“Нигде не было столько творчества, свободы,
заботы, столько прелестных местных легенд,
традиций и великих теней”.
Дмитрий Быков
Действие 1. Знакомство.
В метро, когда поднимались по эскалатору на “Вокзальной”, Лерочка немного, всего на секундочку, затосковала – ощутила проводы, но тут же, увидев на эскалаторе белые рубашки и красные галстуки других счастливчиков, воспрянула духом, вспомнила – провожают не кого-нибудь, а ее, Леру Сорокину, и не куда-нибудь, а во всесоюзный пионерский лагерь “Артек”.
Жаль, конечно, расставаться с Сережей, с тетей Полиной – очень хорошо было с ними в Киеве, в другой раз бы ей сказали, что уезжать из Киева будет радостно и приятно, Лерочка бы не поверила – уж как она всегда ждала этих редких поездок в гости к киевским родственникам, как хорошо ей всегда было в Киеве, но сегодня… Сегодня Лерочка едет в “Артек”!
Тетя Полина шла первой, несла пакет с бутербродами, приготовленными Лерочке в дорогу. Рядом с Лерочкой шел Сережа и, как настоящий кавалер, нес ее чемодан…
***
Раньше Сережа не казался Лерочке таким уж кавалером. Она ведь уже приезжала с мамой в Киев в гости к тете Полине, маленькая еще была – а Сережа на год старше и учился хорошо, отличник, его всегда в пример ставили. Лерочка и сама хорошо училась – на одни пятерки, но Сережу все равно ставили в пример – наверное, потому, что он жил в Киеве и учился в спецшколе с углубленным изучением иностранных языков. Лерочка из-за этого на маму слегка обижалась – нечестно это, ставить Сережу в пример только потому, что он на год старше и в спецшколе учится. “Я ведь через год все те же самые предметы выучу на отлично”, — думала Лерочка. — “Разве я виновата, что на год позже родилась”? И папа разве виноват, что дядя Коля в какой-то Высшей Школе учится? Дядя Коля — это папин брат, муж тети Полины и отец Сережи. Его мама тоже всегда в пример ставила, только не Лерочке, а папе. Говорила: “Видишь, Николай твой в Высшей Школе учится!” Лерочка за папу тоже обижалась – зачем ему мама дядю Колю в пример ставит? А папа только посмеивался.
Поэтому раньше Лерочка Сережу немножко недолюбливала. Вроде бы и не за что было – наоборот, всегда, когда они ни приедут в гости, тетя Полина просила Сережу, чтобы он погулял с Лерочкой. “Своди Лерочку в кино”, — говорила она или: “Своди Лерочку в театр”. И Сережа беспрекословно вел Лерочку, куда сказано, даже мороженым по дороге угощал в Пассаже, тремя шариками: шоколадным, ореховым и фруктовым. “Наверное, это ему тетя Полина тоже приказывает, — думала Лерочка: — “Угости Лерочку мороженым”. А пока гуляли, Сережа все больше молчал. Шел такой весь напыщенный и молчал. Прям как его папа – дядя Коля. Вот с ним Лерочке точно никогда не было жалко расставаться, потому что дядя Коля, хоть и был папиным родным братом, Лерочке едва ли слово сказал за всю жизнь. Да и с другими он не особенно разговаривал. Только с телевизором, когда там футбол показывали или хоккей. И то коротко: “Швэды”, — говорил он на хоккей, — “от, швэды…” А на футбол он говорил: “Бышовэц, от, Бышовэц…” А мама с тетей Полиной говорили, что дядю Колю нельзя беспокоить, потому что он занят. Беспокоить дядю Колю мог, пожалуй, только папа. Когда папа с дядей Колей встречались, они могли выпить целую бутылку вина и играть в карты на деньги и, хоть дядя Коля тогда говорил то же самое, что и всегда: “От, швэды” и “От, Бышовэц”, но при этом смеялся и хлопал папу по плечу. Да, с папой он еще говорил: “Карпаты”, от, те ваши “Карпаты…” Но папа в Киев приезжал редко, так что дядю Колю чаще нельзя было беспокоить.
И Сережа, точно так же как дядя Коля, молчал все время, будто бы его тоже нельзя беспокоить. “Он даже думает по-английски”, — говорила мама про Сережу. Лерочка вначале верила, пока маленькая была, смотрела на Сережу, раскрыв рот, все пытаясь понять, как это: “думать по-английски”, но так ничего и не разглядела и со временем пришла к мысли, что Сережа – обычный тугодум и задавака. Когда они гуляли по городу, шли в Пассаж на мороженое, Сережа, шел чуть поодаль от Лерочки, будто ее стесняясь, и даже не смотрел на нее, молчал, “думал по-английски”. Так же и в театре они сидели, и в кинотеатре – молча, по-английски, не прикасаясь руками. Лишь изредка во время прогулок Сережа ни с того ни с сего протягивал вперед руку и говорил: “А это наш красный университет”, “а это наш цирк”, “а это наш зоопарк”. Будто Лерочка такая уж маленькая, что цирка от зоопарка не отличит.
И только однажды она заметила в Сереже эмоции, присущие человеку, мальчику, а не заносчивому чурбану – это когда они ходили на встречу с “неуловимыми мстителями” в Октябрьский дворец культуры. Когда на фоне четырех всадников на экране, едущих навстречу заре, на сцену вышли Яшка-цыган, Данька, Ксанка и Валерка под звуки прекрасной песни:
“Если снова над миром грянет гром,
Небо вспыхнет огнём —
Вы нам только шепните!
Мы на помощь придём.”
— Сережа аж привстал с места, смотрел на сцену во все глаза, шептал что-то губами – видимо, повторял про себя слова песни… А когда Яшка-цыган взял гитару и запел: “Спрячь за высоким забором девчонку — выкраду вместе с забором”, Сережа порывисто схватил Лерочку за руку, но тотчас спохватился, отдернул руку и покраснел как рак…
***
В последний раз они были с мамой в Киеве весной – на майские. И по очень важному поводу: еще зимой Лерочка победила на областной олимпиаде по русской литературе – ее сочинение про великих антифашистов Ярослава Галана и Юлиуса Фучика было признано самым лучшим. А весной Лерочку, вместе с другими областными олимпийцами, пригласили в Киев на республиканский пионерский слет, в рамках которого они должны были выступить на майских праздниках — читать стихи советских поэтов. Лерочка, например, должна была читать “Песню о буревестнике”. А самое главное – на слете всем победителям областных олимпиад должны были торжественно вручить путевки в “Артек”!
Но перед тем как читать, должна была быть генеральная репетиция – стихи-то свои все уже давно выучили, еще дома, Лерочка, например, “Буревестника” назубок знала, хоть ночью ее разбуди, прочитает без запинки, с выражением. Но без репетиции, конечно, нельзя – вдруг не все такие, как Лерочка, вдруг кто-то не выучил стихотворение, а это же какой позор на Великий Первомай. Нужна репетиция, одним словом.
Лерочка ни капельки репетиции не боялась и не волновалась – вышла и рассказала про буревестника, правильно, с выражением, ни разу не запнулась. А в комиссии там, в актовом зале, за столом, под красно-золотым ленинским флагом, дяденька такой сидел в кремовом пиджаке, толстоватый и с залысинами. А по бокам от дяденьки – две девушки, комсомолки. Так тот дяденька, прослушав Лерочку, тихонько заохал и затёхкал, как лесная птичка, переглянулся с девушками-комсомолками, а те ему в ответ улыбнулись. Расспросили они еще Лерочку, откуда она и отличница ли, кто ее родители, а потом сказали: “Спасибо. Следующий!”
А мама почему-то, когда Лерочку домой привела к тете Полине, была заплаканная. Они ушли с тетей Полиной на кухню, пили там коньяк и курили. Они дверь закрыли, но Лерочка догадалась по запаху из кухни. Удивилась – мама редко курила, только когда нервничает. А с кухни только слышалось: “Артек! Это же Артек!”
А потом тетя Полина вышла с кухни и направилась в кабинет дяди Коли. Лерочка снова удивилась – ведь дядю Колю старались не беспокоить, даже тетя Полина лишний раз боялась к нему зайти, потому что дядя Коля всегда занят. Дядя Коля вышел через пять минут, посмотрел на Лерочку задумчиво, а потом сказал: “Поехали”. Лерочка удивилась в третий раз, но послушалась и поехала с дядей Колей. На троллейбусе.
Оказалось, что приехали они к тому самому дяденьке, который проводил репетицию. Только на этот раз дяденька сидел не в актовом зале, а в кабинете, и один, без комсомолок. Дядя Коля посадил Лерочку перед толстым дяденькой и сказал: “Читай!” Лерочка, не переставая удивляться, снова прочитала “Буревестника”. “И что?” – спросил дядя Коля. “Как что?” – всплеснул руками толстый дяденька. — “Вы разве не слышите? Она же гэкает! Гэкает!” “Не слышу”, — пожал плечами дядя Коля. — “Что значит гэкает?” “Как?” – вскричал дяденька. — “Ну как же вы можете не слышать?” И тут он начал сам декламировать “Буревестника”, красиво, с выражением, Лерочка даже заслушалась – только дяденька снова немножко охал и тёхкал, как лесная птичка, как тогда в зале, а иногда останавливался и говорил дяде Коле: “Слышите? Ну, слышите же? Я гэкаю? Я не гэкаю! А она гэкает! Вот здесь! Слышите – надо гэ, а она говорит – гэ! Я говорю – гэ, а она что? А она – гэ. Если бы украинцев декламировали, я бы слова не сказал. Тычину, Рыльского, пожалуйста! Но здесь же русская литература! Русская! Маяковский! То есть, Горький! А она гэкает! Слышите?”. Дядя Коля молча смотрел на толстяка и на лице его не дрожал ни один мускул, а потом Лерочке вдруг показалось, что дядя Коля сейчас скажет: “От, швэды!” или “От, Бышовэц!”, но вместо этого дядя Коля сказал: “Нэ слышу!”
“Ай, ладно”, — в отчаянии махнул рукой толстый дяденька, — “Оставьте ее мне на вечер”.
Так Лерочка осталась с толстым лысым дяденькой, который всю вторую половину дня заставлял ее читать “Буревестника”, а потом читал его сам. И, казалось, конца края этому не будет. Сначала читала Лерочка, потом дяденька. После этого дяденька охал и тёхкал, как лесная птичка, вытирая лоб платочком и приговаривая: “Ну? Слышишь? Здесь надо гэ, а ты говоришь – гэ. А надо – гэ! Ну как, милая, слышишь? Гагары! Слышишь? Гагары!”
— Вы говорите: “какары”, — наконец сказала Лерочка.
Дяденька на секунду опешил, а потом вдруг радостно всплеснул руками: “Да! Я говорю “какары”! А ты говоришь: “Хахары! А и того лучше: “А-ары! Поняла? А надо – какары!”
И Лерочка, хоть и не поняла, зачем нужно говорить: “какары”, если в книжке черным по белому написано: “гагары”, но послушалась лысого дяденьку и на празднике продекламировала так, как он просил…
***
Но в этот раз Сережа был совсем-совсем другим. Во-первых, он перестал заноситься – даже тете Полине однажды сказал, когда она снова вспомнила про его английскую спецшколу: “Что ж ты, мама, так меня перед Лерочкой возносишь? Она вон сама отличница – в “Артек” едет!” Во-вторых, сам предложил Лерочке сходить в театр Ивана Франка, не дожидаясь тети Полининого: “Своди Лерочку”. “Хочешь, в театр сходим?” – сказал. — “Там сегодня “Кассандру” ставят”. В-третьих, не шел молча поодаль, будто ее стесняясь, как маленькой, а сам подставил ей руку, чтобы она взялась, и они гуляли в антракте по фойе в театре, как самая настоящая пара – можно было даже подумать, что они жених и невеста, если не знать, что они двоюродные брат и сестра, или как Сережа вдруг придумал называть Лерочку: “кузина”.
Ах да, перед театром было же еще платье! Но это уже не Сережа – это тетя Полина. Лерочка ведь не думала на сей раз по театрам ходить – всего на пару дней приехала погостить перед отъездом в “Артек”, взяла в чемоданчик только самое необходимое – пионерскую форму и купальный костюм, книжки. Куда там на море в платьях расхаживать? Так и Сереже ответила на его предложение: “Мне же надеть нечего”. А Сережа пошел на кухню к тете Полине и говорит: “Ей надеть нечего”. А тетя Полина взяла телефон и позвонила какой-то тетеньке, называла ее Луизой, говорила: “Луизонька, я видела у тебя там платьице такое – голубое, в горохи, батистовое, для молоденькой девушки…” А потом приехала та тетя Луиза, похожая на артистку дамочка в шляпке и с солнечным зонтом, и привезла платье. Лерочка, как увидела, ахнула: голубое, блестящее, в крупные белые горохи, ворот с бантиком. “Это тебе подарок”, — сказала тетя Полина Лерочке. — “День рожденья у тебя был? Был”. И хоть день рожденья у Лерочки был два месяца назад, она все равно очень обрадовалась подарку. А вечером пошли с Сережей в театр, где держались за руки и пили кофе в буфете с шоколадкой “Чайка”.
А на следующий день пошли в зоопарк…
***
В зоопарке, как обычно, купили у самого входа пломбирного мороженого, сели на лавочке у овражка, там, где в пруду птицы-фламинго. И хоть там были птицы-фламинго, Лерочка вдруг вспомнила про гагар и рассказала о них Сереже. Сережа очень смеялся и говорил Лерочке: “Моя милая провинциальная кузина”. Лерочка даже не обиделась на эту “провинциальную кузину”, так Сережа искренне заливисто смеялся, услышав про гагар. А потом пошел еще купил лимонаду и хрустящие вафли. “Видишь?” – говорит, — “Вафли “Артек”. Очень подходят к твоему случаю”.
Они там, наверное, битый час сидели на лавочке — даже не шли дальше в зоопарк, сто раз ведь уже ходили раньше – кушали вафли с лимонадом и говорили про всякое. Больше о литературе. Сережа спрашивал Лерочку, что она любит и что читает. Раньше он никогда с ней про книжки не говорил. Бывало, сядут за столом вечером, пьют чай, и тетя Полина говорит: “Ну что же ты молчишь, Сережа? Рассказал бы Лерочке, какие ты книжки читаешь, что любишь?” А Сережа покраснеет и буркнет что-нибудь вроде: “Герберта Уэллса люблю”. Лерочке даже жалко его было в такие моменты – ну зачем его заставляют с ней говорить, если он не хочет и ее стесняется?
А сейчас сидели на лавочке, и Сережа рассказывал про писателя Александра Грина – о том, какой это прекрасный писатель и недооцененный, несмотря на то, что фильмы по нему хорошие сняли с Вертинской и Тереховой, но слишком уж романтичные.
— Это разве плохо? – удивилась Лерочка.
— Не плохо, — Сережа говорил очень авторитетно, как лектор или учитель, — но все видят только любовь, Вертинскую и Терехову, а Грина не видят, автора, текста… А Грин на самом деле посильнее автор, чем Лев Толстой…
— Скажешь тоже, — вступилась Лерочка за Толстого. – Толстой это же “Анна Каренина”, “Война и мир”…
— А ты читала “Войну и мир”, кузина? – насмешливо спросил ее Сережа.
— Мы еще не дошли в школе. Я считаю, что всему свое время, — рассудительно ответила Лерочка. – Не следует читать литературное произведение раньше, чем ты способен его понять!
Сережа рассмеялся, но Лерочка опять не обиделась. Ей было приятно сидеть с Сережей – приятно, что он с ней разговаривает уже как с взрослой, про книжки спрашивает, не “думает по-английски”, приятно, что люди, гуляющие по зоопарку, смотрят на них, думая, наверное – какая красивая пара на лавочке и какое красивое у девочки голубое платье в белые горохи. Лерочка даже на минутку пожалела, что Сережа ее двоюродный брат. Хотя, с другой стороны, если бы Сережа не был ее братом, она бы с ним не сидела – рано еще с парнями по лавочкам рассиживаться, неприлично это. А с братом можно, хоть никто вокруг и не знает, что это брат. Поэтому Лерочка была счастлива – смеялась, рассказывала про книжки, хрустела вафлями…
***
Невероятное приключение случилось возле вольеров с тиграми. Это когда Лерочка с Сережей насиделись на лавочке и решили прогуляться старыми знакомыми дорожками парка. Вы знаете, тигровые вольеры устроены в такой большой бетонной яме, чтобы тигры оттуда не выпрыгнули. И вот там внизу они уже спокойно гуляют или лежат на боку, греясь на солнце, как пляжные отдыхающие в полосатых купальниках, изредка порыкивают на зевак. А зрители стоят сверху, облокотившись на железные перила, глазеют.
Так вот в этот раз зевак возле тигровых вольеров было немного, а вернее – совсем никого не было. Никто не стоял, опершись на перила – видимо, от жары посетители предпочли навестить палатки с мороженым и лимонадом вместо того, чтобы глазеть на разомлевших от солнца тигров. Лерочка с Сережей заметили всего одну парочку, которая так же, как они, приближалась к тигровым вольерам, только с другой стороны парка. Надо сказать, эту парочку никак нельзя было не заметить – и не из-за парня. Парень на вид был самым обычным – такой же взрослый, как Сережа, старшеклассник или даже студент, высокий, худощавый, черноволосый, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. А вот девушка с ним…
У девушки были рыжие, нет, не рыжие, а самые настоящие красные волосы…
***
— Я, кажется… — Сережа хотел что-то сказать. Он пристально глядел на парочку вдалеке и даже приподнял руку, будто собираясь им помахать, как старым знакомым. Но не успел…
Парень с красноволосой девушкой остановились у железных перил тигровой ямы, стрельнули глазами по парку – как показалось Лерочке, воровато, а потом девушка вдруг одним махом стянула через голову платье и бросила его парню. Лерочка даже зажмурилась от неожиданности, а Сережа потому и оставил свою попытку махать руками и окликать своих знакомцев – застыл с открытым ртом. А когда Лерочка осмелилась снова взглянуть на девушку, она удивилась еще больше – та вдруг оказалась одетой в усеянный золотыми блестками и оттого ослепительно сверкающий на солнце купальник – точь-в-точь как у тех артисток, что парят золотыми птицами под куполом цирка. Красноволосая тут же подтвердила догадку – опершись рукой на перила, она одним прыжком перемахнула через ограждение и повисла, ухватившись за самый нижний поручень, а повиснув, принялась крутиться из стороны в сторону – поворачиваясь то одним боком, то другим, по очереди поднимая и опуская колени, а один раз даже закинула обе ноги за голову. Она позировала.
Чернявый же спутник отчаянной циркачки тоже не терял времени даром: примостив на руку брошенное ему девушкой платье, он вооружился фотоаппаратом и принялся немедля щелкать рыжую артистку в разных изображаемых ею позах, все так же воровато оглядываясь по сторонам.
Надо сказать, что Лерочка с Сережей тоже заразились настроением парочки – все это выглядело так чудно и красиво, как на настоящем цирковом представлении, что им вовсе не хотелось его прекращения. Поэтому они тоже невольно начали оглядываться – не видит ли кто? Милиция, служащие зоопарка, зеваки? И дождались…
Первым заметил безобразие мужчина с тачкой. Видимо, какой-то работник зоопарка – в сапогах, в фартуке и картузе, он что-то вез в своей тачке под брезентом, наверное, свежее мясо для тигров. Завидев висящую на перилах рыжую артистку, он упустил тачку на землю, бросился сначала к вольеру, будто намереваясь самолично прекратить странное представление, а потом, внезапно передумав, резко крутнулся и побежал назад по дорожке – куда-то вглубь парка. Милиция не заставила себя долго ждать – не успел мужчина в фартуке скрыться за кустами, как оттуда же выбежал молоденький милиционер, пронзительно свистя в свисток. “Фартучник” бежал следом за милиционером, едва поспевая, и что-то кричал. Когда они пробегали мимо Лерочки с Сережей, те услышали, что он кричал:
— Тигры, тигры! Пойди с моста прыгни, если дура…
Но чернявый фотограф и его экстравагантная натурщица тоже не мешкали – они заметили мужичка, когда тот еще убегал в кусты, и, видно, сразу поняли – милиция не за горами. Парень уже не стоял возле перил – спокойным шагом, будто бы он совсем не при делах, а просто прогуливается, он направился в сторону Лерочки с Сережей, фотоаппарат же он спрятал под девушкиным платьем на руке – со стороны оно выглядело какой-то совсем уж обычной дерюжкой. Когда парень поравнялся с ними, Лерочке опять показалось, что Сережа хотел его окликнуть, как знакомого, даже рот открыл, но парень вдруг хитро им подмигнул и приложил палец к губам, а потом так же спокойно, не ускоряя шаг и не оглядываясь, пошел дальше. И милиционер с “фартучником” никак не заподозрили в нем хитроумного сообщника рыжей нарушительницы – ходит себе гуляет прохожий, смотрит тигров.
Сама же рыжая показала преследователям последний фокус – так же резко, одним движением, как и запрыгивала, она качнулась одной рукой на перилах, взмыла в воздух, перелетела через ограждение, и, оказавшись на асфальтовой дорожке, стремглав понеслась прочь. Как серна или горная лань. Не дав никаких шансов милиционеру с “фартучником”. Добежав до парковой стены, девушка так же стремительно заскочила на дерево – не влезла, а именно заскочила, кажется, всего пару раз коснувшись ствола и веток руками и ногами, а добравшись до большой ветки вровень с парковой стеной, оттолкнулась от нее, перепрыгнула стену и была такова, только ее и видели, блеснула напоследок золотой молнией.