НОВЫЙ ГОД
Вот и Новый год. Вот и Новый кот. И много людей — и кот на окне.
Я не разговариваю. Я не умею. У меня не работает эта функция. Всю жизнь я печатаю ногами, делая вид — что я такой важный, такой… Ну, подберите слова за меня — серьезный, брутальный, какой-нибудь еще.
— Привет, — говорю я Наташе.
Это ж время такое. Кривоэкранное, с надеждой. Вот сейчас — бу-у-у-у-ум — один выстрел — все высыпать, все выкинуть, все биржи — в окна, как стекло. Но об это уж говорят давно, а поэтому и ничего нового. Люди на втором этаже — все сплошь растения.
Нет, я знаю, что они хорошие, я несу это понимание сам в себе. Мне даже сказать нечего. Я не говорю. Но, печатая ногами, я могу кому-нибудь об этом сказать.
Я мечтаю о том, что у меня может быть…. Черт… Баба…
Мы ведь далеко. Нет, я какое-то время назад не жил здесь — но какая разница — ведь невероятное тепло — мышления, трения мысли о мысль.
Виталий. Водитель. И голос его громок. А мой голос тоже громок. Нет, его никто не слышал. И не услышит. Я ж не виноват, что я не умею говорить?
У кого спросить?
Я бога я не верю — зачем у него спрашивать.
А и всё. И проехали. А один раз в Интернете я ездил на разборки. Говорю пацанам:
-Слы, знаешь, что будет?
Ну, и много слов было. Много-много. Я не знаю, что там были за ребята, что за личности. Мне все равно, хотя я и могу это сказать сам себе. Письмо это — автоматическое. Это был какой-то там критик, он так мой стиль и определил — нет, он нашел в нем даже и талант. Так и говори — ну, сколько вам лет (чувствую, что вроде как не старик вы), и что потенциал у вас есть. Я стал думать:
Вот я пишу ногами. А он пишет руками.
Вот он если пишет о бабах — то о тех, кто были, или о тех, о которых он мечтах. А я тоже мечтал. Никогда (правда) бабы у меня не будет — это невозможно. Но тут тогда стоит расставить всё по своим местам — или мечтать, или не мечтать.
А что делать?
Второй этаж. Моржи. Нет, там есть и те, кто могут ходить. Но ногами никто точно не печатает. А они мечтают о бабе?
Ну, там и есть и бабы. И вот так. И вот так. Нет, страшно. Я конечно никому в голову не могу залезть. Но я ведь не пришелец. И они — нет.
Грядки.
-Привет, — ее зовут Юля.
-Привет.
И так — уже год
-Слушай, — говорит она наконец, — а скажи хоть слово.
Это ключевой момент. Так как сказать я ничего не могу, мне снова придется врать. А она наколяется.
-Я тебя хочу, — говорит (печатает) она.
-И я, — отвечаю я.
-Поговорим.
-Поговорим.
-Нет, не так.
Разницы нет. Да хоть и есть. Да хоть и кот на окне. Нет, ну огурцы она может купит в магазине. Зачем ей покупать меня? Если мы будем вместе, мы же не сможем общаться через клавиатуру. Иллюзия.
Я умно писать умею, но иногда это ни к чему. Слова-слова. Вот был бы я революционер, я бы сказал — эй, вы, идущие…
А они спросили — ладно, мы — идущие… А ты — стало быть — растущий…
Ага, о бабах. Есть много сочинительниц. 99% пишут про то, как их не дотрахали. Нет, можно сделать это не напрямую, а через обходы — это вроде поездки в Москву через Марс. Класс. Куча стрекочащих слов — упс, ах, бумс, бац, чах….
-Привет.
-О, Роман!
-Это я!
-Правда, что ты — такой весь такой…
-Спортивный?
-Да.
-Давай заниматься любовью.
-Давай.
-Не выдержу и убегу от мужа. Прямо сейчас. Я уже не могу.
Нет, в один день уже не страшно — а привет, привет. Посмотри на то, как я расту. Как я печатаю ногами. Хочешь поговорит? А как говорить? Ладно, потом поговорим. Давай ты умрешь, и я умру, и потом снова родимся, а я уже не буду разговаривать с людьми, печатая ногами. Хочешь? Хотя нет, в последний момент я снова пугаюсь…
Наступает ночь.
Все ж думаю — как там она, тьма после дня, на втором этаже. Нет, власть не поменяется, а отношение — это да. Это простого человека выгони на помойку, он еще и найдет себе применение. А растения?
Нет, ну ладно. Единственный выход — это сразу со всем кончить. Иначе я не согласен. Но я все же уверен — со мной так не будет. А грядки эти вычистят, а потом, делая вид, якобы мы государство, а не территория, снова будет завоз.
Да я и не знаю — ни про политику, ни про правду. И в газетах про меня писали — что я парень, который сочинил несколько книг ногами. А думаете — если эта информация завтра заинтерисует кого-нибудь…
Открываю глаза — а тут стоит, например, Анна Семенович. Ну, что она сделает.
Нет, останемся все — при своем. Я всё свою уж точно ношу с собой. Вот щас можно меня взять под руки и выбросить в окно я — назад, может, и не доползу. А если налетят вороны — они меня заклюют. Хотя, говорят, и не бывает таких случаев, чтобы живых могли вороны заклевать. Но то говорят.
Да, они говорят. А я тоже говорю
А лет 20 назад — я не знаю даже, что бы я делал. Но ведь и много таких. Нет, еще кто то сказал — а свяжитесь . Да нет. Да пошли вы на. Ну свяжусь я. Нет, ну скажут — а еще у вас будут бабки. А мне что с того.
Нет, мне хорошо.
Я только волнуюсь о тех, кто на втором этаже. Они все такие колышатся, они — кальмары. Они ж слышат новости, и когда говорят в коридоре о том, что однажды их выгрузят, выбросят — они все понимают.
Но — я тоже могу и по-пацански говорит. А то. Да делать мне нечего, не уметь говорить по-пацански. Про меня даже в газете писали, что я роман написал пацанский — мол, смотрите, какая сила духа, какое невероятное умения писать ногами.
Ага. Нормально. А — еще немного матов. Еще ништяк. Еще алкоголь. А, еще я никогда в жизни не пил. Не, ну можно попробовать, просто я если сразу потом сдохну, то это еще хорошо. А то ж будет ломать. Вы поили фикус? Нет, но это кусок пафоса. Погнали. Давайте пробовать.
-Привет.
-Привет.
-О, ты так здорово признался мне в любви.
-И ты, ты такая вся….
-Я уже и правда думала, что ты сейчас подкатишь на своей тачке. А есть фото.
-А есть.
Да нет, фото. На тебе фото. Как звать? Нет, ну мало ли, может — прилетят тарелки какие, может — заберут. Скажут — нужен оператор печатания ногами. Ну, а вот и начинается:
— Привет.
-Привет.
И мы говорим о том, что я еще жив, и они знают условия — ни слова, ни грамма, ни саниметра, ни чего еще… Да какая разница? Нет, я ж не знаю — в каком мы виде пойдем на корм этому миру.
Такая рыба.
Открывает рот — и все мы сыпемся. И всё. Были, ели — мы кого-то ели — теперь нас едят. А еще вегетерианцы считают — что они никого не едят. Нет, растения тоже умеют думать. Это расплата по кругу.
Снег мелкий, как чешуя. Я снова думаю — вот Витя, стоит там у ворот. Он не умеет печатать ногами. И кот к нему подошел. А ко мне… Нет, можно подумать — кто из нас круче…
Но мысли уходят. Фотографии приходят. Нет, сегодня нет интереса, и завтра не будет. А послезавтра я скажу — да пошло ведь оно всё. А после после завтра я пойму — а если не обманывать бытие — то энергия для жизни не начнет генерироваться.
И — заново.
Десятый круг. Двадцатый. Говорят — семь кругов. Но это у вас, тех, кого растят на дворах, на улицах, чтобы съесть. Ну да — рыба растит. А меня — на грядке. Но я еще видите — я еще подаю сигналы.
Вот и теперь.
Нет, ну можно по обломам полежать, ничего не желая. Ну — и всё заново. Всякие там сайты. Всякие там безликие лица. Лица без лиц. Женщины без пола. Секс без секса. Да и всё как будто для меня.
А это говорит о том, что время хорошее. Еще бы — просто вот для меня придумана сеть. И снова говорю я что-то Наташе. А она бросается короткими фразами. Нет, у нас был период любви, но я вовремя не подъехал, хотя обещал. Нет, нет, можно и заново. Потом…
Я думал — снег, вороны, новогодний кот — и Витя — чо он домой не едет. Такие странные же вещи — жена, стол, кровать, дети. Да, но он не умеет печатать ногами. Я все ж думаю — когда мы будем стоять в очереди после жизни, то у нас не должны быть равные условия. Он хоть что-то делал. А я лишь печатал ногами. Меня вроде бы и не за что, получается, судить. Нет, бред это всё. А вот — вот одна из девушек, которую мне не удалось соблазнить. Это Надя, медсестра. Хороший зад. Грудка. Нет, ладно, я вообще никого не соблазнил. У меня вообще никогда никого не было и не будет. Ну и что с того. Я ж внутри — просто вот такой. Да и мне верят же жь. Ну вот, а завтра уже второе — и вроде бы люди продолжат пить. А, а я тоже буду пить. В сети. Скажу:
-Давайте пить!
А мне ответят:
-А давайте!
И погнали.
ЭЛЕКТРОМАН
Я — электроман.
А все остальные — а они все сами по себе. Дядя Саша — одинок, он — любитель винограда. Сейчас он уже старый, я так и слышал, как он сказал про то, что он старый, и из этого открытия вытекало, что — дверь открыта — и она давно открыта. При чем, он не одинок, но если человек увлечен виноградом — значит, он ему ближе, чем все остальное, в том числе и люди. Хотя, плантации все его узкие. Оно по жизни — ты и в ширь идешь, и в узь, или — например — Антарктида и Арктика — труд и халява. Два полюса, но и там, и там холодно. А что делать? Вот он идет по своей плантации — в ширину она — метров десять. А в длину — сто. Вот вам и узь. А вы о чем думали? Это среди дворов, которые, теснясь, скрывают мир от мира. Я думаю, что я так же одинок. Ему нравится виноград. Я — электричество.
Скажу сразу — я трогаю провода.
Дядь Саша проходит по вот этому полотну, где всего несколько рядов в ширину — но так замечательны они при походе вперед и назад, и я его вижу. И я знаю, что скоро его виноград закончится, так как дети высудили у него дом и его виноградную дорогу. Я думаю, он смирился — хотя еще есть время, чтобы пожить — возможно даже лет десять. И теперь я думаю — сколько жили мы, только о нем и говорили — сука он, дядя Саша. А в чем сука? Нет, наверное, так и есть. А теперь — какая разница. Была вот эта его плантация, годами стояла — и уж и не будет больше. Но, конечно, виноград его ни у кого не приживался. Всё дело в руках. Плохие руки — плохой виноград,
Тем более, что это — иное растение. Может даже, не от нас.
Я — Электроман. У меня был друг — циркулярофил. Любил он пилу. Год от года он становился все меньше, но страсть не умолкала. Он говорил себе — не отрезай от себя по многу. Поживи еще. Еще… Еще…
Нет, он понимал, когда его будет совсем мало, жизнь раскроет жерло, и оттуда выйдут христы — и они его поставят на свое место. Скажут — вон, смотри, страдают по делу, а ты и не страдаешь, а кайфуешь — прожил ты мало, а вот тебе еще полжизни мы добавляем.
А они ему не нужны, эти полжизни.
Ну, разве он не может выбрать сам, много ему жить или мало. Или что же — выбор между тварью дрожащей и человеком лишь в пределах всяких там деяний? Нет, не надо. Это не грех, это единение — если ты сам себе установил срок.
Потом, когда я снова остался один, я подумал — где ж мне взять друзей? Люди, с которыми мне хорошо, они, должно быть, все с отклонениями. Но тут я увидел провод. А шел я по улице Делегатов. И я еще подумал — вот сколько вас — и стоите тут, и лежите, и сколько умерло тех, кто жил на улице Делегатов. И всё. Мысль без продолжения. Просто так я и подумал.
Подошел я к проводам и думаю — интересно, сколько вольт? На язык попробовать, на ухо, на глаз? Или просто руками взять? Стою в нерешительности. Готовлюсь. Штангисты перед тем, как взять вес, такие вот — руки у них сокращаются, так как это есть передача импульсов. И сердце — блынц, блынц. А еще озадачивает — что чинят Дом Культуры — как-то странно чинят, кругом понакапали, и там обязательно где-то будет торчать кабель. Правда, что там за кабель? 220? 360? 1000?
Вот у старого дедушки Толяна был усилитель напряжения. Я спрашиваю:
-Дедушка Толян, а сколько там вольт?
-Тыща, — отвечает он сипло.
А сиплый он от рассказов — стал на сочинять на старость лет и осип. Рассказы о фронте, а стихи еще — они о сексе. Правда, последний секс датирован 71-м годом, но ничего, он молодец — сочинитель, в газетке его печатали.
-Как тыща? — не понял я.
-А покрути, попробуй.
-Ладно, — отвечаю я.
А он пошел какашку за Тузиком подбирать. И слышу я:
-Тузик! Тузик! Чо ты там сидишь? Стыдно? Так гадь там, в цветнике. А? Не понял тебя. Да не бойся! Бить не буду. Ух ты шерстяной.
Ну, включаю я этот самый усилитель. Там есть табло-кружок. При чем, именно я дал имя этому измерительному прибору — ибо от рождения это вольтметр. Нисколько не амперметр, потому что есть разница. Обычно такие вещи фиг объяснишь женщинам — что вольтметр им, что, например, омметр. Да хоть электровеник. Но дело в том, что амперы — это типа напруги воды через шланг. А вольты — это, к примеру, горяча вода или холодная.
И вот, беру я в руки электроды, и ток играет мной — я вообще не могу сопротивляться. И я, конечно, слышу, как дедушка Толян продолжает поносить Тузика. Но запомните — собаки всегда копируют человека. Это — страшная, во-первых, зависимость. А во-вторых, старых людей собаки больше копируют. Молодых — не так. Я знаю, но мне некогда говорить.
Я — Электроман.
Ток свят. Я тащусь. Мне не нужен наркотик. Мне и не нужна сверхидея, хотя известно, что именно сверхидея создает гениев. Просто так их не бывает. Ленивый — это фрукт. По молодости это прикольно, порой, но потом — заподло.
-Тузик! Тузик! Ах ты злодей.
Дедушка Толян не матерится — он ведь из другого времени, тогда просто так матом не гнули. Раньше была страна, а не территория с царьками, и люди были крупнее. И, конечно же, старость будет брать свои плоды. Возьмет — и они будут там мальчиками — и он, и что-то другое, быть может — вечная жизнь.
-Ну что ты? — спрашивает он.
А я выхожу из сарая и сажусь, переводя дыхание. Я похож на проститутку-энтузиастку. Больше нет никакого другого сравнения. Даже рука-идущая-к-стакану — она слабже. Я — электроман. Еще, помню, была женщину с отпечатком кровати. Я спросил ее:
-Привет, почему на тебе отпечаток кровати?
— Пойми.
И она замолчала, смотря на отрадные тени деревьев, которые дарили свои листья новой луне.
-Что же понять?
-Я — Женщина-с-Отпечатком-Кровати!
Мир большой, но человекомиров немножко. Ох, люблю. Меня словно целует вечная благодать. Я — электроман. Все провода в своем доме я уже перещупал. Они мои друзья, но уже ничего нового они и не несут.
Но никогда не забывайте друзей. Пусть они и провода. Но голыми я их не держу. Я как-то новый год отмечал именно с ними — а мечтал лет десять. И всё мне кто-то мешал. Думаю — ну светлый час, светлый день, один я — и масса друзей. А наслаждаюсь — нет, это ж как бы «в теперь», а тогда я и предположить не мог, что однажды я буду на вершине — я — и друзья.
Но это лишь полоска, которой подчеркивают слова.
Нет, пора вернуться. День пасмурный. Кайф мой прохладен. А еще глупые люди слово «кайф» ассоциируют непременно с наркотиком, несмотря на то, что в основе был «кейф» — понятие, распространенное в период НэПа. Я могу поднять эти темы, но в более поздних беседах.
Я смотрел на оголенные провода, слыша, как их двора Лены Листковой доносятся голоса:
-А ты его выбрось в окно!
-Нахер!
-А?
-На!
Оказывается, это был разговор о друзьях домашних, с хвостом. Лена — мадам разширевшая, кардинистая. Мужа она выгнала за то, что не чтил ее в королевнах. Одно время видел я его, проезжего велосипедиста. Говорят, пьёт, хотя парень очень ручистый. А Лена — она с кем разговаривала? Да ни с кем, быть может — ведь я знаю, сейчас время разговоров баб с ничем. Даже не с зеркалом. Да вообще я не знаю. А мужики ведь так сильно не измельчали. Просто им места не дают — оно вот на месте стоят.
И облака седеют. И дождик хочет. И из-за реки идёт прохладца. И в гору, в гору, ведь высоко мы живем — у нас тут край — а дальше — весь мир уже внизу, такой славный горизонт.
Провода — словно руки матери.
Шел же мимо Вахтанг. Я и думаю — да иди себе, Вахтанг. Нет, надо ж ему было подойти:
-Ё, ё, — обрадовался он.
Я ж молча делаю вид, что я — дерево. Ну одно дело — мой сладостный электронный напиток, а Вахтанг? Но видимо — позыв.
Конечно, его сломало. Я думал, что — убило. Побежал я к телефону, а нету телефона. И тут как тут — двор Лены Листковой. Сам я звоню, смотрю на нее и думаю — а, не лишен я чувств. А, сколько можно сказать — да то не то — сколько ж можно подумать. Да мыслею я ее окружу и буду в мыслях играть, как кошкой с мышкой. Но в реале — да не, люди не поймут, да ведь и Вахтанг там лежит.
Ну что же. Да ничего же. Я — электроман. Стою я над койкой Вахтанга, открывает он глаза, и я вижу там, в кружках, в черных точках его глаз — блеск. Он улыбается.
Я ревную.
Я ревную.
Я и не могу тут ничего расшифровать, я знаю — он согрешил, и ему лучше с электричеством, чем мне — с ним.
Я вышел на рынок и смотрел на яблоки. Я грустил. Черных семечек насыпи шушукались — я б им что, я всего лишь — слуга на службе, я даже не рабочий на нивах наслаждений и правд. И весь рынок — это сволочные места, и все магазины — это набор низкопрофильных человеческих элементов. Я зашел в кафе-дырку. Это значит — одна дверь у него — с рынка, а другое — с улицы. И там, видать, были какие-то свои люди — они употребляли клейкие слова — кума, брат, сват. Я взял салат из капусты, одну сосиску и полупиво. Тут вот оказался и дядя Саша, виноградник.
— Вы еще там? — спросил я.
-А ты разве не видел?
-Нет, — ответил я грустно, — и там я, и не там.
-Я тебя видел — у нас весь район просматривается на километры через сетчатые заборы — ты курил и матерился, хотя ты человек спокойный.
-У меня отношения я электричеством, — ответил я.
-И у всех оно так. У всех, — ответил он.
Я своё пиво не допил, так как я не любитель алкоголя. Терпеть не могу, когда у людей изо рта пахнет. А как представлю, что и у меня так — так заразно так на душе.
А потом снова зашел к Вахтангу. Он еще был в больнице, но что-то изменилось в его взгляде. Я выбежал в коридорчик и там попытался укусить себя за локоть — ан-фиг. Ревность поднималась по жилам от пяток до ушей. Я настоятельно сказать себе успокоиться и делать вид, что ничего не происходит.
-Принесешь мне апельсинов? — спросил он.
-Ладно, — ответил я.
Я крепился.
-Еще мне нравится газированный напиток, где смешаны сок и молоко.
-Ладно.
Я скрипел зубами, но делать было нечего.
-Еще шоколадку.
-Ты ешь шоколад? — возмутился я.
-Не я, но она, — ответил я.
При этих словах из-за ширмы вышла прекрасная медсестра, волосы которой пахли морем и духом синей марсианской бутылки.
-Что же, — сказал я себе, — у меня есть шанс. И нет его, и есть он. Это наподобие того, как сильный уходит, оставляя дорогу для чемпионства другим. Пусть она. Прекрасная, острогрудая. Хотя — ложь. Я хочу быть первым по достоинству!
Ах, что мне до Вахтанга. Мне есть что выбирать. Я люблю электроны. Я думал — я думал, я думал, я думал. А ведь на закате еще 80-х был, например, Почитатель Извести. Он дал мне наказы:
1) Свет — это свет
2) Тьма — это тьма
3) Забирает — не сопротивляйся
4) Щекотность отдается в низ живота
5) Ты не умрешь
6) Дари радость
7) Не убий, но защищай
8) Женщина — не человек
9) Не пей
10) Не кури
С того времени я и не пью, и не курю, и мне 42 года, и я — электроман. Нет, мне хорошо. Электричество выбрало меня, а я — его. Не хочу так дешево ложиться под каток банальностей. Иду в магазин. Куплю Вахтангу всё, что он там хочет.
А…
А-а-а-а….
Ведь лживо так сразу надеяться, что ты один. Кот так же надеется. Если у вас два кота, то каждый втихаря думает, что он — главный, что он — один в мире. И бог — он один. А больше нет. И правильно. Я б лелеял своих подопечных, но я не могу нести на себе столь тяжкий груз. Я — электроман, и этим все сказано.
-Ну и, — говорю я, наконец, Вахтангу.
-Я сделал свой выбор, — говорит он.
-Кто?
-Не ты.
-Кто же?
-Она!
Я обзавидовался. И ночью — она пришла ко мне в сон, она теребила мою плоть, и я вскочил, мокрый от нахлынувших мыслительных дождей, я бежал на кухню, забыв о своем призвании. Тень медсестры преследовала меня, я укрылся подле бочка и там, слушая, как капля лялякает, прыгая на брусок мыла, осознал — здесь и сейчас.
У меня есть розетка в ванной. Она — моя. Она — двойная. Она — ноздря. Я прослезился, чувствуя, как счастья тыкает меня пальцем в пупок.
Только ты и я.
Несколько дней мы не были вместе…
-Пожалуйста, ответь мне, — сказал я, — ведь иногда так хочется слышать слова. Я, конечно, не девица красная, чтобы мои уши питали меня, будто бы они — мониторы счастья. Но — совсем немного….
Я прильнул щекой к розетке. Я запел. Музыка, тихая, нежная, слабая лилась в ответ…