СРЕДИ ХРАМОВ И САДОВ МЕСОПОТАМИИ
Пилигрим из Неаполя
В первые годы XVII в. ореолом славы в Италии было окружено имя неаполитанского купца Пьетро делла Балле.
Он много путешествовал в далекие экзотические страны, и земляки называли его Il Pellegrino — пилигрим. Пьетро, однако, путешествовал не в поисках драгоенных кореньев и шелковых тканей, как можно было бы предположить, к странствиям его побудила причина более романтическая, а именно — изведанное еще в молодости разочарование в любви. А потом уже, войдя во вкус и чувствуя неутолимую жажду новых впечатлений, Пьетро отправлялся в незнакомые страны, где редко ступала нога европейца.
Странно распорядилась судьба: приключения романтического купца стали памятными в истории археологии, а благодаря этому им стоит посвятить несколько минут внимания.
Давайте мысленно перенесемся воображением в Неаполь. В храме св. Марчеллино идет богослужение, заказанное Пьетро. В храме негде упасть яблоку: кумушки растрезвонили по всему городу о печалях молодого Пьетро и его решении. Двенадцать лет он был обручен с хорошенькой донной из богатого купеческого дома, и вдруг — гром среди ясного дня! — родители выдают ее замуж за кого-то другого.
Униженный, оскорбленный в самых нежных своих чувствах, юноша решил искать утешения в путешествиях. Пьетро, однако, не скрылся из города потихоньку. С типичной для южанина высокопарностью он театрально прощался с родными и друзьями. После окончания богослужения священник надел ему на шею золотой талисман в виде посоха пилигрима. Горожане поднимались на цыпочки, чтобы ничего не упустить из этого трогательного зрелища, а Пьетро торжественно клялся, что не вернется в Неаполь, пока не посетит гроб господень.
Путешествие в Иерусалим явилось лишь началом его странствий. Дело в том, что он не остановился на богоугодном паломничестве в святую землю. Пьетро посетил Венецию, Константинополь и Каир, побывал на труднодоступных в те времена островах Леванта, вдоль и поперек исходил Месопотамию и Сирию, добрался даже до Ирана.
В XVII в. такое путешествие было делом нешуточным. Это — многие месяцы изнурительного пути через степи и пустыни, горы и болота на твердой спине верблюда. Парусные суденышки были очень неудобны, их легко уничтожали бури; постоянно угрожала опасность пиратского нападения. Путешественник переносил зной и морозы, голод и жажду, грязь, болезни. На дорогах свирепствовали разбойники, а магометанское население относилось к европейцам с нескрываемой враждебностью.
Во время своих путешествий Пьетро делла Балле не порывал связи с родственниками из Неаполя. Он регулярно посылал им письма, нередко снабженные заглавием: «Из шатра моего в пустыне». В этих письмах он неожиданно блеснул писательским талантом. Отличный стиль, тонкий юмор, быстрота наблюдения и красочность описаний, но прежде всего, конечно, обилие забавных ситуаций и захватывающих интриг — все это в короткое время принесло ему головокружительный успех у земляков.
Пьетро делла Балле, как и подобало итальянцу с живым темпераментом, быстро оправился после любовного поражения. Свидетельствуют об этом фривольные похождения, которые он описывает со вкусом и большим юмором. Находясь на острове Хиос, он окунулся в водоворот веселья. Ни днем, ни ночью не прекращались танцы, песни и пленительные забавы с модницами-островитянками — Пьетро чувствовал себя в своей стихии. С лукавой хвастливостью он рассказывает, как в одном греческом городе монашки местного монастыря нежно его обнимали и целовали за то, что он с достоинством осадил турецкого вельможу, который требовал подарков и воздаяния почестей.
В Константинополе он прослышал, что султан обладает единственным в то время полным текстом сочинений Ливия, полученным в наследство от византийского императора. Пьетро загорелся желанием приобрести этот уникум и предложил за текст 6500 фунтов стерлингов. Но турецкий владыка отверг предложение дерзкого европейца. Тогда Пьетро попытался подкупить библиотекаря султана, обещая ему 12 500 фунтов стерлингов, если он выкрадет манускрипт. Интрига, однако, успехом не увенчалась, потому что нечестный чиновник не сумел отыскать в библиотеке ценного памятника литературы.
В Месопотамии Пьетро влюбляется во второй раз. Его избранницей оказывается восемнадцатилетняя девушка, но суровая судьба снова не щадит его. Вскоре после свадьбы молодая супруга заболевает таинственной болезнью и умирает.
Отчаяние подсказало Пьетро дьявольскую мысль: тело любимой он приказал набальзамировать и потом в течение четырех лет ездил с гробом по свету, пока не поставил его в фамильном склепе в Неаполе. Пьетро еще раз решил попытать счастья: женился на грузинке, подруге жены, которая ухаживала за ней во время болезни. Плодом супружества было 14 сыновей.
Путешествуя, Пьетро достиг даже южной Персии. На расстоянии 60 километров к юго-востоку от города Шираза его глазам предстала картина, наводящая ужас и поражающая своим величием. Здесь возвышались грандиозные руины, о которых он никогда не слышал. В долине, окруженной каменистыми холмами, виднелся великолепный амфитеатр с террасой, куда вели огромные лестницы, полуразрушенная колоннада, мощные потрескавшиеся стены, но прежде всего — гигантские львы, охраняющие массивные порталы[1].
Осматривая развалины. Пьетро не мог прийти в себя от изумления. Казалось, что пески, в течение веков нанесенные сюда раскаленными ветрами пустыни, словно осьминоги, обволокли ненасытными щупальцами стены, порталы, колонны. Глухая, таинственная тишина, окутавшая эти затерянные развалины, вселяла суеверный страх.
Величественные руины, растянувшиеся на полкилометра, в далекие времена были, несомненно, прекрасным дворцом. Кто воздвиг эти монументальные сооружения? Самые древние местные легенды относились лишь ко времени правления знаменитого халифа Багдада VIII в. Гарун-ар-Рашида, героя «Тысячи и одной ночи». А дворец, судя по всему, был воздвигнут гораздо раньше.
Бродя среди развалин, Пьетро заметил на кирпичах какие-то странные, загадочные значки. Сначала ему показалось, что это отпечатки когтей птиц, которые когда-то, очень давно, прыгали по влажным еще кирпичам. Но, приглядевшись как следует, он обратил внимание на то, что знаки эти складываются из ряда горизонтальных и вертикальных черточек. Все черточки имеют форму клиньев, несомненно, благодаря тому, что неизвестный художник, притрагиваясь палочкой к влажной глине, всякий раз вначале прилагал большее усилие.
Когда Пьетро привез оттиски этих знахов в Европу, там разгорелся жаркий спор: каковы их смысл и значение? Одни утверждали, что знаки представляют собой древнейшие письмена, другие упорствовали в том, что странные черточки являются просто-напросто примитивным орнаментом, которым
Клинопись
украшали стены иранских сооружений. Пьетро высказался в пользу первой версии. В одном из писем 1621 г. он сообщает, что насчитал 100 отдельных знаков и что каждый из них обозначает, по его предположению, целое слово. С достойной удивления проницательностью он высказал догадку, что клинопись следует читать слева направо, потому что острия горизонтальных клиньев всегда направлены в правую сторону. Оживленный интерес вызвали также и сами руины. Ученые верно предположили, что Пьетро делла Балле открыл развалины Персеполя — древней столицы персидских царей, — которую в VI в. до н. э. основал Кир, завоеватель Вавилона. Один из наследников Кира — Дарий — построил в Персеполе прекрасный дворец, насчитывавший сотни залов и комнат. Здесь он пребывал в ослепительной роскоши, облаченный в пурпурные, расшитые золотом одеяния. В его распоряжении было 15 тыс.дворцовых слуг, 1 тыс. всадников-телохранителей и 200 тыс. пеших воинов.
Персидская империя просуществовала только 200 лет. Основанная на эксплуатации покоренных народов и на военной деспотии, она оказалась слишком непрочной. Чтобы покрыть огромные расходы на содержание двора и войска, царские чиновники накладывали на трудящийся народ, особенно на крестьян, все новые и новые подати. Именно поэтому Александр Македонский, разгромив армию Дария, так легко подчинил себе народы и племена, входившие в состав поверженной Персии.
Победоносный Александр занял Персеполь, а царский дворец предал огню. Существуют разные версии относительно причин этого пожара. Греческий историк Диодор утверждает, что дворец поджег собственноручно Александр Великий «во время пьяной оргии, в минуту, когда потерял власть над своим рассудком». Другой историк, Клитарх, описывая этот же случай, рассказывает, что афинская танцовщица Таис во время танца бросила пылающий факел между деревянными колоннами дворца. Увидев это, пьяная компания приближенных Александра Македонского стала наперегонки хватать факелы и швырять их куда попало. Вся главная часть дворца с драгоценными тканями, скульптурой и вазами в мгновение ока была охвачена пламенем. Слугам с огромным трудом удалось спасти лишь несколько боковых крыльев сооружения.
Уцелевшие части дворца стояли еще многие века. Какое-то время там находилась резиденция халифов ислама, затем начались опустошительные набеги монголов и турок, и от дворца остались только развалины. Руины незаметно покрылись скупой растительностью, на них паслись овцы арабских пастухов. О происхождении их совершенно забыли, и только в XVII в. Пьетро делла Балле своим открытием напомнил Европе о былом великолепии Персеполя.
Итальянский путешественник вряд ли понимал, какую сокровищницу представляют собой горизонтальные и вертикальные черточки, скрывающие обширные сведения о цивилизациях,щумеровэ вавилонян, ассирийцев и других народов Ближнего Эостока, однако безусловной его заслугой является то, что он первым привез в Европу образцы клинописи и, вопреки мнению многих ученых, увидел в черточках древнейшие письмена, а не затейливый орнамент. Вот почему его имя навсегда сохранилось в истории археологии.
Клинопись начинает говорить
В первые годы XIX в. в немецком университетском городе Геттингене жил учитель греческого и латинского языков местного лицея Георг Фридрих Гротефенд. Учителя считали человеком немного странным, потому что любимым его занятием было решение всевозможных шарад и ребусов, в чем он проявлял необыкновенную смекалку и быстроту ориентации. Друзья и знакомые специально выискивали для него сногсшибательные задачи, но ни разу Гротефенд не дал посадить себя в калошу.
В 1802 г. в руки любителя головоломок попал один текст из Персеполя, над расшифровкой которого безуспешно бились многие ученые. Загадочные клинообразные значки заинтриговали его настолько, что не давали спать по ночам. Сидя однажды в баре, где он обычно проводил вечера за кружкой пива в кругу приятелей, Гротефенд сказал им не без хвастовства, что сумеет прочесть клинообразные письмена.
Друзья приняли это заявление с веселым недоверием. Клинопись в то время являлась самой модной научной проблемой, и всем было известно, какую непреодолимую трудность представляет собой ее расшифровка. Некоторые ученые вообще не верили в успех.
Во второй половине XVIII в. в Персеполь отправился датский ученый Карстен Нибур; он срисовал множество клинообразных значков, но не сумел прочесть ни одного слова. Не повезло также немцу Тихсену и датчанину Мюнтеру, хотя они и сделали немало правильных догадок.
Поэтому нечего удивляться, что в баре над Гротефендом стали подшучивать и подсмеиваться. Все знали о его способностях» но ведь слишком большая разница между решением невинного ребуса и дешифровкой клинописи, над которой ломали головы крупнейшие специалисты. Насмешки задели Гротефенда за живое. Учитель предложил пари, и оно было охотно принято.
Приступив к трудному делу, Гротефенд заметил, что персе-польская надпись заметно делится на три столбца. Может быть, надпись трехъязычна? Благодаря чтению произведений древних писателей, Гротефенд знал историю древнеперсидского государства; ему было известно, что около 540 г. до н. э. царь персов Кир захватил Вавилонское государство. А так как надпись исходит из Персеполя, то отсюда следует, что одна из трех колонок наверняка содержит текст на древнеперсидском языке. Но какая? Гротефенд рассуждал следующим образом: персидский язык — язык народа-победителя, логично поэтому предположить, что он занимает центральное место. Таким центральным местом является, по-видимому, средняя колонка. А боковые колонки? Возможно, они содержат перевод на языки двух самых многочисленных побежденных народов.
Приняв эту изумительно простую и одновременно остроумную гипотезу, Гротефенд пригляделся внимательнее к клинообразным знакам средней колонки. Неожиданно он заметил одну очень характерную деталь, за которую и ухватился. Среди клинообразных знаков дважды повторялась одна и та же группа или комбинация черточек, отделенная косой чертой, а следовательно, обозначающая целое слово. С присущей ему сообра зительностью он пришел к мысли, что текст сообщает о какой-то династической преемственности в персидском царском доме и что обе идентичные комбинации знаков могут ориентировочно обозначать царский титул. Согласно такому предположению, текст представлялся бы следующим образом: царь — имя царя — неизвестное слово А — царь — имя царя — неизвестное слово А — неизвестное слово Б.
Значение неизвестного слова А напрашивалось само собой. Несомненно, группа клинообразных знаков, обозначенная литерой А, передает слово «сын». Пополненный таким образом текст выглядел так: царь — имя царя — сын царя — имя царя — сын — неизвестное слово Б.
Отсутствие царского титула в последней части предложения (перед неизвестным словом Б) доставило много хлопот. Гипотеза, будто бы текст перечислял очередных царей одной династии, казалась поколебленной. Но Гротефенд не дал сбить себя с толку. Рассуждал он таким образом: если неизвестное слово Б, безусловно, имя какого-то перса, не снабжено царским титулом, как два предыдущие имени, то можно сделать вывод:
а) что человек, который носил это имя, не был царем;
б) что он должен был находиться в родстве с обоими царями, раз уже оказался в их обществе;
в) что, как об этом свидетельствует дважды повторяемое слово «сын», был их отцом и дедом.
В таком случае текст бы звучал: царь — имя царя — сын — царь — имя царя — сын — имя перса.
Гротефенд чувствовал, что находится на верном пути. Если бы ему удалось найти в истории персидских царей такую династическую ситуацию, когда какой-то перс, не будучи царем, имел бы, однако, сына и внука, которые вступили на трон, — в таком случае вопрос был бы решен. Тогда непрочитанные группы клинообразных знаков Гротефенд соответственно заменил бы историческими именами.
Учитель начал рыться в текстах древних историков и наткнулся на нужные имена. Так, персидский князь Гистасп имел сына Дария, персидского царя с 521 по 486 г. до н. э. Его внук и сын Дария, Ксеркс, известный тем, что пытался захватить Грецию, правил с 486 по 465 г. до н. э. Текст окончательно звучал: царь Ксеркс, сын царя Дария, сына Гистаспа.
Однако все обстояло не так просто, как кажется. Дело в том, что имена царей Гротефенд почерпнул из Геродота, где они даны в греческом звучании. Для определения фонетического звучания каждого отдельного клинообразного знака ему требовалось знать царские имена в их подлинном древнеперсидском звучании. Ключ к этой загадке Гротефенд искал в тексте Авесты — священном писании персов, язык которого довольно близок древнеперсидскому.
Несмотря на то что имя Гистапа встречалось там в нескольких вариантах (Гошап, Кистап, Густасп, Витасп), он сумел путем необыкновенно сложных умозаключений расшифровать девять алфавитных знаков клинописи древних персов. Лишь спустя 34 года, т. е. в 1836 г., немец Лассен, француз Бюрнуф и англичанин Роулинсон окончательно дешифровали алфавит.
Надпись на одинокой скале
На английском парусном судне, курсировавшем между Великобританией и Индией, служил корабельным юнгой Генри Фредерик Роулинсон. Смышленый подросток держал ушки на макушке, когда пассажиры, греясь на солнышке, рассказывали друг другу чудеса о странах Индостана, куда они направлялись как купцы и чиновники. Под впечатлением этих экзотических рассказов Роулинсон начал мечтать о путешествиях и приключениях. Морская служба показалась ему вдруг неволей, и он теперь ждал только случая, чтобы бросить ее.
Вовремя одного из рейсов он приглянулся губернатору Бомбея сэру Джону Малькольму, который предложил ему вступить в один из военных отрядов Ост-Индской компании. Роулинсон с радостью согласился, и в 1826 г., 16 лет от роду, перешел на службу в это пользующееся дурной славой акционерное общество, хоторое получало баснословные прибыли за счет ограбления Индии и эксплуатации индийского народа.
Роулинсон, видимо, сумел выслужиться перед своими хозяевами, ибо вскоре получил офицерские эполеты, а в 1833 г. он уже майор и занимает должность инструктора персидской армии.
Спустя шесть лет английское правительство назначает Роулинсона политическим агентом в Афганистане. В последующие годы он поочередно — консул в Багдаде, член британского парламента и, наконец, посол при дворе персидского царя в Тегеране.
От скромного юнги до дипломатического представителя великой державы — это карьера необычная. Чем же объясняется головокружительный успех Роулинсона? Сегодня мы знаем, что он являлся асом английской разведки. В его руках были сосредоточены нити всех политических интриг Ближнего и Среднего Востока. Верный слуга британского империализма, он подстрекал азиатские народности и племена против России, сеял вражду между персами и афганцами, замышлял даже заговор против персидского правительства, хотя и находился на его содержании в качестве военного инструктора.
Не стоило бы и говорить о Роулинсоне, если бы не тот факт, что именно ему принадлежит немалая роль в дешифровке клинописи. Агенты «Интеллидженс сервис» очень часто скрывали свою шпионскую деятельность под маской научных исследований и археологических раскопок, но Роулинсон выделялся из их среды тем, что был действительно добросовестным исследователем клинообразного письма и в этой области добился серьезных научных результатов. Ничего не зная об изысканиях Гротефенда, он прочел, руководствуясь подобным же методом, не только имена ранее упомянутых персидских властелинов, но расшифровал также еще несколько знаков алфавита древ не персидской клинописи. Когда наконец в 1838 г. он ознакомился с работой Гротефенда, то пришел к выводу, что результаты его собственных исследований гораздо лучше.
Выполняя тайные поручения своих хозяев, Роулинсон часто переезжал с места на место. Во время путешествий он бывал также в Бехистуне, где ему встретилось нечто совершенно удивительное. Находясь однажды километрах в 20 от Керманшаха, он в изумлении остановился перед отвесной обшарпанной скалой, которая на 1000 метров возвышалась над выжженной солнцем равниной.
На высоте 100 метров над пропастью Роулинсон увидел знаменитую «Бехистунскую надпись». На плитах, прикрепленных к скале, явственно вырисовывались барельефы — бородатые мужи в ниспадающих персидских одеяниях; там же виднелись столбцы клинописи.
Этот грандиозный барельеф знали десятки поколений людей, населяющих страны Ближнего и Среднего Востока. У подножия Бехистунской скалы лежала когда-то дорога в Вавилон, а сейчас там находится оживленный торговый путь, связывающий Керманшах с Багдадом.
С незапамятных времен тянулись по этой дороге неповоротливые купеческие караваны, брели одинокие путешественники. Загадочные фигуры, высеченные в скале, наполняли суеверным страхом путников и местных жителей.
Барельеф произвел на Роулинсона огромное впечатление. Нередко он часами рассматривал его в бинокль. Какое же неисчерпаемое богатство исторических сведений таилось в этих знаках, состоящих из горизонтальных и вертикальных клиньев! Расположение столбцов указывало на то, что текст составлен на трех языках. Если, размышлял англичанин, уже дешифровали древнеперсидский алфавит, так, может, ему посчастливится открыть тайну двух других языков. До тех пор никто даже не думал об этом: настолько беден был сравнительный материал — он насчитывал всего-навсего 20 знаков уже упомянутой надписи из Персеполя. Между тем надпись на Бехистунской скале содержала, как сосчитал в бинокль Роулинсон, свыше четырехсот 20-метровых строк клинописи. Теперь можно было покуситься и на дешифровку надписей на неизвестных языках. Но дело это оказалось далеко не простым. Прежде всего нужно было взобраться на отвесную стену скалы и, вися над пропастью, точно скопировать, черточка за черточкой, все знаки. Такого типа предприятие требовало применения длинных лестниц, веревок и крючьев, снаряжения, раздобыть которое было очень трудно в условиях отсталой страны.
Однако желание добраться до барельефа не давало Роулинсону покоя. Целыми неделями он детально обследовал каждую трещину в скале и обдумывал самые различные способы отчаянного подъема. Однажды он сделал открытие, которое вселило в него надежду. Англичанин заметил, что под подписью во всю ее длину высечен в скале карниз, который служил древнему скульптору лесами. «Только бы туда добраться, — подумал Роулиисон, — а тогда уже нетрудно будет скопировать весь текст». С риском для жизни, пользуясь веревками и крючьями, он достиг наконец цели и, привязавшись к выступам скалы, начал перерисовывать знаки в толстый блокнот. Работа эта тянулась несколько месяцев. Он ежедневно поднимался на скалу и, передвигаясь вдоль карниза, скопировал нижние строки. Но оказалось, что с карниза невозможно увидеть верхнюю часть надписи, так как высота барельефа достигала семи метров. Тогда Роулиисон подтянул на веревке лестницу и, поднимаясь по ней все выше и выше, сумел срисовать еще несколько строк. Самой же верхней части ему гак и не удалось разобрать.
Свою работу Роулинсон не закончил. Получив вызов начальства, он прервал ее и поспешно выехал в Афганистан. Только в 1847 г. он вернулся в Бехистун. На этот раз нужно было добраться до почти неприступной части надписи. Сам Роулинсон уже боялся рисковать и поэтому нанял для этой цели молодого курда. Привязавшись к веревке, спущенной с вершины скалы, молодой смельчак вбил вдоль стены деревянные клинья. Перевешивая затем лестницу с клина на клин и взбираясь по ней, курд прижимал к отдельным фрагментам надписи влажный картон, получая таким способом точный оттиск. Через несколько недель Роулинсон сделался единственным в мире обладателем огромного клинописного текста, являвшегося бесценным научным материалом. В 1848 г., после 11 лет кропотливой работы, он представил его Азиатскому королевскому обществу в Лондоне.
«Бехистунская надпись», как мы уже говорили, содержала тексты на трех разных языках. Центральный столбец был написан по-древнеперсидски. Прочтение его, благодаря предыдущим работам ученых, не представляло уже особого труда. Но оставалось еще два столбца. Один из них, написанный силлабической системой, т. е. с помощью клинообразных знаков, выражающих целые слоги, а не отдельные буквы алфавита, являлся переводом персидского текста на язык иранского племени эламитов. Государство эламитов уже давно перестало существовать, но язык его жителей был широко распространен в Персии, чем и объясняется наличие надписи на Бехистунской скале.
Бехистунская скала. Деталь рельефа и надписи
К тому времени датчанин Нильс Вестергард нашел ключ к пониманию языка эламитов; благодаря его открытию Роулинсон и еще один англичанин — Норрис — вскоре расшифровали 200 знаков этого столбца.
Осталось дешифровать третью надпись, представлявшую собой, как оказалось позднее, перевод на ассиро-вавилонский язык. После кропотливого и сложного сравнительного анализа Роулинсон сделал открытие, его поразившее: письмо это казалось запутанным, лишенным всякой логики. Если в древнеперсидском письме каждый клинообразный знак служил для обозначения отдельной буквы алфавита, а в эламитском — слогов, то в ассиро-вавилонском письме все было гораздо сложнее. Здесь один и тот же знак мог обозначать и слог и целое слово.
По мере того как Роулинсон ближе знакомился с этим письмом, обнаружилось обстоятельство, которое сильно его обеспокоило. Дело в том, что один и тот же знак мог служить для обозначения нескольких звуков и даже нескольких разных слов.
И наоборот — разные, совершенно непохожие друг на друга знаки использовались для обозначения одного и того же слога или одного и того же слова. Так, например, для звука Р в этом письме имелось целых шесть клинообразных знаков; они употреблялись в зависимости от того, с каким гласным Р соединялось. В слогах РА, РИ, РУ, АР, ИР или УР звук Р изображался всякий раз иным клинообразным знаком. Более того, когда к этим слогам примыкал какой-либо согласный, как, например, РА + М, т. е. возникал новый слог РАМ, то в этом сочетании буква Р изображалась совершенно по-иному.
Из понятных соображений мы не хотим здесь вдаваться в подробности, но, чтобы читатель мог себе представить буквально невообразимые трудности, с которыми столкнулся Роулинсон, скажем еще об одной особенности этого письма. Когда несколько клинообразных знаков соединялось вместе, обозначая какой-то предмет или понятие, то окончательное звучание этого сочетания не имело ничего общего со звучанием его составных частей. Так, например, имя царя Навуходоносора должно было бы звучать, согласно его отдельным составным фонетическим частям: Ан-па-са-ду-сис, между тем оно произносилось Набукудур-риуссур.
Когда Роулинсон опубликовал результаты своей кропотливой работы, ученые сначала решили, что он пошутил. Возможно ли, говорили они, чтобы кто-нибудь мог придумать настолько запутанную систему письма, которая для того ведь и создается, чтобы быть средством общения между людьми? И только убедившись, наконец, что Роулинсон не совершил никакой мистификации, некоторые из них стали считать, что письмена такого типа не поддаются дешифровке.
Дело по существу казалось безнадежным. Но, как это нередко случалось в истории археологии, по счастливому стечению обстоятельств как раз в это время было сделано новое сенсационное открытие. Французский археолог Ботта, о котором речь будет идти в следующей главе, откопал в руинах Дур-Шарруки-на около сотни глиняных табличек с клинописью, относящихся к VII в. до н. э. Этот материал был поистине мечтой лингвиста — таблички содержали целый ряд энциклопедических сведений. Ныне они считаются древнейшей энциклопедией в истории человечества. На табличках столбцами располагались рисунки различных предметов, а рядом давались соответствующие названия на вавилонском языке и клинописные знаки, обозначающие их фонетическое звучание. По всей вероятности, эти таблички являлись пособием для учеников писцовых школ в тот период, когда пиктографическое (картинное) и силлабическое письмена упрощались и создавалось алфавитное письмо.
Древнейшая в мире энциклопедия дошла до нас, правда, в небольших отрывках, но она дала ученым основу для дешифровки 200 знаков ассиро-вавилонского письма.
В течение всего лишь нескольких лет объединенными усилиями многих ученых ассирология сделала огромные успехи, появились даже первые грамматики ассирийского языка.
Хотя и нельзя преуменьшать заслуги Роулинсона, не был он, однако, ученым в высоком, благородном смысле этого слова, самоотверженным и бескорыстно преданным науке. Будучи агентом разведки и зная тайны шифров, он взялся за дешифровку «Бехистунской» надписи из побуждений далеко не научных. Им руководило скорее желание побить рекорд в области, которая в то время была предметом всеобщего интереса, а также неудержимое стремление прославиться. В погоне за лаврами он не останавливался даже перед тем, чтобы присвоить себе плоды чужой работы. Немалый скандал вызвало его столкновение с ассирологом X. Хинксом, который сделал ряд важных открытий в области древнеперсидского языка. Роулинсон окольными путями пронюхал об этом и немедленно отослал в Лондон, где как раз печаталась его работа, специальное письмо, в котором результаты Хинкса выдал за собственное открытие. Когда его обвинили в плагиате, он пытался доказать с помощью поддельного почтового штемпеля, что письмо в Лондон он отослал раньше, чем мог бы узнать об открытии Хинкса. Скандал поначалу утих, но через несколько лет плагиат Роулинсона и подделка почтового штемпеля были совершенно доказаны.
Дешифровкой ассирийского письма одновременно с Роулинсоном занималось несколько ученых. Однако все еще были сомнения относительно правильности дешифровки. Когда Роулинсон начал публично хвалиться, что может прочесть даже самые трудные клинообразные надписи, Азиатское Королевское общество в Лондоне решилось на шаг, беспрецедентный в истории науки. Четырем крупнейшим специалистам оно послало четыре запечатанных конверта, содержащих один и тот же только что найденный ассирийский текст, и предложило прочесть его. Роулинсон, Тальбот, Хинкс и Опперт расшифровали текст каждый порознь, согласно своему собственному методу, и перевод отослали в запечатанных конвертах специально созданной для этой цели комиссии.
Все переводы оказались почти идентичны. Некоторых, правда, несколько шокировал метод, избранный Азиатским Королевским обществом, они считали его несовместимым с честью науки, но тем не менее одинаковые переводы не оставляли места никаким сомнениям — дешифровку труднейшего ассирийского письма следовало считать пройденным этапом. В 1857 г. упомянутые переводы были опубликованы в печати под названием «Надпись царя Ассирии Тиглатпаласара, переведенная Роулинсоном, Тальботом, Хинксом и Оппертом». Из содержания древнейшей «Бехистунской надписи» следовало, что в 539-521 гг. до н. э. в Персии царствовал Камбис. В его государстве часто вспыхивали волнения и политические восстания покоренных и жестоко эксплуатируемых народов. Да и в самом царском доме частенько разгорались споры и велась борьба между династиями — все это серьезно ослабляло власть монарха и закончилось тем, что брата царя, Бардию, приговорили к смерти. В разных частях страны появились самозванцы, претендующие на трон. Самым грозным из них был маг, т. е. жрец религии зороастризма, Гаумата. Выдавая себя за Бардию, который якобы убежал из темницы прежде,чем его казнили, он собрал огромную армию сторонников.
Однако царь неожиданно умер в 521 г. до н. э., не оставив непосредственного престолонаследника. Правом династического преемника пользовался один из князей боковой линии Ахеменидов — Гистасп, уже известный нам по надписи в Персеполе. Это был человек беспомощный и трусливый, который перед лицом волнений в стране предпочел отречься от трона в пользу своего сына Дария.
Дарий I оказался энергичным правителем и отважным воином, поэтому в короткое время расправился по очереди со всеми мятежниками. Он пожелал на вечные времена сохранить память о своих триумфах, чтобы потомки не забыли, что он, Дарий, царь Персии, восстановил единство государства и является единственным законным наследником Камбиса.
Историю своих деяний он повелел высечь на скале, притом в таком месте, чтобы надпись была хорошо видна, а одновременно, чтобы недоступность места сохранила ее от уничтожения. На отвесной скале, возвышающейся над оживленной дорогой в Вавилон, он решил сделать, казалось бы, невозможную вещь. Невольники, подвешенные на веревках над пропастью, на убийственной жаре и под палящими ветрами пустыни, высекали в суровом камне уже упомянутый карниз, на котором затем укрепили леса. Тяжелые плиты с барельефами они подтягивали наверх и прикрепляли их к стене скалы, при этом не один из них терял равновесие и с криком падал в бездну.
Этому барельефу 2500 лет. На первом плане холодная неподвижная фигура Дария, опершегося на огромный лук. Правая нога его покоится на поверженном Гаумате, который посмел посягнуть на царский скипетр. За царем стоят двое его приближенных с колчанами и копьями. У стоп царя со связанными ногами и с веревками на шеях — девять униженных мятежников, «девять царей лжи», как о том гласит надпись. По бокам и ниже этой группы видны 14 столбцов клинописного текста, прославляющего на трех языках триумфы великого Дария.
Текст этот гласит;
«Когда я в Вавилоне был, эти страны от меня отошли: Персия, Сузиана, Мидия, Ассирия, Египет, Парфия, Маргиана, Саттагидия, Скифия. И вот что свершил я по милости Ахурамазды. В год, когда я начал царствование мое, девятнадцать битв провел я. Провел я их по воле Ахурамазды и девять царей в неволю захватил. Был среди них один, что Гаумата звался. Лгал он. Ибо так говорил: я — Бардия, сын Кира. Бунт поднял он в Персии. Был также другой: Нидинту звался, а был он вавилонянином. Лгал он. Ибо так говорил: я — Навуходоносор, сын Набонида. Это он бунт в Вавилоне поднял».
Помещая надписи на Бехистунской скале, Дарий был убежден в немеркнущем историческом значении своих военных подвигов. Для нас, однако, его победы представляют гораздо меньший интерес, чем распоряжение царя сделать надпись на трех языках. Трехъязычность текста стала той волшебной палочкой, которая настежь отворила нам ворота в древнейшие цивилизации Шумера, Вавилонии и Ассирии, расширяя наши знания истории человечества вглубь на несколько тысяч лет.
В стране тысячи и одной ночи
О Месопотамии, или Двуречье, лежащем между Евфратом и Тигром, до самого конца XVIII в. было мало что известно. Туманные сведения о бурном и богатом прошлом этой страны черпали из Библии да из малочисленных и к тому же противоречивых описаний древних путешественников. Здесь, в Ниневии и в Вавилонии, господствовали, как утверждает Ветхий завет, жестокие цари-воины, которых Иегова покарал своим гневом за идолопоклонство. Но многие европейцы уже в то время считали Библию сборником легенд, а рассказы о многолюдных городах и могущественных царях Ассирии и Вавилонии — по меньшей мере большим преувеличением. представления об этих неизвестных цивилизациях исчерпывались сведениями о существовании Вавилонской башни и Висячих садов Семирамиды.
Сегодня на месте бывшей Ассирии и Вавилонии лежит Ирак со столицей Багдадом. Страна эта граничит на севере с Турцией, на западе — с Сирией и Трансиорданией, на юге — с Саудовской Аравией, а на востоке — с Ираном, который тогда назывался Персией. Наиболее достоверные исторические данные о бывшей Месопотамии относятся лишь к I в. н. э. Известно, что, несмотря на непрерывные войны, бесчисленные вторжения завоевателей и смены правителей, Месопотамия продолжала оставаться многолюдной и богатой страной, где процветали торговля и ремесла, искусство и архитектура.
До той поры, пока оросительные каналы на этой территории содержались в хорошем состоянии, ни одна война и ни одно вторжение завоевателей не смогли уничтожить плодородной земли. Разумная система каналов, распределяющая воды Тигра и Евфрата по широким просторам, являлась главным и единственным источником благосостояния Месопотамии. Люди не помнили, кто соорудил так умно и заботливо эти каналы. Никто даже не догадывался, что строители их жили за несколько тысячелетий до нашей эры в библейских городах Уре, Вавилоне и Ниневии. В Месопотамии сменялись правители, народы, культуры. После шумеров, аккадцев, ассирийцев и халдеев пришли сюда персы, потом — греки, а сельское население продолжало жить своей собственной жизнью, улучшая каналы и собирая урожаи. Жестоко эксплуатируемые бесправные люди, которых насильно гнали в войска и в копи, создавали богатство страны. Это они трудились, как каторжники, воздвигая многочисленные богатые города, храмы и дворцы, благодаря им расцветали архитектура и искусство, литература и наука, роскошью окружали себя цари, аристократы и сатрапы.
В средневековье Месопотамия пережила период нового подъема. Одновременно с захватом страны магометанами сюда из Дамаска был перенесен главный центр ислама. Халифы сделали своей столицей Багдад, пышность, совершенство архитектуры и сказочное очарование которого стали легендарными.
Позднее страну захватили турки под предводительством сельджуков. Они создали Великую багдадскую империю, но внешне мало что изменилось в этом краю. Сеть каналов и речных шлюзов сохранилась в целости, несмотря на бурные, трагические события, и земля продолжала давать богатые урожаи. И только целый ряд грабительских нашествий монголов во главе с Хулагу и Тамерланом превратили страну в пепелище. Была разрушена система каналов, и земля, лишенная живительной влаги, перестала родить, высохла и потрескалась под палящими лучами солнца и, наконец, превратилась в море сыпкой, летучей пыли… Цветущий край стал пустыней с загадочными курганами; по безбрежным степям бродили кочевые племена.
С тех пор на многие века люди забыли о существовании древней Месопотамии. Однако время от времени сюда прибывали путешественники из Европы. Именно они рассказывали о таинственных холмах, возвышающихся среди безмолвной равнины. Вокруг курганов гуляли черные бури, заметая их подножия желтым сыпучим песком. Бедуины, пасущие своих верблюдов, не имели ни малейшего понятия о том, что представляют собой эти странные холмы. Правда, кое-где на пригорках в беспорядке валялись куски кирпичей, черенки посуды и фрагменты базальтовых рельефов, но нигде не было видно остатков крупных строений, которые указывали бы на богатое прошлое страны. Не возвышались здесь, как в Египте, колонны, обелиски, сфинксы, пирамиды и каменные гробницы царей или, как в Греции и в Италии — руины храмов, статуи богов, арены и амфитеатры. История Месопотамии лежала под толстым покрывалом пустыни.
Первым в Европе описал путешествие в Месопотамию датчанин Карстен Нибур. По поручению датского короля Фредерика V Нибур организовал научную экспедицию на Ближний Восток. Однако закончилась она трагически. Не прошло и года, как все участники путешествия погибли от истощения и инфекционных заболеваний. В живых остался только Нибур, он один провел всю работу, которая возлагалась на целую экспедицию. Его книга «Путешествие по Аравии и соседним странам» (т. 1, 2, 1774 — 1778 гг.), представляющая собой добросовестное описание края, людей и найденных следов древних цивилизаций, долгое время являлась единственным источником знаний о Ближнем Востоке. Наполеон во время экспедиции в Египет постоянно имел ее при себе.
Нибур одним из первых пытался расшифровать клинообразное письмо. Но результаты его исследований в условиях тогдашнего состояния науки были заранее обречены на неудачу. Датчанин не сумел прочесть ни одного знака. Однако он установил — и это делает ему немалую честь, — что в клинописи следует различать три системы письма: пиктографическое, слоговое письмо, а также алфавитное, содержащее 24 буквы.
В начале XIX в. Двуречье стало широко известным в Европе благодаря арабским сказкам «Тысяча и одна ночь». В то время это была одна из популярнейших книг. Зачитывался ею и молодой английский адвокат Остен Генри Лэйярд. Чарующий мир, описанный Шехерезадой, настолько захватил его воображение, что Лэйярд решил совершить путешествие в Багдад, Дамаск и Персию.
Ежедневно, закончив работу в лондонской адвокатской конторе, Лэйярд запирался у себя в комнате и, обложившись стопками книг, усердно готовился к будущему путешествию. Он учился пользоваться секстантом[2] и компасом, составлять географические карты, оказывать первую помощь в случае несчастья, а также знакомился со способами борьбы с тропическими болезнями. Он не разлучался со словарями, стараясь познать тайны языков Ирака и Ирана.
В 1839 г. 22-летний Лэйярд бросает работу в адвокатской конторе и вместе со своим товарищем отправляется на Ближний Восток. Он ездит верхом на лошади от деревни к деревне, ночует в хижинах гостеприимных туркменов или в шатрах арабских пастухов. Своей простотой, неприхотливостью и общительностью англичанин быстро завоевывает расположение местных жителей, нравы и обычаи которых он с большим интересом наблюдает.
Свои приключения Лэйярд описывает изо дня в день с исключительным талантом. Эти записки превратились позднее в двухтомный труд под названием «Ниневия и ее остатки». Это сочинение стало необыкновенно популярным.
«Я с восторгом и благодарностью вспоминаю те блаженные дни — пишет Лэйярд, — когда мы, вольные и беззаботные, покидали на рассвете убогую хижину или шатер и отправлялись, куда глаза глядят, не заботясь о времени и расстояниях, ехали, чтобы к заходу солнца остановиться на ночлег у подножья каких-то руин, там, где раскинули свои шатры кочевники-арабы…»
В апреле 1839 г. Лэйярд добрался до Мосула, местности, расположенной в верховьях Тигра. Отсюда молодой путешественник совершил несколько поездок в глубь пустыни, раскинувшейся во все стороны, где и увидел впервые легендарные холмы, скрывавшие от людских глаз руины древнейших поселений. С той поры Лэйярд стал их страстным исследователем. Его интерес вызвала прежде всего возвышенность, где, согласно местным преданиям, должны были находиться развалины города, основанного библейским Нимродом, потомком Ноя. Арабы представляли его себе могучим великаном и свято верили, что кости Нимрода покоятся именно там.
Лэйярд пришел к выводу, что арабские легенды имеют какие-то реальные основания. Он рассуждал, что даже в том случае, если предания, связанные с именем Нимрода, являются плодом религиозной фантазии, то все равно не следует исключать возможности, что холм таит в себе остатки одного из древнейших поселений в истории человечества.
«По расположению холма, — пишет Лэйярд в своих дневниках, — нетрудно было понять, что это и есть то самое возвышение, которое описывал Ксенофонт, и у подножья которого стояли лагерем «Войска Десяти Тысяч». А руины — те самые, что видел воочию греческий полководец двадцать два века тому назад. Уже тогда это были развалины какого-то древнего города.»
Бродя по холму, Лэйярд то и дело натыкался на глиняные черепки, обломки кирпичей и обветшалые куски базальтовых рельефов. Среди арабов ходили легенды, что под землей кроются какие-то чудовища, высеченные из черного камня. Постепенно в молодом исследователе крепла уверенность, что холмы действительно скрывают от людских глаз несметные археологические сокровища. «Распаленный любопытством, — пишет он в записках, — я решил при первой же возможности детально исследовать эти единственные в своем роде памятники древности».
Но кошелек с деньгами, захваченными из Лондона, сильно похудел, и Лэйярд вынужден был прервать свое путешествие. Он отправился в Константинополь, где надеялся встретить поддержку со стороны британского посла сэра Стратфорда Каннинга.
И хотя сэра Каннинга археология совершенно не интересовала, он весьма благосклонно отнесся к просьбе Лэйярда. Эта благосклонность объяснялась тем, что на территории Ближнего Востока происходили в то время серьезные политические столкновения, а Великобритания, как обычно в таких случаях, с помощью агентов разведки стремилась плести интриги и сеять вражду среди угнетаемых народов, чтобы легче было добиваться своих захватнических целей. Ирак с его нефтью и другими природными богатствами, лежащий к тому же на пути в Индию, представлял собой лакомый кусок для британских капиталистов.
Европейские державы неоднократно использовали научные экспедиции для осуществления своих политических и шпионских замыслов. Каннинг быстро сообразил, что намерениям Лэйярда также можно отлично найти соответствующее применение. Под предлогом раскопок на холмах Месопотамии англичанин будет иметь возможность изучить страну, собрать сведения о ее минеральных богатствах и завязать непосредственные контакты с мятежными шейхами арабских племен. Лэйярд по своей натуре был типичным авантюристом и искателем приключений, поэтому без малейших колебаний согласился перейти на службу в «Интеллидженс сервис» и таким путем получил средства для проведения предполагаемых раскопок.
Как Каннинг, так и Лэйярд, заключая соглашение, руководствовались также и другими соображениями. Оба они, хотя и по разным причинам, были серьезно обеспокоены тем, что француз Поль Эмиль Ботта сделал в Месопотамии ряд археологических открытий и прославился на весь мир. Лэйярд просто-напросто завидовал его славе и жаждал вырвать у него пальму первенства в области археологии. Каннинг, со своей стороны, не без основания предполагал, что Ботта является агентом французской разведки и под видом раскопок ведет интенсивную деятельность, стараясь присоединить эти территории к Франции.
В 1842 г. Ботта начал археологические изыскания на холме Куюнджик. Он нанял рабочих и копал целый год почти безрезультатно. На том же самом месте Лэйярд позднее открыл руины Ниневии, столицы Ассирии. Разочарованный неудачей, Ботта перенес раскопки на холм в Хорсабаде, и уже через неделю ему улыбнулось счастье. Рабочие откопали какие-то стены с украшениями, множество барельефов, но прежде всего — огромные каменные изваяния чудовищ с человеческими головами и туловищами крылатых быков.
Известие о новом открытии вызвало в Париже настоящую сенсацию. Охваченная энтузиазмом Франция организовала сбор средств для того, чтобы Ботта мог продолжить изыскания. В 1843 — 1846 гг. был раскопан грандиозный комплекс дворцовых зданий, дворов, порталов, церемониальных залов, коридоров, комнат, где когда-то располагался гарем, и остатки величественной пирамиды. Археологи позднее установили, что здесь находился город, построенный ассирийским царем Саргоном II (722-705 гг. до н. э.) — Дур-Шаррукин.
Ботта не был археологом по образованию и совершенно не знал методов консервации памятников древности. Археологические раскопки он вел неслыханно примитивным способом. В поисках грандиозных изваяний, которые могли бы произвести впечатление на европейцев, Ботта не обращал внимания на то, что заступы рабочих навсегда уничтожали мелкие предметы, нередко представляющие собой значительно большую ценность для науки. Алебастровые скульптуры, добытые из земли, рассыпались в прах под палящими лучами солнца. К счастью, на помощь Ботта прибыл известный французский художник Эжен Наполеон Фланден, который на картоне стал делать зарисовки гибнущих археологических находок. В результате их совместной работы появился блестящий труд «Монументы Ниневии, открытые и описанные Ботта, измеренные и срисованные Фланденом»[3].
Ботта сделал попытку отослать несколько изваяний в Париж. Он погрузил их на плот, намереваясь отбуксировать его в верховья Тигра, нов этом месте река представляет собой бурный и глубокий горный поток с большим количеством водоворотов и порогов. Плот перевернулся, и весь бесценный груз утонул. Второй транспорт, отправленный в низовья Тигра к Персидскому заливу, был погружен на океанский пароход и счастливо прибыл во Францию. Статуи мужчин с длинными кудрявыми бородами и крылатые быки с человеческими головами заняли почетное место в залах Лувра. Восхищенные древним искусством, здесь побывали бесчисленные толпы парижан.
Благодаря Ботта Европа впервые собственными глазами увидела замечательные шедевры Ассирии.