждена его ипостасям борьба на самоуничтожение, как Джекилу и Хайду, или благое сотворчество, как Козьме и Дамиану? – прямого ответа на этот вопрос Слепухин не дает. Однако в заглавном стихотворении сборника «Melencolia», одноименном с дюреровской гравюрой, есть знаковая строчка: «Смрадный чад френезии густой…» Френезия, по Платону, – психическое состояние, выводящее положительные результаты из отрицательных предпосылок. Что вполне закономерно: противоположности едины, – где френезия, там и катарсис; где ад, там и рай.

Дальнейший путь намечен, пусть и гипотетически: из глубин к вершинам. «Лишь тот, кто минул и мглу в мертвенном мире», – и далее по тексту…

С. Слепухин (р. 1961) – поэт, эссеист, художник. Автор книг «Слава Богу, сегодня пятница!» (Екатеринбург, 2000), «Осенний покрой» (С-Петербург, 2003), «Вода и пряжа» (Екатеринбург, 2005), «Прощай Парезия» (Екатеринбург, 2007), «Новые карты Аида» (США, 2008, в соавторстве с М. Огарковой), «Задержка дыхания» (Екатеринбург, 2009).  Публиковался в журналах «Арион», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Волга» и др.

Стихи С. Слепухина:

http://www.promegalit.ru/autor.php?id=478