На розовой клавиатуре
Спала блондинка,
Спала и мечтала
Как она утром встанет
И как будет смотреть сама на себя в зеркало
И радоваться себе,
И уважать себя,
И плакать от счастья, увидев себя.
Но ночью сквозь землю
Прорастал Лес.
Ветви его волокнистые,
Корни его словно змеи смолистые,
Словно множество языков беса.
И прорастали они,
И шел дым, и пахло серой,
И вот, зачуяли они, корни Леса,
Леса странного, Леса лесучего,
Запах тела блондинки,
И выползали из-за клавиш
Розовой клавиатуры,
И оплетали блондинку,
И снилось ей, что она – самая счастливая
На свете, словно кусок зефира,
Который положил себе в рот
Черт рогатый, с глазами красными,
С лицом как у минотавра,
С дыханием опиумным.
И люди, что жили вокруг,
Также видели сны, что за занавеской,
Развешенной фиг знает где,
Горит огонь и плавится смола,
И кто-то плачет и радуется,
Наслаждаясь этой участи.
А наутро Лес уполз, исчез среди клавиш,
Скрылся в земле,
И слезла блондинка со своей
Розовой клавиатуры, и пошла к зеркалу,
И уже ничего не помнила,
Потому что сама собой
Была по жизни наслаждаемая.
***
Зимний комар.
Где он живёт?
Я искал ответа
В круглении кактусов,
Чьи шпили,
Словно пики рыцарей,
Чьи цветы,
Словно глаза проституток,
А отростки –
Дети, зачатые в момент,
Когда жертву забрали инопланетяне
И вставили в ухо
Железный предмет,
Ну и, разумеется,
Они вставили что-то еще,
Иначе бы не было детей.
Но что знали
О зимнем комаре
Кактусы?
Он выводится
Где-то на кухне,
В местах неизведанных.
Размышляя об учителях,
О необратимости дзен
И краткости пути Ошо,
Я искал этот фигов колодец.
Я размышлял – что же будет,
Когда люди полетят
На другие планеты
И встретят там всяческих насекомых,
Которые тут же бросятся в объятия,
Чтобы испробовать новеньких.
Среди учителей
Бывают левые фигуры,
Но и ровные центральные личности
Очень часто гонятся за златом,
И это их дискредитирует,
Точно также
Поэтов сопровождают
Губительные вещества.
Я вспомнил, что однажды
Мы сидели в позе лотоса и смотрели
Фильм «Пинеро», но потом мы взяли
Водки и забухали,
И это также был дзен,
И комаров травили пирогами и блинами.
Но, наконец, я открыл крышку
Кухонного комбайна,
И оттуда вылетела целая группа,
Практически – рок-группа.
Я не сумел её выловить. Она отправилась на гастроли,
Зато источник был обнаружен.
Наверное, кровь, это очень вкусно,
Это очень практично с точки зрения
Переработки – так и люди
Могут друг дружкой пытаться,
Например, ты говоришь: слышь, дай попить.
И ты даешь, и все такое,
И это обычной процесс,
Питание, белки, углеводы, и все такое.
***
По улицам идут трактористы
И несут ключи
И видят комментаторов
И бьют их ключами по голове.
А из окон высовываются домохозяйки
И приветствуют трактористов,
Открывают двери,
И завлекают их к себе.
Трактористы черные и в мазуте,
И это вдохновляет домохозяек,
Они ведут трактористов в подвалы,
Чтобы никто не слышал криков.
Ни крики все равно слышны,
Потому что земля рассыпчата,
Она ни есть камень, ни есть кирпич,
Она что-то промежуточное.
А тех, кого били ключами по голове,
Лежат и дрыгают ногами,
Лежат и неизвестно – это уже смерть или еще нет,
Или это лишь тренировка.
***
Мы живём, а осень начисляет.
Осень, как паровоз, стоящий на одном месте,
Стоящий, приржавелый, словно монолит,
И если его сдвинуть с места, он заскрипит и развалится.
Кажется, пока он стоит, он гордо чернеет,
И труба высока, и котлы могут булкатить
В холостом режиме, чтобы шипеть,
Чтобы крутить генератор.
Никто не знает, что это – музейный экспонат,
Стоит лишь потянуть рычаг, и паровоз сдвинется,
Завалится на бок, и покатятся гайки и шестерни.
Их соберут дети и будут играть в колесо. И будут играть в колесо.
***
Когда человек тонет,
То ему лучше молчать,
Чтобы умереть молча,
Чтобы умереть насухую.
Пришедшего Кондрашку
Встречают криками,
Это может быть и гимн,
И боевой крики,
А также – ветер, разбавляющий яд.
Но приходит осень.
Но приносят водку.
Жарят гусей.
И жарятся гуси, гуси благодарные,
И водка льется,
И путь все короче, и смерть все ближе,
И звезды все ярче.
Показывают нефтяное кино,
Поэтому, надо переключиться,
Смотреть другое, хотя и лощеное,
Смазаное машинным маслом,
От чего руки черные,
И лицо черное, в копоти,
В пятнах бензина, в гари и пыли,
С ржавчиной старого радиатора.
Но водка льется, и жарят гусей.
И гуси поют, испытывая счастье при жарке,
Они словно певцы, словно газовая эстрада,
Мир феодальных певцов.
Первичный дзен растворился в пепси,
Но это отговорка для людей,
Которые регенерировались в резину,
Толстую, из которой делают сапоги.
Кто-то бредёт, влезает в пустой вагон
Товарняка и едет, согреваясь вином,
Нет пункта прибытия, лишь пара стихов
И какой-нибудь леший-бродяга в придачу.
***
Воздух пустеет.
Кусты желтеют
Осы проотвечались,
И осень их забрала.
Сушеный шмель,
Словно фараон,
Лежит про меж стекол,
Залегает, молчит.
Поздние яблоки
Отмечают что-то свое,
Можно показывать себя, мотыляясь,
Можно смеяться,
Крикнув вслед организмам: идите!
И правда,
Никто новый не заведется,
Никто не прогрызёт кожуру.
Лишь поздний любитель сахара,
Скрючился в полости,
В шаре ореха,
Будто бы космонавт к центру земли.
Последние следи орехопада,
Новые старые звезды,
Видевшие каждого человека,
От первого до последнего,
Разве что, ты жил в шахте,
Или прятался в бочке,
Чтобы сохранить злость
К своему обезьяньему происхождению.
***
Все дальше наступает желтизна,
И снова – много акварели,
Наутро – лица облетели,
Садов и парков новизна.
Такая странная любовь
Деревьев голых и смущенных,
Стадами мира отвлеченных,
Но это – правильная кровь.
Когда побелят суету,
Все будет слишком однородно,
И на снегу – следы свободны,
Вполне открытые коту.
Но далеко до новых мест,
И никому не нужен голос,
Ветров запутавшийся волос,
Что не спешит задуть окрест.
Висят, свободны и чужды
Любому странному искусству
На паутинах солнца чувства,
Они живут, пока дожди
Всего лишь – света отраженья.