Это мы, Господи! — Проза Андрея Гальперина
АНДРЕЙ ГАЛЬПЕРИН
БЛЮДА, ВХОДЯЩИЕ В РАЦИОН МОРСКИХ ДЕМОНОВ
ШЕСТЬ ДНЕЙ
Пока это все, что я прочла у Андрея Гальперина.
Фэнтези-мир, созданный Андреем в романе «Отражение птицы в лезвии» еще не исследован мною и ждет своего часа, как припрятанный под елкой подарок – так и ходишь кругами, поглядывая и облизываясь, когда же будет можно кинуться, безжалостно разорвать блестящую упаковку и посмотреть, что там, что там внутри!
Вы скажете, разве возможно судить об авторе всего по четырем – небольшим –произведениям? Можно! Можно и по одному предложению – ибо как там это звучит на латыни? – по когтям узнают льва.
Скажу честно, что начинала читать с некоторым предубеждением – быстро пробежав по тексту, содрогнулась от обилия, скажем так, ненормативной лексики.
Рискуя прослыть несовременной, все же скажу, что активно неприемлю мат-перемат, которым грешат многие современные литераторы. Не приемлю его и в обыденной жизни. Я понимаю, что бывают ситуации, когда только так и можно выразить обуревающие тебя чувства. Я понимаю, что есть люди, просто не знающие другого языка, и если из их речи убрать мат, останется только россыпь точек, кое-как связанных союзами. Но мне все же кажется, что возможно создать литературное произведение, не прибегая без крайней необходимости к суровым мужским выражениям. Но это мое личное мнение.
Проза Андрея Гальперина существует вне зависимости от чьего бы то ни было мнения.
Проза мужественная, жесткая и страшная. Такая же жесткая и страшная, как жизнь настоящих мужчин. Как автомат Калашникова.
Не буду пересказывать содержание рассказов: ни «Мешка», ни «Репки» – этих жутких и смешных современных сказочек. Читайте сами!
Приведу один только отрывок из «Шести дней», в котором по-гальперински абсурдно сочетается высокая философия с простой житейской обыденностью: «Мы обсуждали генезис существования личности, в свете экзистенциональных традиций, и, что особенно, в свете неукротимо приближающегося дембеля. Сережа рубил с плеча цитатами Мэя, Эдика сносило то к Фрейду, то к Мамардашвили, я был на разливе, и осознавая всю возложенную на меня ответственность, в основном помалкивал. Финальная концепция вырисовывалась все отчетливей – какое-то концентрированное счастье, и дембель, как катарсис, с приходом которого должен был наступить такой приход, что единственным подходящим сравнением мы выбрали гипотетическую возможность единовременного употребления целого чемодана чуйской дури».
Но… человек предполагает, Бог располагает. Они расстались раньше времени, за шесть дней до дембеля, расстались, кажется навсегда: «каждый из нас уже понимал, что случилось ЧП, и не просто ЧП, а серьезное ЧП, но только что сформулированная философская концепция приближающегося дембеля, смешенная с хорошим самогоном, упорно не выпускала нас из своих объятий. Но в этот момент стальное время, сжимавшееся в тугую пружину, наконец со звоном и скрежетом распрямилось, и нас понесло в разные стороны, и были те стороны мрачны, и наполнены ужасом сверх краев».
Что за ЧП, вы узнаете, прочитав рассказ.
Проза Гальперина напоминает – используя его собственные сравнения – тугую стальную пружину, которая, распрямляясь, так ударяет тебя в душу, что еще долгое время, вспоминая, чувствуешь боль.
И нам это нужно.
Слишком много у нас сейчас в литературе сладенького, уютненького, гламурненького, и даже такого как бы страшненького, как бы ужасненького. Вампиры, понимаешь. Оборотни. Гоблины, мать их!
А не хотите узнать, что едят морские демоны?
Не хотите заглянуть в глаза пьяного мичмана обшарпанного сухогруза, везущего неизвестно что неизвестно куда через бушующее море? В эти блеклые, слегка выпуклые пуговичные глаза. И увидеть в них «прожитую зря жизнь, водочную Ниагару, низвергающуюся на забитую жену и малолетних сыновей, затопляющую маломерную квартирку, и старуху мать, побирающуюся по кладбищам, и беспросветный мрак в конце этого короткого туннеля…»
В прозе Гальперина мрачно и неуютно, как в заплеванном кубрике, яростно и дико, как при девятибалльном шторме. Как в жизни. Потому что – это мы, Господи!
Это я…
Я выхожу на палубу – «на крыле мостика меня обжимают упругие, обжигающие щупальца боры, дыхание мгновенно сбивается, на глаза наворачиваются слезы. Море вокруг шевелит могучими мускулами волн…»
Господи!
Есть ли ты там, в неимоверной выси небес, видишь ли нас, из последних сил цепляющихся за эту поганую жизнь, пьяных и матерящихся, философствующих и жаждущих любви…
Посмотри сверху! Ты видишь? Ты видишь это огромное серое море, лениво шевелящее валами волн? И маленькую скорлупку, раскорячившуюся на крутом гребне? И меня – маленького мокрого человечка, судорожно вцепившегося в жизнь?
Зачем оставил ты меня, Господи…