(чтение Елены Блонди)

F. Scott Fitzgerald, детский снимок

1
Машина, в которой сидели двое, взбиралась в гору, навстречу кроваво-красному солнцу. Хлопок в поле у дороги был еще низким и редким. Вокруг царило полное безветрие, и вершины сосен не шевелились.
— Когда я трезв, — говорил доктор, — когда я абсолютно трезв, я вижу окружающий мир иначе, чем ты. Тогда я похож на человека, у которого один глаз нормальный, другой — близорукий, а носит он очки для близоруких; круглые предметы представляются ему в форме эллипсов, и он все время спотыкается об обочину дороги, в общем ему лучше выбросить эти очки. Я бываю под мухой большую часть дня и поэтому берусь только за ту работу, которую могу выполнить в таком состоянии.
— Угу, — неловко поддакнул его брат Джин.
Доктор уже изрядно выпил, и Джин не знал, как приступить к делу, ради которого приехал, а Форрест все говорил и говорил:
— Я или жутко счастлив, или барахтаюсь по уши в грязи. Хохочу или канючу, но чем глубже ухожу в себя, тем быстрее все движется вокруг. Я все меньше отдаюсь работе и смотрю на жизнь как на мелькающие кадры киноленты. Я потерял дружбу и уважение людей своего круга и точно знаю, к чему это приведет. Мои привязанности и симпатии не подчиняются никаким законам, они устремляются на любого, кто оказывается под рукой, поэтому я стал удивительно славным парнем — гораздо более славным, чем в те времена, когда был известным врачом.
После очередного поворота дорога вдруг выровнялась, и Джин увидел вдали свой дом, вспомнил лицо жены и свое обещание ей… Больше он не мог медлить.
— Форрест, мне надо тебя попросить…
Но в этот момент доктор неожиданно затормозил перед маленьким домиком у соснового леса. На крылечке сидела девочка лет восьми и играла о серой кошкой.
— Эта девочка — самый милый на свете ребенок, — сказал доктор Джину и обернулся к девочке. — Хелен, я слышал, твоей кошке нужно лекарство?
Девочка засмеялась.
— Не знаю, — сказала она неуверенно.
У нее с кошкой только что началась новая игра, а приезжие ее прервали.

— Видишь ли. Киска звонила мне сегодня утром, — продолжал доктор ласково и очень серьезно, — и сказала, что хозяйка плохо заботится о ней, просила найти ей хорошую няньку в Монтгомери.
— А вот и нет, — сказала девочка и прижала к себе кошку.
Доктор вынул из кармана пятицентовую монетку и бросил ее на ступеньки.
— Я советую дать кошке хорошую дозу молока, — сказал он и завел мотор. — До свидания, Хелен.
— До свидания, доктор.
Когда они выехали на дорогу, Джин решился снова начать разговор.
— Послушай, останови машину, — сказал он. — Остановись здесь, вот здесь.
Доктор затормозил, и братья посмотрели в лицо друг другу. У обоих были крепкие кряжистые фигуры и суровые лица. Обоим перевалило за сорок, и этим они были похожи; но даже очки доктора не скрывали его слезящихся, с красными прожилками глаз, а у Джина глаза были ясными и ярко-голубыми. Лицо доктора было изрезано мелкими морщинками горожанина, а морщины на лице Джина напоминали линии срезов столетних лип, водоразделов полей, навесов над стогами сена. Словом, Джин Джанней был сельским жителем, в то время как в докторе Форресте Джаннее все выдавало человека с образованием.
— Ну? — спросил доктор.
— Ты знаешь. Пинки дома, — сказал Джин, опустив глаза.
— Да, я слышал, — равнодушно ответил доктор.
— Он ввязался в драку в Бирмингеме, и ему прострелили голову. — Джин помолчал. — Мы приглашали доктора Бехрера, мы думали, что ты, наверное, не захочешь, не придешь.
— Не захочу и не приду, — мягко согласился доктор.
— Но подумай, Форрест, дело ведь такое, — настаивал Джин. — Понимаешь, как все получается, ты ведь сам говорил, доктор Бехрер ни черта не смыслит. Я и сам в него не верю. Он сказал, что пуля давит на… давит на мозг, а вытащить ее он не может, боится, что получится это… кровоизлияние, что ли, даже не знает, следует ли нам везти его в Бирмингем или Монтгомери, потому что можно и не довезти… Доктор нам совсем не помог, а нам бы так хотелось.
— Нет, — сказал его брат и покачал головой. — Нет.
— Ну, просто осмотри его и скажи, что же нам делать? — умолял Джин. Он без сознания, Форрест. Он тебя даже не узнает, да и ты узнаешь его с трудом. Понимаешь, дело в том, мать его обезумела от горя.
— Ею владеет животный инстинкт, и ничего больше. — Доктор вытащил из бокового кармана фляжку с алабамской кукурузной водкой, наполовину разбавленной водой, и выпил. — Мы-то с тобой понимаем, что парня этого следовало утопить в тот самый день, как он родился.
Джин вздрогнул.
— Парень, конечно, никудышный, — согласился он, — непрямо не знаю если бы ты увидел его, как он лежит…
Сопротивляясь растущему опьянению, доктор вдруг ощутил потребность действовать, проявить свою угасающую, но все еще живую волю.
— Ладно, я осмотрю его, — сказал он, — но сам и пальцем не пошевелю, потому что ему давно следовало сдохнуть. И даже смерти ему мало за то, что он проделал с Мэри Деккер.
Джин прикусил губу.
— Форрест, ты в этом уверен?
— Уверен?! — закричал доктор. — Разумеется, я уверен. Она умерла от голода; он давал ей две чашки кофе в неделю. А если бы ты видел ее туфли, то понял бы, что она прошла пешком много-много миль.
— Доктор Бехрер говорит…
— Что он может знать? Я производил вскрытие, когда ее нашли на дороге в Бирмингем. Никаких следов болезни, она умерла от голода. И это… это, голос его задрожал от волнения, — это Пинки, она надоела ему, и он выгнал ее, и она пыталась добраться домой. Меня вполне устраивает, что его самого изувечили и привезли домой без сознания две недели спустя.
Они все набирали скорость, пока машина не въехала во двор и, резко затормозив, остановилась перед домом Джина Джаннея.
Это был квадратный дом с кирпичным фундаментом, аккуратная лужайка была отделена забором от огорода, и хотя дом этот выделялся размерами среди других зданий города Бендинга, он был построен в том же духе, что и все сооружения вокруг. Последние дома плантаторов постепенно исчезали в этой части Алабамы, и гордые их колонны разрушались от бедности, дождей и непогоды.
Роуз, жена Джина, поднялась с качалки, в которой сидела на переднем крыльце.
— Здравствуй, доктор, — приветствовала она его, не глядя ему в глаза и волнуясь. — Давненько мы тебя не видели здесь.
Доктор поймал ее взгляд и несколько секунд не отводил глаз.
— Как поживаешь, Роуз? — сказал он. — Привет, Эдит, привет, Юджин, обращаясь к маленькому мальчику и маленькой девочке, стоящим за спиной матери, а затем: — Привет, Бутч, — к приземистому парню лет девятнадцати, который выволакивал из-за дома круглый белый камень.
— Мы собираемся соорудить здесь стенку, вроде загона для скота, объяснил Джин.
Все они уважали доктора и осуждали его, так как больше не имели возможности хвалиться им. Но все-таки до того еще, как он стал пьяницей и циником и, что называется, потерял себя, он так долго учился и занимал такое высокое положение в большом, недоступном им мире… Он вернулся в Бендинг два года назад и купил половину пая на местную аптеку, сохранив лицензию на частную практику, однако оперировал он чрезвычайно редко, только в случаях крайней необходимости.
— Роуз, — сказал Джин, — доктор согласился осмотреть Пинки.
В затемненной комнате лежал Пинки Джанней со странно искривленными бледными губами, почти скрытыми давно небритой щетиной.
Когда доктор снял бинты с его головы, тот слабо застонал, но его пухлое тело не пошевелилось. Через несколько минут доктор снова забинтовал ему голову и вместе с Роуз и Джином вышел на крыльцо.
— Пулю следует удалить как можно быстрее. — Доктор надел шляпу. — Она давит на сонную артерию, но с таким пульсом его нельзя везти в Монтгомери.
После короткой паузы, которая потребовалась, чтобы проглотить слюну и набрать воздуха, Джин спросил:
— Что же нам делать?
— Пусть Бехрер подумает или найдет кого-нибудь в Монтгомери. Даю двадцать пять шансов из ста, что операция его спасет; если же не делать операции, никаких шансов нет.
— К кому нам обратиться в Монтгомери? — спросил Джин.
— Это может сделать любой хирург. Даже Бехрер, если бы он не был таким трусом.
И вдруг Роуз Джанней подошла к нему вплотную, глаза ее сверкали, как у самки, бросившейся на защиту детеныша. Она схватила доктора за полу пиджака:
— Доктор, сделай это! Ты же можешь! Ты был лучше их всех, вместе взятых. Пожалуйста, доктор, пойди и сделай это.
Он отступил на шаг, ее руки бессильно повисли в воздухе, а он протянул к ней свои руки.
— Видишь, как дрожат?! — сказал он подчеркнуто насмешливо. — Посмотри внимательнее и увидишь. Я не могу взяться за операцию.
— Сможешь, — хрипло произнес Джин. — Выпей, и ты придешь в норму.
Доктор покачал головой и сказал, глядя на Роуз:
— Нет. Видишь ли, мне здесь не доверяют, и если произойдет неудача, в этом обвинят меня. — Доктор слегка наигрывал и подбирал слова очень тщательно. — Я слышал, мое заключение о том, что Мэри Деккер умерла от голода, подвергли здесь сомнению на том основании, что я пью.
— Я не говорила этого, — солгала Роуз, задыхаясь.
— Разумеется, нет. Я упомянул об этом лишь для того, чтобы показать, насколько мне следует быть осторожным. — Он стал спускаться по лестнице. Так я советую вам еще раз повидать Бехрера и в случае, если он откажется, обратиться к кому-нибудь в городе. Спокойной ночи!
Но не успел он дойти до ворот, как Роуз догнала его, ее побелевшие от ненависти глаза смотрели на него в упор.
— Да, я называла тебя пьяницей, когда ты объявил, что Мэри Деккер умерла от голода, потому что ты все представил так, будто здесь был виноват Пинки, а сам целый день только и накачиваешься кукурузной водкой! Кто же может тебе поверить, когда ты и сам не знаешь, что творишь? И почему ты так много болтаешь об этой Мэри Деккер — девчонке, которая вдвое моложе тебя? Все видели, как она приходила к тебе, в твою аптеку…
Джин подбежал и схватил ее за руки:
— А ну заткнись, Роуз! А ты, Форрест, отправляйся!..
Форрест поехал и остановился у первого же поворота, чтобы хлебнуть из фляжки.
За полями хлопка ему был виден дом, где жила Мэри Деккер, и шесть месяцев назад он, наверное, свернул бы к этому дому и спросил, почему же она не зашла сегодня к нему в аптеку, чтобы выпить бесплатно содовой, или подарил бы ей рекламную коробочку пудры, оставленную в его аптеке проезжим коммивояжером. Он никогда не говорил Мэри Деккер о своих чувствах, он никогда и не собирался говорить — ей было семнадцать, а ему сорок пять, и он не строил никаких иллюзий. Но после того как она убежала в Бирмингем с Пинки Джаннеем, он понял, как много значила в его одинокой жизни эта привязанность. Снова он мысленно вернулся к словам своего брата.
«Итак, если бы я был джентльменом, — думал он, — я бы так не поступил. И тогда еще один человек был бы принесен в жертву этой грязной скотине, потому что, умри он после операции, Роуз наверняка сказала бы, что это я убил его».
И все-таки, убирая машину в гараж, он чувствовал себя прескверно, даже не потому, что мог бы поступить иначе, просто все это выглядело уж очень неприглядно.
Не прошло и десяти минут, как он услышал шум подъезжающей машины, и в комнату вошел Бутч Джанней. Он плотно сжал губы, и глаза его сузились, как будто он боялся раньше времени расплеснуть гнев, бушевавший в нем.
— Привет, Бутч.
— Я хочу сказать вам, дядюшка Форрест, что вы не смеете говорить с моей матерью таким образом. Я убью вас, если вы будете с ней так разговаривать.
— Прекрати, Бутч, и сядь, — сказал доктор резко.
— Она и так не в себе из-за Пинки, а тут еще вы являетесь и говорите с ней так.
— Это твоя мать оскорбила меня, Бутч. Я только проглотил ее оскорбления.
— А мне наплевать! Мы попробуем заставить доктора Бехрера сделать эту операцию или поищем какого-нибудь другого парня в городе. Но если не удастся, я приду сюда за вами, и вы вытащите пулю из его головы, даже если мне придется держать пистолет у вас за спиной.
Бутч, тяжело дыша, поднялся, повернулся и вышел.
«Чует мое сердце, — сказал себе доктор, — больше мне не будет покоя в графстве Чилтон».
Он позвал слугу негра и попросил подать ужин. Затем закурил и вышел на заднее крыльцо.
Погода изменилась. Небо затянуло тучами, беспокойно зашевелилась трава, и беспорядочно забарабанил дождь. Всего минуту назад было тепло, но неожиданно доктор почувствовал, как капли пота на лбу стали холодными, и он стер их носовым платком. У него зашумело в ушах, он глубоко вздохнул и тряхнул головой. Ему показалось, что он заболевает, но гул вдруг отделился от него, превращаясь во все усиливающийся звук, становясь все ближе и громче, напоминая грохот несущегося навстречу поезда.
2
Бутч Джанней был на полпути к дому, когда увидел, как на него стремительно двинулась огромная черная туча, края которой, казалось, волочились по земле. Он видел, как она ширится, захватывая всю южную часть неба, как в ней вспыхивают бледные электрические разряды, и слышал все приближающийся гром. Поднялся сильный ветер, полетели щепки, сломанные ветки деревьев, осколки чего-то, и вот уже какие-то огромные предметы проносились над ним, но в быстро сгущающейся тьме он не мог рассмотреть их. С трудом, повинуясь инстинкту, он выбрался из машины. У Бутча не было сил сопротивляться, и ветер поволок его к берегу реки. На мгновение он оказался в самом аду, в самом черном центре его. В тот же миг автомобиль подпрыгнул, перевернулся, завертелся на месте и понесся беспомощными неровными скачками вдоль хлопкового поля.
И тут возник звук, а он был частью этого звука, потому что звук поглотил его, завладел им настолько, что вне этого звука он перестал существовать. Это не было собрание отдельных звуков, это был просто звук сам по себе, невыносимо резкий, зловещий аккорд, когда будто чья-то гигантская рука ударила по струнам мироздания.
Грохот и вой ветра слились воедино, срослись, стали неразделимыми, они пригвоздили его к берегу, и ему казалось, что его распяли. Потом основной мотив раскололся и стал прерывистым, как пальба из гигантской пушки, как разрывы падающих бомб. Временами, теряя сознание, он чувствовал, что это им палят из пушки, что его понесло в пространство, сквозь ослепляющую, терзающую мглу прутьев и веток.
Какое-то время он ничего не видел, только знал, что лежит между двух ветвей на вершине сосны, а кругом пыль, и дождь, и полная тишина; лишь гораздо позже он догадался, что дерево, на котором лежал, было вырвано с корнем, и его случайное пристанище среди сосновых игл находилось всего в пяти футах от земли.
— Эй! — закричал он изумленно. — Эй, кто-нибудь! Вот так ветер! Ну и ну!
Все его тело ныло, когда ему удалось спуститься на землю. Он направился было к дому, но остановился в растерянности: почему отсюда открылся вид на Бендингскую церковь? Ведь раньше ее заслоняла целая роща! Он еще не знал, что ураган — как позднее выяснилось, это был торнадо — прорубил в лесу просеку в четверть мили шириной, и поэтому он никак не мог понять, где же все-таки оказался. Должно быть, где-то рядом с домом Болдвина, но, перебравшись через беспорядочно громоздившиеся стволы, Бутч увидел, что дом Болдвина исчез, а потом, с ужасом оглядываясь вокруг, он понял, что нет больше и дома Некровни, который стоял на холме, и дома Палтцера, который был у подножия. Нигде ни огонька, ни звука, только дождь стучал по сваленным деревьям.
Он бросился бежать. И, увидев вдали очертания отцовского дома, радостно закричал: «Ого-го-го!» — но, подбежав ближе, почувствовал: чего-то не хватает. Не было ни одной из хозяйственных построек, пристройка, в которой находилась комната Пинки, была тоже полностью снесена.
— Мама! — заорал Бутч. — Отец! — Никто ему не ответил.
С заднего двора выполз пес и стал лизать ему руки.
Двадцать минут спустя доктор Джанней остановил машину перед своей аптекой в Бендинге. Было совсем темно. По улицам ходили люди с фонарями. Через минуту вокруг него собралась толпа. Доктор торопливо отпирал аптеку.
— Пусть кто-нибудь откроет ворота в старой больнице Виггинса. — Он указал на здание на другой стороне улицы. — У меня в машине шестеро тяжелораненых. Помогите мне вытащить их, Доктор Бехрер здесь?
— Да, он здесь, — ответили из толпы.
Доктор с чемоданчиком в руках пробирался сквозь толпу и при свете фонарей столкнулся лицом к лицу с Бехрером. Сейчас они забыли о том, что раньше не любили друг друга.
— Бог знает, сколько еще будет пострадавших, — сказал доктор Джанней. Я сейчас возьму бинты и дезинфицирующие средства. Наверное, будет много переломов. — Он обернулся к толпе. — Пожалуйста, принесите бочонок с водой.
— Я пока что начну, — сказал Бехрер. — Человек шесть кое-как сами добрались сюда.
— Что вы предприняли? — требовательно спросил Джанней у тех, кто шел за ним по пятам. — Звонили в Бирмингем или в Монтгомери?
— Телефонные провода повреждены, но телеграф работает.
— Пусть кто-нибудь разыщет доктора Кохена из Веттлы, и скажите всем, у кого есть машины, чтобы ехали по направлению к Виллард Пайка и прочесали бы всю местность до Корсики. На перекрестке у негритянского магазина не осталось ни одного дома. Когда я проезжал там, толпы раненых проходили мимо, но моя машина была уже битком набита.

Отдавая распоряжения, он вытаскивал пакеты с бинтом, ватой, дезинфицирующие средства, разные лекарства и все это сваливал на одеяло.
— Я думал, этого добра у меня гораздо больше! Хотя, стоп! Нужно посмотреть, не осталось ли каких-нибудь медикаментов там, где была аптека Уоллни. Поезжайте прямо через поля, по дорогам не проехать. Вот ты, в кепке, — тебя зовут Дженкс?
— Да, доктор.
— Видишь все это тут, на одеяле? Так вот, бери, что видишь похожего, и тащи сюда. Понятно?
Доктор вышел на улицу и увидел, что жертвы катастрофы прибывали в город сплошным потоком: брела женщина с тяжело раненным ребенком; на телеге, которую тащил осел, вповалку лежали стонавшие негры; шли мужчины, похожие на умалишенных, бормотавшие жуткие бессвязные слова.
И повсюду — истерика, и ужас, и вспыхивающие в темноте фонари.
У дверей больницы, которую три месяца назад закрыли из-за отсутствия больных, люди выстраивались в длинную очередь. Доктор прошел сквозь строй обескровленных лиц и устроил себе приемную в первой же палате, благодаря судьбу за то, что в больнице оказалось так много пустых коек. В палате через коридор уже работал доктор Бехрер.
— Принесите мне полдюжины фонарей, — распорядился Форрест.
— Доктору Бехреру нужны йод и пластырь.
— Возьмите… Пожалуйста, Шинки, встань у дверей, и пусть сначала вносят только тех, кто не может ходить. Попросите сбегать в бакалейную лавку — нет ли там свечей.
За окном на улице стало вдруг шумно: кричали женщины, кто-то громко отдавал распоряжения добровольцам, взявшимся расчистить дороги, напряженные, прерывистые голоса людей, доведенных до крайности. Около полуночи прибыл первый отряд Красного Креста. И хотя теперь к трем работавшим докторам прибавилось еще двое, время было упущено. Уже к десяти часам стали привозить трупы, их было двадцать, двадцать пять, тридцать, потом сорок — список мертвых все увеличивался. Этим уже ничего больше не было нужно; сложенные в гараже за домами, они могут подождать. А поток раненых — сотни и сотни людей — все продолжал нарастать, наводняя старое здание больницы, рассчитанное от силы на восемьдесят человек. Ураган лишил их рук, ног, ребер, у них были повреждены шейные позвонки, растерзаны спины, уши, локти, веки, носы; раны, нанесенные летящими досками, случайными осколками в случайных местах. И всех их, живых или мертвых, доктор Джанней знал в лицо и почти всех — по именам.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, с Билли все в порядке. Подержите его, нужно сделать ему перевязку. Люди прибывают в город каждую минуту, но кругом так темно, что им не найти дороги.
— Миссис Оаки, все будет хорошо. Сейчас Ив прижжет вам рану йодом. А я осмотрю этого мужчину.
Два часа ночи. Старый доктор из Веттлы устал и ушел спать, но теперь прибыли новые люди из Монтгомери, и его было кем заменить. В воздухе, тяжелом от дезинфекции, бормотание бесчисленных людей сливалось в невнятный шум, который, нарастая, обрывками продирался к сознанию доктора.
— И я перекувырнулся, и снова и снова. А он все толкал меня. И тут я натолкнулся на куст и ухватился за него…
— Джефф! Где же Джефф?
— Бьюсь об заклад, этот прохвост удрал, отсюда…
— …Успели остановить поезд как раз вовремя. Все пассажиры выскочили из вагонов и помогли оттащить с рельсов упавшие столбы…
— Где же Джефф?
— А он говорит: давайте спустимся в погреб. А я говорю: у нас нет погреба.
— …Вы говорите пять секунд? По-моему, прошло не менее пяти минут.
Кто-то сообщил Форресту, что Джина и Роуз тоже видели здесь с младшими детьми. Он был около их дома, но, увидев, что дом цел, поторопился проехать мимо. Им, Джаннеям, повезло — его собственный дом тоже оказался за пределами торнадо…
Неожиданно зажглось электричество, и доктор увидел, как люди собираются у палаток Красного Креста в ожидании горячего кофе, и тут же почувствовал, насколько устал.
— Вам бы лучше пойти отдохнуть, — сказал молодой врач. — Я заменю вас. Мне помогут две сестры.
— Да-да, да-да… Я только закончу с этим.
Раненых эвакуировали на поездах в другие города тотчас же после того, как их раны были обработаны и забинтованы, а на их место сразу же поступали новые. У него осталось всего двое, и первым из них оказался Пинки Джанней. Доктор приложил стетоскоп к его сердцу. Оно билось слабо. То, что Пинки выжил во время катастрофы, само по себе было чудом. Каким образом он попал сюда? Кто его нашел и доставил? Все это было необъяснимо. Доктор обнаружил несколько ушибов, два пальца были сломаны, грязь набилась а уши — это происходило со всеми пострадавшими, — но только и всего. Доктор задумался, но стоило ему закрыть глаза, как тотчас же перед ним возник образ Мэри Деккер, она уходила, оставляла его одного. Доктор поспешно открыл глаза. Нечто привычно-профессиональное, не имеющее ничего общего с его чувствами, его болью и обидой, уже вступило в действие, и он был не в силах это остановить. Он вытянул руки перед собой, они слегка дрожали.
— Черт бы вас побрал! — пробормотал он.
Выйдя из комнаты и пройдя по длинному коридору в укромный уголок, доктор вытащил свою фляжку с остатками кукурузной водки и выпил. Вернувшись, он продезинфицировал инструменты, подозвал сестру и со скальпелем в руке опустился на колено у головы племянника.
3
Два дня спустя доктор медленно ехал по пустынной разоренной долине.
Проследить путь Дьявола было не так уж трудно. Он гнался семимильными шагами по всей долине, вырывая с корнем целые рощи, попадавшиеся ему на пути, иногда он, подобно горожанину, шел по мощеной части дороги, если ему было по пути с этой дорогой, а затем сворачивал с нее и мчался дальше, туда, куда ему хотелось. Кое-где следы Дьявола видны были и на полях хлопка, который вдруг буйно расцвел за эти две отчаянные ночи. На самом деле этот хлопок был выворочен из сотен подушек, матрацев, одеял и возвращен к месту своего рождение.
Проезжая мимо церкви, доктор остановился и сосчитал свежие бурые холмики, появившиеся на кладбище. Он приближался к самому центру бедствия. Вот и дом Хоудена, здесь было убито трое, от дома осталась длинная печная труба, груда мусора и чудом сохранившееся, как будто в насмешку, огородное чучело. В разрушенном доме на пианино взобрался петух, шумно возвещая, что он является царем этого государства тряпья, ботинок, календарей, стульев, оконных рам, тростей, тряпок, сплющенного радиоприемника и колченогой швейной машины. Повсюду были разбросаны постельные принадлежности одеяла, матрацы, пружины от кроватей, растерзанные подушки, — доктор почему-то подумал о том, как много времени человек проводит в постели.
В полях то там, то тут паслись коровы и лошади, и многие из них были вымазаны йодом. Наконец около одной из палаток Красного Креста доктор увидел маленькую Хелен Килрайн, она сидела у входа в палатку, держа в руках кошку.
— Здравствуй, моя девочка, — сказал доктор, и сердце у него сжалось. Понравился твоей киске торнадо?
— Нисколько.
— Что же она делала?
— Она мяукала.
— Ах вот как.
— Она хотела убежать, но я прижала ее к себе, а она меня исцарапала видишь?
Он тревожно и пристально взглянул на нее.
— Кто же заботится о тебе?
— Сестры из Красного Креста и миссис Уэллс, — ответила Хелен. — Моего папу ранило. Он заслонил собой меня, и меня не тронуло нисколечко. А я заслонила собой киску. Папа в госпитале в Бирмингеме. Наверное, он скоро вернется и построит для нас с киской новый дом.
Доктор молчал. Он знал, что ее отец уже не построит ей нового дома: он умер этим утром. Она осталась одна, но она этого не знала. Вокруг нее простирался мир, темный и равнодушный.
Он спросил:
— У тебя есть какие-нибудь родственники, Хелен?
Она подняла к нему доверчиво свою славную мордочку и сказала:
— Я не знаю.
— Но ведь у тебя есть киска, правда?
— Да, но это только киска, — возразила она тихо и, тут же устыдясь, прижала кошку к себе.
— Она, наверное, доставляет тебе много хлопот?
— Ну что ты, — сказала она поспешно. — Какие же это хлопоты? Она даже и не ест ничего почти.
Доктор опустил было руку в карман, но передумал.
— Миленькая, я скоро вернусь, сегодня же. А ты как следует смотри за своей киской, ладно?
— Конечно, — просто ответила девочка.
Доктор поехал дальше и остановился у дома, который чудом уцелел. Уолт Капс, хозяин этого дома, чистил ружье на переднем крыльце.
— Что вы делаете, Уолт? Хотите застрелить следующий торнадо?
— Следующего не будет.
— Как знать. Посмотрите-ка на небо. Что-то слишком быстро темнеет.
— Нет, на ближайшую сотню лет даю гарантию, — усмехнулся Уолт и щелкнул затвором ружья. — Это для бандитов. Их за эти дни развелось больше чем надо. А черномазых среди них, заметьте, не так уж много. Пожалуйста, если будете в городе, попросите прислать нам несколько полицейских.
— Обязательно попрошу. А вы, я вижу, совсем не пострадали.
— Слава богу, нет. Мы все шестеро были дома и остались целы и невредимы. Торнадо отхватил у нас одну курицу и, возможно, до сих пор гонит ее где-нибудь по дорогам.
Доктор поехал в город. Он чувствовал какое-то странное возбуждение и не мог понять, в чем дело. «Вероятно, от погоды, — решил он. — Что-то похожее творилось со мной и в прошлую субботу».
В течение последнего месяца у него время от времени возникало желание уехать. Когда-то он надеялся найти в этих краях тишину и покой. Жизненная энергия, в свое время поднявшая его над средой, стала истощаться, и он вернулся на родину, чтобы наблюдать в тишине, как вращается Земля, чтобы жить простой и ясной жизнью среди простых людей, которых он любил. Тишина! Он понимал, что недавняя ссора с семьей брата не пройдет бесследно, с того момента все здесь переменилось, и этого уже не забыть. Он видел, как эти мирные долины превратились в поля смерти и ужаса. Здесь больше нет покоя. Надо бежать!
Он увидел Бутча Джаннея, идущего по направлению к городу.
— Я шел к вам, — сказал Бутч хмуро. — Все-таки вы оперировали Пинки, не так ли?
— Садись в машину… Да, я оперировал Пинки. Откуда ты знаешь?
— Нам сказал Бехрер.
Он быстро искоса взглянул на доктора, и тот уловил этот подозрительный взгляд.
— Говорят, он и дня не протянет.
— Я очень сочувствую твоей матери.
Бутч неприятно засмеялся.
— Да, вы сочувствуете…
— Я сказал, что сочувствую твоей матери, — повторил доктор резко.
— Я слышал, что вы сказали.
Некоторое время они ехали молча.
Становилось темней, где-то вдалеке, к югу, слышались слабые раскаты грома.
— Я надеюсь, — Бутч сузил глаза, — вы по крайней мере не были пьяны, когда оперировали Пинки?
— Видишь ли, Бутч, — очень медленно начал доктор, — это я сыграл с вами грязную шутку, это я пригласил сюда своего старого друга — Торнадо.
Ответа не последовало. Доктор обернулся. Лицо Бутча смертельно побледнело, рот широко раскрылся, глаза устремились в одну точку. Он пытался сказать что-то, но только протянул руку вперед, и тогда доктор увидел.
Огромная куполообразная черная туча заслонила небо в полумиле от них и, надвигаясь, все расширялась и расширялась, а вслед за ней, обгоняя ее, уже мчался со свистом и завыванием сильный ветер.
— Он возвращается, — выдохнул доктор.
Резко нажав на акселератор, он направил машину к железному мосту через реку Бинбигрик. Через поля сотни людей бежали в том же направлении. Доехав до моста, он выскочил из машины и схватил Бутча за рукав.
— Вылезай же, да вылезай же ты, болван!
Тотчас же они очутились среди людей, беспорядочно толпившихся под мостом.
— Неужели он снова придет сюда?
— Нет, нет, он уходит, заворачивает!
— Нам пришлось бросить дедушку!
— О господи Иисусе, спаси, спаси меня! Спаси меня! Помоги мне!
— Боже, спаси мою душу!
Снова порыв ветра, такой пронзительный, что у доктора побежали мурашки по коже. И вдруг неожиданно в наступившей тишине хлынул ливень. Доктор подошел к краю моста и выглянул наружу.
— Все прошло, — сказал он, — нас захватило только краем. Центр оказался где-то далеко справа.
Он огляделся вокруг, теперь можно было даже различить предметы кустарник, низкие деревья, бревна и невспаханные поля. Он вышел из-под моста и достал часы, стараясь разглядеть, сколько же было времени, но стена дождя была настолько плотной, что ему это не удалось.
Он промок до костей и снова забрался под мост.
Бутч лежал в самом дальнем углу, дрожа всем телом. Доктор стал трясти его:
— Ураган двинулся в направлении вашего дома! — прокричал он. — Возьми себя в руки! Кто остался дома?
— Никого там нет, — пробурчал Бутч. — Они все в госпитале у Пинки.
Ливень медленно и незаметно превращался в град: сначала редкие, маленькие дробинки, затем более крупные, все крупнее и крупнее, пока удары града о железную поверхность моста не превратились в оглушающую, непрерывную, все нарастающую барабанную дробь.
Люди под мостом, чувствовавшие себя приговоренными, стали постепенно приходить в себя. То тут, то там слышались вспышки смеха, сначала тихого, но незаметно переходящего в истерику. Напряжение, доведенное до предела, прорвалось в оглушительном, все нарастающем хохоте, недостойном и бессмысленном. Даже доктор почувствовал, что готов так же дико захохотать, как они.
— Это хуже стихийного бедствия, — сказал он себе строго. — Это становится невыносимым.
4
Больше в эту весну торнадо не суждено было посетить Алабаму. Второй торнадо (в народе считали, что это был все тот же, первый, которому вздумалось вернуться назад, ибо для жителей графства Чилтон торнадо стал одушевленной силой, определенной, как языческий бог) разрушил около дюжины домов, и среди них дом Джина Джаннея, и поранил около 30 человек. Но на этот раз, возможно, потому, что каждый уже выработал собственный план защиты, смертельных случаев не было. Напоследок торнадо драматически раскланялся — целиком снес главную улицу города Бендинга, сорвал телефонные провода и разрушил фасады трех магазинов, включая аптеку доктора Джаннея. Через неделю появились новые дома, построенные из обломков старых; и к концу длинного и буйного лета в Алабаме новая трава зазеленеет на свежих могилах. Но пройдет еще немало лет, прежде чем люди этих краев перестанут отсчитывать события как случившиеся «до прихода торнадо» или «после прихода торнадо», а во многих семьях благополучие и счастье было утеряно навсегда.
Доктор Джанней решил, что наступил момент, наиболее подходящий, чтобы уехать. Он продал все, что осталось от его аптеки, в основном вся его собственность была утеряна во время катастрофы, а дом передал брату, пока тот не выстроит себе новый. Он собирался поехать в город на поезде, потому что на его машине, которая во время бури налетела на дерево, можно было добраться лишь до вокзала.
Много раз по дороге на станцию он останавливался, чтобы попрощаться со знакомыми, среди них был и Уолт Капс.
— Все-таки торнадо добрался и до вас, — сказал доктор, глядя на унылый сарай, одиноко стоявший среди мусора и развалин.
— Да еще как, — отвечал Уолт. — Но, подумайте, нас было шестеро в доме, и никого даже не поцарапало. Я благодарю бога за это.
— Вам действительно повезло, Уолт, — согласился доктор. — Вы случайно не знаете, куда увезли Хелен Килрайн с Красным Крестом — в Монтгомери или в Бирмингем?
— В Монтгомери. Я как раз был в городе, когда она пришла туда со своей кошкой и искала кого-нибудь, кто мог бы перевязать ей лапу. Хелен прошла много миль в град и дождь, но единственное, что ее заботило, была кошка. Такая мужественная девчонка)
Доктор помолчал.
— Вы не знаете случайно, у нее остался кто-нибудь из родственников?
— Нет, не знаю, — отвечал Уолт. — Думаю, что нет.
В последний раз доктор остановился у дома своего брата. Все, даже самые маленькие, были во дворе. Они разбирали обломки. Бутч устроил навес, под который они складывали все, что сохранилось от их добра. Среди обломков доктор заметил тот самый белый камень, который должен был стать стеной загона для скота. Доктор дал Джину стодолларовый чек.
— Когда-нибудь отдашь. Не перенапрягайся ради этих денег, — сказал он. — Это деньги, который я получил за аптеку. — Он прервал Джина, начавшего было благодарить: — Пожалуйста, запакуйте аккуратно мои книги, когда я за ними пришлю.
— Ты снова станешь работать врачом в городе, Форрест?
— Попытаюсь.
Братья торопливо обнялись, два малыша пришли проститься с дядей. Роуз стояла в глубине двора, на ней было старое синее платье — у нее не было денег на траур по старшему сыну.
— Прощай, Роуз, — сказал доктор.
— Прощай, — отвечала она и так же безучастно добавила: — Желаю тебе счастья, Форрест.
Ему захотелось как-то утешить ее, но теперь он понимал, что это бессмысленно. Он понимал, что столкнется с инстинктом материнства и что это та же сила, которая заставила маленькую Хелен пройти сквозь бурю со своей раненой кошкой.
На вокзале он купил билет в один конец до Монтгомери. Деревня казалась ему теперь нестерпимо унылой, и, когда поезд тронулся, он удивился, что шесть месяцев назад эти места были такими желанными для него.
Он ехал в купе один. Нащупав в боковом кармане фляжку, достал ее. «Как-никак человек в сорок пять, когда он начинает все сначала, имеет право на некоторую дозу дополнительного мужества». Он думал о Хелен: «У нее никого нет на свете. Может, теперь она станет для меня дочкой». Он похлопал по фляжке, затем с удивлением посмотрел на нее.

— Да, нам придется на время расстаться с тобой, старый друг. Кошка, ради которой проделали такой трудный путь, нуждается в большом количестве первоклассного молока.
Он уселся поудобнее и стал смотреть в окно. Он вспоминал события последней недели, а ветер, пробравшись из коридора в купе, ворошил его волосы, свистел над головой, мчался за ним, опережая его — словом, ветер как ветер, как ветры всего мира — циклоны, ураганы, торнадо, — серые и черные, ожидаемые и внезапные, одни — налетающие с неба, другие — из пещер преисподней.
Но никакому ветру не удастся больше причинить вред Хелен, он не допустит этого. Он задремал, но навязчивый сон заставил его проснуться. «Папа заслонил меня собою, а я заслонила свою киску».
— Все в порядке, Хелен, — сказал он вслух, он часто разговаривал сам с собой, — поверь мне, старый бриг еще продержится на воде при любой погоде.