Первый русский роман о любви без ревности

Вот представьте себе, сидите вы с девушкой в баре, разговариваете ни о чем, а девушка, оказавшись существом романтичным, вдруг спросит ни с того ни сего: а какой твой любимый роман о любви? Но только чур без Франсуазы Саган. Русский назови, русский. Что вы на это ответите? Я думаю, легко выкрутитесь. Есть множество удобных для того заготовок. Ну, само собой, «Мастер и Маргарита». Сказал и взятки гладки. Ведь всем известно, что это роман о любви. А кто не согласен, такому лгуну да отрежут его гнусный язык! Любовь шизофреника и перезревшей бездельной тетки, заскучавшей при муже-добытчике, при известном мастерстве слога, конечно, может впечатлить и отрока и мужа. Не говоря уж о перезревших бездельных тетках самое. Какая тетка при живом муже не мечтает о чем-нибудь эдаком? О маленьких невинных развлечениях в виде оргий, аттракционов, фокусов, эксгибиционизма, общения с крутыми демоническими личностями под офигительнейшим морально-этическим прикрытием — любви к Мастеру! Вот в чем сила, брат. Оргия — дело плевое, умеючи, вот только мастеров и демонов на всех не напасешься. Оглянется такая тетка по жизни, а демоны-то — говно. Глядь на мастера, а мастер — говно полное. Что остается? А остается читать роман, в котором тебе покажут такую любовь.
Вторым по счету вспоминается «Идиот». И не перебивайте, не напоминайте мне про Анну Каренину, я ее еще в детстве отлюбил. Великая любовь, не спорю. И почему-то опять про бездельную тетку — «для меня уж нет таких балов, где весело». Только вместо мастера военный. Время было такое, военные, как левый поворот, котировались тогда выше писак.

Эх, в самом деле, как-то милы после этого становятся кокаинисты-морфинисты серебряного века. Они по духу гораздо ближе к нам:
— Бодлера мы выучили наизусть, от надушенных папирос нас тошнит, и даже самый легкий флирт никак не может наладиться.
— Не правда ли, милый Грант, не правда ли? — как-то сразу оживилась Инна. — Вы принесете ко мне эфиру, и мы все вместе будем его нюхать.
А «Идиот», что ж. Сильнее любви не придумаешь. Состязание между шизофреником (sic!), ревнивым бузотером (о, как хитро, что не военным) и мямлей за девушку легкого поведения (хотя по уму, поделили бы между собой Аглаю, Аделаиду и Александру, да и разошлись бы с миром) реально бьет по мозгам, сидишь после этого и думаешь: бывает же такая любовь! Бывает. Работает, к примеру, пацан в прокате видеокассет, одиноко живет, Элвис Пресли ему в глюках является, а тут дружок, ни с того ни с сего подгоняет ему девочку по вызову. Влюбляется пацан, конечно, с ходу, пожениться девчонке предлагает. Да не тут-то было. Оказывается, есть у девчонки злой сутенер с африканскими косичками… ой, что это я. Это ж не про «Идиота», а совсем про другое.
Лолиту пропустим. В Лолите только имя Набокова русское. Любовь Гумберта к Долорес хороша, но в России за такие романы сами знаете, где критикуют. На петушиной хате.
Смеяться будете, но мне, как человеку не слишком начитанному, в следующую голову приходит любовь Брянского и Шуры Ясногорской. Если кто забыл, это из толстенного шлакоблока «Прапороносцы». Как написал какой-то критик: «Достаточно показать смерть Шуры в долине красных маков, и ее образ высекается в сознании читателя, как символ вечности». Умеют писать критики. Гончар тоже умел. Понимал хитрец, что если уж убить в начале книги Брянского, то и Шурку надо прибрать поближе к концу, чтобы, не дай бог, читатель не подумал, что она доживет спокойно и счастливо с Чернышем до самой перестройки. И желательно прибрать в какой-нибудь долине красных маков, чтобы она стала символом вечности. Ей-богу, кокаинисты-морфинисты мне ближе. Надеюсь, что Гумилев вспоминал какую-то из своих девчонок-наркоманок, когда его поставили к стенке любители красных маков…

Читая «Год Т» Алекса Мая я некоторое время не мог понять, почему не ухватывается образ девочки Тани. Вот не вижу ее и все. Хотя, казалось бы, все на месте:
«Высокая, гибкая зеленоглазая брюнетка с черными, до попы, волосами и тонкой талией» — мне все понятно. Я вижу, что гибкая брюнетка с тонкой талией. А девочку Таню не знаю.
«Короткий кожаный плащик. На шее — хитрым узлом длинный красный шарф. На ногах — высокие черные сапоги. Распущенные волосы украшены влажными снежинками — одним из самых прекрасных и самых недолговечных украшений для женских волос, созданных ее величеством природой.» — как перед глазами стоит. Но все равно, незнакомая девочка.
«Перед выступлением Таня вырядилась в узкие черные кожаные штаны, черную майку и голубые перламутровые босоножки на огромнейших каблуках» — я тоже ходил на выступления танцевальных коллективов и наблюдал за девушками в узких кожаных штанах и в перламутровых босоножках. С удовольствием за ними наблюдал и не без юношеских эро-мечтаний, в коих перламутровые босоножки занимали не последнее место. Но вот девочку Таню среди танцовщиц не узнаю. Не знаю, кто из них Таня.
Через пару глав я догадался в чем тут секрет. Это секрет хорошо известен поставщикам рогов. Знаете, как вычисляют в замужней женщине готовность украсить голову мужа этим украшением? Очень просто — если она в присутствии мужа уделяет хоть сколько-нибудь большее внимание словам и поступкам другого мужчины. Зеленый сигнал. «Когда я у вас, мессир, я чувствую себя совсем хорошо». Даром, что любимый сидит в психушке.
Девочка Таня неосязаема, потому что она не дает зеленых сигналов.

Сознательный ли это прием, либо так получилось — нет нужды размышлять о замыслах Мая. Скорее всего, иначе выйти не могло. Ясно, что автор намеренно отбрасывает железный инструмент всех любовных романов — треугольник. Блин, даже в Рого…, то есть в Прапороносцах без него никуда: на одну Шуру сразу два героя. Треугольник и ревность — кто без них обходился из господ, пишущих про любовь? Эрудиты, ткните меня, невежду, носом.
А потому неосязаемость девочки Тани — закономерный результат отказа от общепринятых выразительных средств. Мы целовались, целовались, целовались. Не пользовался статистикой, но очень может быть, что глагол — целоваться в книге Мая встречается в разы чаще других. Они целовались. Лирический герой целовался с Таней, девочкой в перламутровых босоножках. Завидую ему. Жаль, что не я. А со мной бы она и не целовалась — вот мне посыл. А введи автор треугольник, хоть малюсенький, то, чего доброго, мог бы размечтаться, что девочка Таня, при удачном стечении обстоятельств, могла бы быть и моей, читателя, девочкой. Но не тут то было. Автор не вводит ревность-треугольник даже в чертовски выгодный момент — когда лирического героя и девочку Таню до полусмерти избивают неизвестные отморозки. Я уж предвкушать начал — вот сейчас я услышу: Таню изнасиловали. Знакомый до тошноты прием, до конца опошленный еще советским фильмом «Прости». Но пронесло. Майоров не сунул сюда ревность-треугольник, а больше и некуда.
Ведь книга о любви двоих. Девочка Таня не дает зеленых сигналов, она не дает себя полюбить читателю, не уделяет никому больше положенного ему времени, она любит исключительно одного героя. А герой, он же рассказчик, тоже явно не собирается ни с кем делиться своей девочкой Таней. А ведь отморозки могли Таню и изнасиловать. Тогда бы не стоял перед героем мучительный вопрос — за что? А может так оно и было? Но вам-то зачем об этом знать? Читатель ведь может легко перевоплотиться не только в Таню или героя Сашу, но и в отморозка из переулка, чтобы лучше узнать главную героиню. А с тобой, читатель, девочкой Таней никто делиться не собирается. Это чужая девочка. Блестящий и сильный прием. Смотри, завидуй чужому, тебе такого не снилось — месседж, резко отличающийся от принятого: «читатель, испытай сам всю глубину наших чувств».
Видимо, какой-то читатель разочаруется, не поймав кайфа от слияния с главными героями.

Вы часто посещаете кладбища? Обращали внимание на даты рождения-смерти на памятниках? В свое время я был сильно поражен тому, насколько часто встречаются комбинации вроде 1973-1990. Не считал, но не слишком, мне кажется, ошибусь, утверждая, что они встречаются чаще комбинаций 1901-1990. А еще вспоминаю памятник в городе Р. со схожей тинейджерской комбинацией дат, на котором в полный рост изображен улыбающийся пацан в косухе и с панковским гребнем. Как он погиб? Кто-то задумывался о том, что у него могла быть первая любовь? И где она сейчас? Благополучно ли вышла замуж, нарожала ли детишек, ездит ли на БМВ, или лежит тут же рядышком? Очень многие лежат, знаете ли, рядышком. В моргах, я думаю, знают статистику и в похоронных бюро.
А многие не лежат. Многие живут дальше после того, как погибает их девушка в семнадцать лет. А много ли вы читали романов о девушках, которые погибли в семнадцать лет, от лица человека, который продолжает жить? Не о том, что переживает человек, который потерял любимую — здесь все понятно — психушка и резаные вены, от этого и Май не отошел, это даже не литературный прием, просто иначе не бывает — если была такая любовь, то любой ее потерявший порежет вены, а если не порежет, то любви не было. Романов не о себе после, а о ней тогда. О том, что для превращения в вечность не обязательно погибать в долине красных маков, достаточно прожить счастливо один год с любимым человеком: съездить в Питер и Адлер, сходить на десяток рок-концертов, залететь, исписать пару тетрадок эзотерическими значками и умереть случайно и ровно тогда, когда нужно — в конце одной эпохи, в начале новой.
90-е нам запомнятся по фильму «Бригада» скорее, чем по Пелевину. Хотя и то, и другое — памятники времени сомнительной достоверности. Может быть, позже кто-то зафиксирует эти годы с большей точностью и глубиной. Конец 80-х уже зафиксирован Маем в «Году Т». Описание времени удивительно достоверно. В этом уж точно мне не нужны консультации более эрудированных людей, потому что в это самое время я жил в противоположном конце страны от города, описанного в романе, но события, люди, ситуации, настроения до неправдоподобности идентичны пережитым мною. Та же музыка, та же школа, те же родители, те же девочки, в конце концов. Разница между полюсами настолько мелка и несущественна, что даже не достойна упоминания. Вся страна была такой. Ее узнает каждый, прочитавший роман Мая. Поверьте, это очень много — написать роман про один год из жизни. Если это такой год. «Бригада», Пелевин, ах да, еще «Бумер», нам рассказали про 90-е, а кто нам рассказал про целую эпоху, втиснувшуюся между 1986-м и 1990-м? Когда уже не советы, но еще не капитализм, но люди жили, любили, умирали, в конце концов. Опять зову эрудитов-книголюбов. Покажите мне этого человека, отведите меня к нему. Да черт с вами. Не верю я, что кто-то найдет. Если бы такое было, то я бы об этом знал, чай не слепой.
Май первым написал про эпоху 86-90. А все первое неповторимо. Застолбил. Пишите теперь про то же самое столбиками, как Маяковский, потому что целая эпоха, прошедшая у Мая в один год, уже исчерпана. Что вы придумаете нового? Каких девочек? Что сможете предъявить прекрасней Тани? Обломитесь, братцы, ищите в другом месте. Май сделал бы неоценимый подарок всему писательскому сообществу, кабы сварганил дилетантскую писулю на тему 86-90, открыв клапан всем желающим «поюзать тему», но, к счастью, для той самой вечности, «Год Т» — совершенно законченное, совершенное произведение, от которого ни убавить, ни прибавить; испытайте облегчение жаждущие, пишущие и воспоминающие — ваши тяготы отпущены, начните сызнова оглядываться по сторонам, ваша жалкая любовь, попавшая в те же временные рамки, обречена на эконом-класс, куда вам против реального человека-ведьмы-ангела Тани?
Я, наверное, закончил. Слава богу, что я не критик, и нет нужды искать завершающие красоты слога. От одной только пакости не удержусь напоследок. От сравнений. Самого дергает в куски, когда сравнивают. Особенно, когда сравнивают с теми, кого, даже отдаленно не знаешь. Но, уже прочитав «Год Т» и начав писать настоящий отзыв, понял то ближайшее, что мне напомнила Таня и вся история целиком. Вы угадаете черта с два, зуб даю.
«Легенда об Уленшпилеге». Вот там была такая девочка. Неле ее звали. Что ж, бывает. Май, думаю, не оспорит того, что ведьма века 16-го может не слишком отличаться от ведьмы века 20-го. Какая, в сущности, разница?

Читайте.

Это маст.