Милый друг мой, не вините меня напрасно в том, что я позабыла вас, это не так, поверьте. В деревенской глуши время течет иначе, чем в столичной суете. То, что для нас сутки, для вас – целая жизнь. Я и за месяц не повстречаюсь здесь со столькими людьми, считая, несомненно, домашнего доктора и нашу кухарку, со сколькими вы свидитесь за один лишь день. А каждый человек, как новый день, со своим неторопливым утром, дневными хлопотами, вечерними развлечениями и ночными тайнами. Так что, если для вас от письма до письма проходят месяцы, то для меня от силы протянется неделя.

Скучаю ли я здесь? Нет, не буду лгать. Я примерилась к новому течению времени и, уверяю вас, в нем есть своя прелесть. Заметенные февральским снегом, мы чувствуем себя одновременно отчужденными и защищенными от всевозможных тревог, как радостных, так и печальных. Любое известие доходит до нашего малого уголка изменившимся, гладким, как плотный снежок в руках ребенка, любой неожиданность ощущается словно сквозь мягкую вату, любая новость уже не так остра. Мы живем где-то между прошлым и настоящим, причем наше настоящее уже прошлое для вас, столичных жителей. Я провожу время в долгих беседах с дядюшкой, который, увы, еще очень слаб, в размышлениях и чтении. Вот что поистине становится ценным, так это книги. Потому очень благодарна я г-же Н., которая прислала мне новое сочинение господина Акунина «Весь мир театра». Ах, я вижу улыбку на вашем лице. Для вас это уже день вчерашний. Роман, конечно же, проглочен вами за две ночи. Жаль терять дни за книгой! А тем временем быстрое чтение, как еда на скорую руку. Есть насыщение, но нет вкуса, поверьте. Я же читала понемногу, прерываясь и возвращаясь к тексту. Вам интересно? Впрочем, я все равно напишу, что думаю об этом сочинении, должна же я поделиться хоть какими-то известиями!

Пожалуй, я отнеслась бы к роману г-на Акунина более благосклонно, если бы не вынужденное затворничество. Столичная жизнь несется с такой скоростью, что позволяет не замечать шероховатостей дороги и часто более длинный географически путь оказывается более коротким на деле, потому как позволяет миновать места простоя. Да-да, я помню вязкость городского движения, смешавшего в одном русле и конные и механические повозки. Так вот и текст при скором чтении становится более гладким, а сюжет лихим. Но если читать не торопясь, то начинаешь спотыкаться, как старушка, бредущая по нерасчищенному тротуару о всевозможные огрехи, а нелогические сюжетные повороты, как удлинение пути, становятся никчемной тратой времени. Впрочем, довольно предисловий.

Узнав, что уважаемый мною автор вновь решил рассказать о приключениях г-на Фандорина, я очень обрадовалась, а то, что на сей раз герой помещен в такую заманчивую и зыбкую среду, как театральная труппа, очень меня воодушевило. Сколько оттенков, сколько возможностей, подумала я. Здесь и неординарность актерских натур, столь не похожих на обывательские характеры, и непременные интриги, замешанные на зависти к зрительской любви и вечном сражении за свою, неповторимую, роль. Сюжет в начале знакомства обещает многие часы увлекательного чтения. Ах, как интригующе! Прима гальванизирующей московскую публику столичной труппы, Элиза Луантен, боится за собственную жизнь и жизнь своих любовников из-за тайны, скрытой в ее прошлом, которую она не хочет открывать даже близкой подруге. Тем временем гибнут мужчины, неравнодушные к г-же Элизе. По просьбе своей знакомой г-н Фандорин берется негласно помочь актрисе и попадает в волшебный мир театра. Там каждый человек – типаж, есть свой Злодей и Простак, Инженю и Резонер, всемогущий Режиссер, щедрый Меценат, вечный Помощник. Какую же игру можно было бы придумать с такими фигурами, тонкую, изящную, гармоничную! Но не будем требовать многого, все-таки г-н Акунин автор не столько интеллектуального, сколько авантюрного романа. Однако автор не стал утруждать себя не только предвкушаемыми мною психологическими изысками, но и придумыванием сколько-нибудь оригинального сюжета. Все прямо, как палка, простите за ту же прямоту.

Конечно же, г-н Акунин не мог не осознавать такого досадного просчета, но, вместо того, чтобы тщательнее продумать повороты действия, в чем он, несомненно, мастер, но сей раз он отправляется другим путем. Тем самым, столичным, кружным. Нисколько не усложняя интригу, он вводит в роман любовный мотив, и в этом, по моему мнению, кроется главная причина того, что книга не удалась. Г-н Акунин не мастер тонкой любовной прозы, могущей завлечь читателя если не достоверностью, то хотя бы красотой переживаний. И заставив своих героев метаться в любовной горячке, г-н Акунин вынуждает читателя скучать над плоскими, расхожими фразами и избитыми сентенциями о любви. В тех главах, где о перипетиях любовной драмы рассуждает г-н Фандорин, человек холодного ума и расчетливых взглядов, текст еще более или менее сносен. Но вот когда автор берется описывать переживания женщины, да еще и актрисы (то есть дважды женщины), все становится скучным , и хочется воскликнуть в духе нынешних театральных веяний: Не верю! Поверьте, друг мой, пришла мне в эти самые моменты на ум мысль, что поленившись продумать приключенческий сюжет, г-н Акунин заполнял пространство, необходимое для того, чтобы книгу напечатали, пустыми рассуждениями и прописными истинами.

Надо сказать вам, друг мой, что внимательному читателю личность убийцы становится ясна довольно скоро, после нескольких незначительных деталей, которые, впрочем, столичный житель вполне может упустить при скором чтении, на что, видимо, и рассчитывает г-н автор. Он уводит своего героя от очевидной развязки в чащу любовных мучений и ошибочных дедукций, тщета которых, увы, мало увлекает.

Долгое блуждание в словесных дебрях создает впечатление болотной сырости, непродуманности плана повествования. Даже такой всегда выигрышный прием, как рассматривание одного и того же временного отрезка событий под углом зрения разных персонажей и то не производит должного эффекта, а только запутывает читателя, выдергивая его из уже знакомой среды, заставляя некоторое время оглядываться в поисках знакомых временных зарубок.

Забавным мне показалась лишь восточная линия романа, вернее, пьеса в романе, которую влюбленный господин Фандорин написал для своей дамы сердца. Она пленяет выдержанностью стиля и строгим следованием канонам японского театрального действа. Это любопытно и в чем-то даже познавательно.

Вы можете сказать, мой дорогой друг, что в одиночестве я стала слишком строга и привередлива. Возможно, это и справедливо. Но как вы тщательно выбираете людей, достойных нарушить тихое уединение, так, мне кажется, строго нужно относиться и к книгам, сопровождающим вас. И если приглашенный в вашу одинокую обитель старый приятель вдруг оказывается не тем, что вы помните, вам становится грустно и скучно, и вы ждете его отъезда с тем же нетерпением, что предвкушали приезд. Так же и с книгами, нередко обманывающими наши ожидания, увы. Впрочем, не будем унывать. По утрам в снежных гладях уже встает по-весеннему яркое солнце. Вскоре и я буду в столице, и, вероятно, подобрею от вихря суеты и хлопот, не позволяющих слишком пристально вглядываться в достоинства и недостатки окружения.

Прощаюсь с вами, друг мой, в надежде на скорую встречу.
Всегда ваша,
Оливия.