О том, что герои Елены Долгопят словно вышли из гоголевской «Шинели», не написал только ленивый — да она это и не скрывает, поскольку первый же рассказ и есть реминисценция той самой «Шинели».
Дальше в аннотации идет сравнение с молодым Пелевиным, но я его не читала — ни молодого, никакого.
У меня возникла ассоциация с Михаилом Булгаковым.
Я еще не добралась до конца этой книги — а часть из опубликованного уже читала раньше.
Это суровая проза.
Как бывает суровый холст.
Художники знают.
Суровая, честная, простая.
Не та простота, что хуже воровства, нет — это простота чистой родниковой воды и ржаного хлеба.
Никаких финтифлюшек, ничего лишнего — пара слов, а картинка создана, живет.
Очень кинематографическая проза.
Но читать надо внимательно.
Не пролетая над строчками, а именно вчитываясь.
Потому что за этой видимой простотой прячется мир темный, загадочный, тревожный. Сумеречный.
Словно входишь вечером в лес — еще солнечные лучи пробиваются сквозь листву, еще птицы поют, бабочки летают, но внезапно ты оказываешься в полутьме и что-то глядит на тебя из-за ближайшего орехового куста. Жутко.
Елена Долгопят мастерски создает это жутковато-сумеречное состояние, а неожиданные сюжетные повороты, особенно концовки, заставляют читателя невольно вздрагивать и изумляться: так вот оно что!
Поэтому и вспоминался Булгаков, умевший соединять мистическое и реальное так, что реальность начинала казаться фантасмагорией, а мистика — обыденностью.