Праздник Еэнна – середина дождей

— Вамма… — она смотрела на свет, собранный в ладони. Мягкий, он шевелился, щекотал кожу и вдруг горячел, взблескивая иглами лучей. И приходилось закрывать глаза, чтоб не уколоться. Сладко болело плечо.
— Вамма… — темный воздух колыхался над скомканным светом, уколотый лучами, отпрыгивал в стороны, и тогда звучало дальше и снова:
— Най-я-а…
От прикосновения лучей она открыла глаза. Думала — в темноту, но хижину заливал бледный молочный свет с бегущими по нему тенями.
— Найя…
Акут сидел рядом, свет очерчивал его длинные волосы. На концах шнурка, которым перехвачен лоб, четко виднелись узелки плетения.
Найя потянула к горлу мягкую шкуру, отгораживаясь. Мастер покачал головой и выставил руку ладонью к ней.
— Нет. Я сижу. Ты иди из сна. Слушай.
Снаружи, из бледного света, тяжко дышали барабаны и ныли дудки. Когда смолкали, слышался шорох листьев по крыше хижины.
— Что это?
— Песня
— Свет. Откуда?
— Еэнн. Он вышел из облаков, смотреть на нас. Праздник середины Дождя.
Найя откинула шкуру и встала, пошла к выходу, стягивая на груди тайку.
Выглянула в распахнутую дверь. Блестели мокрые деревья и по воде бежали серебряные зигзаги. Она подняла голову. Вокруг облачной тропы посередине неба темно громоздились тучи, а на тропе, освещая края туч круглым лицом, клонилась, рассматривая затопленную землю, яркая луна.

— Как? Уже полнолуние?
— Еэнн… Оставил жену и вышел к нам. Утром уйдет, и время дождей продлится.
— И что теперь? Мы выйдем, да? Пойдем в деревню?
— Все должны смотреть на Еэнна и просить его.
— О чем?
— О главном себе.
Найя вернулась и зашарила рукой по сложенным на выступы стены мелким вещам.
— Где же, где мой гребень? И лента в волосы.
— Вот. Я сделал тебе.
В бледном свете лента, лежащая на ладонях мастера, казалась залитой малиновым молоком. Разрезанные концы сплетены узлами в решетки и на них — черные шарики гладких семян. Найя взяла подарок.
— Спасибо. Это просто лента? Ни для чего?
— Как говоришь?
— Что я должна? Сделать или что?
Он пожал плечами.
— Возьми. Твои волосы белые, как молоко степной козы. Кровь ягод —
красиво на белом. И новая тайка.
Найя расчесала волосы и завернулась в белую тайку с красным узором по подолу, — вот куда уносил миски, что вырезал ночами, повязала на волосы ленту. Мастер глянул исподлобья и, быстро отвернувшись, стал собирать мелочи в сумку на поясе, резко двигая руками.
— Что? Я без красоты? Эй?
Она придерживала узел ленты на затылке и смотрела ему в спину, на согнутые плечи.
— Говори!
— Свет от тебя.
Его плечи согнулись еще больше, и Найе показалось, мастер сейчас ткнется лбом в жердяную стену.
— Что?
— Ты…
Медленно повернувшись, выпрямился, свесив руки вдоль тела. Под правым локтем выпирал угол сумки, висящей на плече. Свет полосами ложился на лицо, блестели из тени глаза, когда он поднимал их и снова смотрел в пол, проговаривая медленные слова.
— Ты светла, как Еэнн, белая жена мастера Акута. Но Еэнн — злой охотник ночи. А ты — Вамма-Найя, несущая свет. Твое лицо — белые сумеречные цветы, когда на них падает свет ночи. Я … Я не видел жен такой красоты.
Найя молчала. И Акут отвернулся, опустив голову.
— Пусть люди думают про нас хорошо.
— Пусть думают. Хорошо, — повторила она, соглашаясь и ожидая продолжения.
— Ты — жена. Я — муж. Там, где праздник. Когда Еэнн уйдет и все пойдут спать с женами, я лягу там, — он махнул рукой в угол, где ложился, завернувшись в старую циновку, — а ты…
— Пойдем, мастер Акут.
Найя взяла его за руку и потянула к залитому светом выходу, где под ночным ветром вились по воде сверкающие змейки.
— Я поняла. Ты мне муж, там, где люди.
Шли по извивам мостков, черных на серебре воды. Найя оглядывалась по сторонам, смотрела, теша глаза блеском воды, убегающей под черные деревья. Поднимала глаза к небу и вздыхала, наполненная его высотой и простором. Так хорошо ступают босые ноги по ребристым мосткам, так приятно давят на подошвы лианы, скрепляющие жерди. Она поводила плечами, дышала, и, отодвинув все сказанное мастером на потом, наслаждалась простым: идти, смотреть вдаль и вверх, слушать открытые звуки, не смягченные стенами.
Все ближе гремели маленькие и большие барабаны, вдруг взревывала труба, верно, кто-то дул в раковину. Слышался смех, и по соседним мосткам, топоча, пробегали дети. Маленьких держали за руку старшие. Девочки толкались стайками, роняя в воду цветки. За ними следовали мальчики, смеясь и крича. Силуэты, вырезанные черным на сверкающем фоне вод, вдруг пропадали в тени и тогда только топот, смех и шепотки говорили о том, что все идут к центру деревни.
Впереди светлело. Ветки деревьев уже не трогали лицо и плечи мокрыми листьями, они расступались, отходя дальше от мостков. Держась за руку Акута, Найя вышла вслед за ним на кольцевой помост вокруг площади.
Площадь превратилась в серебряное озеро. Лик полной луны отражался в центре сверкающей чаши. Везде на перилах висели люди, болтали, смеялись. Двери в хижины зияли черными прямоугольниками. И за озером, напротив, где был раньше утоптанный вход во владения Мененеса, прямо из воды поднималась лестница к центральному дому. С одной стороны распахнутых дверей сидели женщины, закутанные в покрывала, а с другой — музыканты с белеющими на черных коленях барабанами.
Ни в одной хижине не было огня и все вокруг залито светом луны.
Акут подвел ее к перилам, встал рядом. Мимо, подыскивая себе место, шли мужчины и женщины, касаясь их плечами. Здоровались, смеялись, на ходу рассматривали Найю. Она сначала оглядывалась на каждый возглас, но потом, предоставив Акуту произносить положенные слова, взялась за перила и стала смотреть на колыхание лунной воды, забранной в оправу черных мостков на низких столбах. Вода шевелилась, двигалась, утягивая взгляд в глубину, и глаза болели от того, что глубина пряталась под светом, как под слоем фольги.
Найя перевела уставшие глаза на лестницу напротив. Черными ступенями, смазанными лунным светом, та уходила в воду. Что-то уже видела она такое, но где, не могла вспомнить. Вытянув шею из-за плеча Акута, посмотрела направо. Невдалеке такая же лесенка уходила под серебро воды с их стороны.
Барабаны, стукнув, замолчали, и сразу смолкли разговоры и смех. Только ветер дышал над деревьями, бросая на волосы горсти теплого дождя, но и он становился слабее, тише. Стих совсем.
Слышалось только дыхание людей и поскрипывание сырого дерева под босыми ногами. А потом, вплетая голос в черно-серебряную картину, запела женщина. Наверное, это была одна из жен вождя, что сидели неподвижно обок противоположной лестницы. Найя переводила взгляд с одной фигуры, закутанной в темное покрывало, на другую, пытаясь понять, кто из них поет. Казалось очень важным – привязать звук, тянущийся к небу хрипловатой медной нитью, к одной из женщин. Но медная нитка тянулась, вилась и не хотела привязываться. Будто кончик ее сам болтался в темном, разбеленном луной воздухе.
Песня смолкла. И все зашевелились, поднимая руки, прикладывая к груди, сгибаясь в поклонах. В черном проеме большого дома появилась фигура вождя, занимая почти все темное пространство. В белых одеждах, он стоял неподвижно. И когда затихли его люди, опустив головы и прижав к груди руки, — поднял свои, с которых поползли к плечам широкие рукава.
— Дети мои! Дети леса! Ваш вождь, ваш отец, как было всегда и как будет, снова приветствует храбрость Еэнна, приведя вас под его глаза. Мы хорошо жили, славно охотились, и женщины племени любили своих мужей. Мы смотрим в лик Ночного Охотника, нам нечего бояться!
— Нечего бояться, — зашелестели вокруг. И задвигались, опускаясь и поднимаясь, руки.
— Был хороший год. Нас обошли болезни. Женщины родили крепких детей. И лес был добр к нам. Небесная семья дала нам отдых, чтобы мы, отдохнув, шли дальше тропами жизни.
— Шли… дальше… Да, вождь!
— И еще… Боги дали нам новое! Акут!
Найя вздрогнула. Акут отпустил ее руку, и поклонился.
— Ты здесь, мастер?
— Да, мой вождь, — ответ его проплыл над серебряной чашей воды, навстречу вопросу вождя.
— Наш мастер, ночной отец жданных детей, вестник Западного ветра, нашел себе жену. …В иной год охотники убивают слона. Иногда мужчины идут за реку, и приводят сразу целую руку молодых жен. Каждый год должно быть что-то новое, не бывавшее прежде. Это – закон жизни. Покажи нам, мастер, свою жену, подаренную Западным ветром.
— Они же знают, — шепотом сказала Найя, — мы ведь тогда, на празднике…
— Ты не была женой тогда, — тихо ответил Акут, взял ее руку и повел за собой. Люди расступались, и Найя видела проплывающие мимо лунные лица и освещенные плечи.
Встали у верхней ступени лестницы, ведущей в воду. За сверкающей гладью, с другой стороны, прямо напротив, стоял вождь Мененес. Луна освещала высокую башню из волос и перьев, широкие плечи в складках богатой ткани. Но не было видно глаз на темном лице в тени.
— Женщина, получившая имя от самого вождя… Скажи нам, нравится ли тебе твой муж?
Найя молчала. Акут чуть заметно пожал ее руку. Она закрыла глаза, вспоминая слова.
— Да будут дожди всегда теплыми для тебя и твоих жен, вождь Мененес.
— Хорошо.
— Мне нравится мой муж.
— Греет ли он тебя ночами?
— Да, мой вождь.
— Кричишь ли ты?
— Что?
Вокруг зашевелились, и шепот, как невесть откуда взявшиеся сухие листья, полетел над водой. Она поняла и прикусила губу.
— Да, мой вождь.
Вождь молчал. Найя смотрела на его квадратную фигуру, ждала. Подумала о том, что будет просто соглашаться, говорить “да” на каждый его вопрос, не прислушиваясь. Все это – по обычаю, наверное.
— Что ж… Нам повезло с милостью богов. Они подарили племени белую женщину, из-за которой родилось имя младшей жены вождя и родился волшебный щит в руках мастера Акута. Так пусть же она, Вамма-Найя, несущая свет, исполнит обряд благодарности.
Акут сжал пальцы Найи и она дернулась от боли и неожиданности. В тишине, полной и плотной, вождь спросил, с насмешкой в голосе:
— Ты не хочешь поблагодарить вождя за милость, мастер? Твоя женщина избрана.
— Да будут боги щедры к тебе всегда, вождь Мененес. И к твоим детям и женам. Я…
— Что? – голос вождя наполнился величественным удивлением. Найя, замерев с рукой, стиснутой пальцами мастера, подумала, слишком величественным, напоказ.
— Я… — Акут снова молчал, не зная, как продолжить. Притихшие люди обернули к ним лица, похожие на ночные подсолнухи.
— Она не годится для благодарности, вождь! Она слаба и худа, в ней нет настоящих сил. Нет!
Говорил, больно сжимая и разжимая руку Найи. А она смотрела в стиснутое страхом лицо мастера, пытаясь понять.
— Ты не можешь говорить «нет» своему вождю, — Мененес не шевелился, темное лицо его было недвижным, а голос – уверенным и спокойным, — но ты сказал, и я смеюсь над твоими словами. В ней нет сил? Но там стоит щит с радугой, ее щит.
— Нет!
— Хватит, мастер. Ты живешь в племени из милости, ты не охотник. И будешь исполнять сказанное мной, или…
Мененес хлопнул в ладоши над головой. И по бокам мастера выросли черные воины с копьями, не те мальчишки, что стояли у трона, пересмеиваясь, а взрослые мужчины со взглядами готовых убивать.
— Стойте! – Найя выдернула руку и шагнула к перилам, схватилась на них и, налегая грудью, возвысила голос:
— Что я должна сделать, вождь?
— Спуститься по лестнице и перейти площадь, Найя, несущая свет. Принести мне, вашему отцу, поклон благодарности, омытый темной водой больших Дождей.
Найя посмотрела на серебряное зеркало воды, покрытое мелкой рябью. На темную лестницу напротив, вылезающую из серебра прямо к ногам вождя.
— Хорошо.
— Нет!
Но она ступила в сторону, уворачиваясь от расставленных рук Акута:
— Я хорошо плаваю. И вообще… хватит уже за меня решать.
Вокруг площади прозрачной чашей стояла тишина, а внутри ее сдавленные шепотки бродили от одной группки людей к другой. Все ждали.
Мененес прошел вперед, к верхней ступени лестницы. Позади двое, сгибаясь, вынесли стул с высокой резной спинкой и вождь сел, положив руки на подлокотники. Теперь луна светила на его лицо. И глаза на нем были – черные ямы на светлом, как пятна на лике Еэнна.
Найя ступила на первую ступеньку и повернулась, бережно вынимая руку из закаменевших пальцев Акута. Постаралась улыбнуться ему, но луна, светя на темное худое лицо, рисовала на нем такую тоску, что Найя только сейчас испугалась по-настоящему. Мастер, стоя на мостках чуть выше, протянул руки и стал развязывать ленту на ее волосах.
— Милость богов с тобой, светлая Найя. Моя любовь с тобой.
Повисла в вытянутой руке белая с красными узорами лента.
Найя вздохнула. Ступила ниже, в сверкающую рябь, чувствуя, как прилипает к коленям намокшая тайка.
— Твоя жена и спит с тобой, не снимая одежд? — голос над водой остановил
ее. Она снова оглянулась, стягивая на груди белую ткань.
— Ты знаешь, мой вождь, я делаю волшебные вещи. Узоры на тайке моей
жены принесут нам хороший год после дождей.
Голос мастера прерывался от ярости.
— Хм …
Под легкий шепоток Найя нахмурилась. И, не дожидаясь ответа вождя, пошла в глухую, непрозрачную воду, нащупывая босыми ногами дерево ступеней. Вода поднималась. Выше колен, по бедрам, до груди. Найя ждала, что намокшая ткань спутает шаги, всплывая пузырем, но подол тайки висел, ровно колыхаясь. И тяжелели ноги, уверенно придавливая ступени.
Когда вода достигла плеч, снова выросла на мостках медная нитка женского голоса. Песня без слов тянулась заунывно, к ней присоединялись еще голоса, тягучие, разные и Найе казалось, что над серебряной водой плетется циновка из медных и бронзовых нитей.
Вода, покачиваясь, встала у подбородка. Найя сделала маленький шаг, еще два. Ступни защекотала трава, и вода коснулась губ мертвым теплым поцелуем. Найя встала на цыпочки и приготовилась плыть. Но не смогла оторвать ног от примятой травы.
— Ты должна дойти, — тревожный шепот мастера лег на медную плетенку
песни, — иди, Найя, ты дойдешь.
“Ну”… подумала она, закрывая глаза, сжала губы и пошла, не дыша – вперед и вниз, небольшими плавными шагами, без остановок. Когда вода сомкнулась над ее головой, песня стала еле слышной, как во сне.

Озеро

… Во сне. Найя шла, медленно переставляя ноги и боясь открыть рот, чтоб не хлынула в горло вода. Волосы, как чужие, трогали плечи. Руки держала перед собой, как человек, идущий по темной комнате, когда предметы есть только в воспоминаниях и места их в реальности приблизительны. Она помнила размеры площади и знала, что сможет дойти, не пытаясь вдохнуть. И приоткрыла глаза.
Тут не было темноты. Серый переливчатый свет бежал полосами, складывался гармошками, расходился веерами. Но был он… темный, хоть все и видно. Темный, будто она далеко от этого места, далеко в глубину. Найя оторвала взгляд от своих белых рук с растопыренными пальцами. Взбивая ткань, которая лениво надувалась водой и опадала снова, двигались колени. Белые ступни зарывались в лохматую траву, которая становилась все короче.
“Почти середина, тут вытоптано”, — мысль проплыла в голове и Найя посмотрела вперед. Там терялись в полосатом сумраке твердые ноги столбов, подпирающих хижины, и тонкие опоры мостки. “Я дойду”…
Ее плавно качнуло и она взмахнула руками, чтоб удержать равновесие. Ее сон! Она засыпала, представляя себе пещеру, а в ней черную реку с медленной водой. Вытягивались по воде золотые кляксы нездешнего света. В снах она заходила в реку, чтобы выйти с другой стороны. Исцеленной и новой. Новой…
Волосы облаком плыли рядом с лицом. “Только нет золота, вместо него свет – серебряный”. И чуть не упала, закрывая плывущей ладонью глаза — сверкающая вспышка кинулась в глаза. Пробежала вдоль тела справа упругая волна. Найя замерла на секунду. И тут же пошла дальше, уталкивая поднимающийся внутри страх. Не одна тут, под темной водой. Сердце смялось в холодный комок, все картинки из фильмов мелькнули перед глазами, все акулы загрызающие и монстры душащие.
И не всплыть. Неспроста идется ей плавно и увесисто, будто на ногах свинцовые обручи. Ей здесь — идти. До конца.
Замелькали вспышки, проносясь мимо, и каждый раз тело обдавало упругим движением воды. Найя шла, поднимая колено и чувствуя тяжесть повисшей в воде ноги, опускала ее, и поднимала вторую ногу. А вокруг мельтешило все быстрее, полосатый свет подергивался рябью и расходился веерами, вспышки проносились перед лицом, сбоку, наискось, вода толкала в лицо, в спину или сбивала поднятую для шага ногу. И шуршал в ушах беспрерывный шепот без голоса. Шелесты и шепотки складывались в слова, но они наползали одно на другое и сплетались так тесно, что Найя не понимала их. Снова нащупав подошвами короткую траву, разжала кулаки. Она прошла середину площади. Вон она, лестница, широкая, по ступеням бежит серая рябь подводного света. Две ступени и голова ее покажется над водой.
“Вдохнуть!”, закричало в голове внезапно. Как будто проснулся ребенок, и заорал, требуя еды. Найя подняла правую ногу и плавно опустила на самую нижнюю ступень лестницы.
Крик в голове снова забился, требуя – побежать, взлететь, кашляя и отплевываясь, выбраться, на воздух. И – вдохнуть!
Но она медленно подняла левую ногу для шага. “Уже всё”, сказала себе. И вдруг всплыла память о втором своем сне: темная вода в комнатах, постель с намокшими простынями. А по темной воде – живые зигзаги.
Он был отражением первого сна в темном зеркале страха, и она прогнала воспоминание.
Нужен еще один шаг… Волна толкнулась, что-то обвило ноги, не давая ступить. Найя дернулась и остановилась, стреноженная. Чье-то тело вилось по тайке, прижимая к коже мокрую ткань, сжимало грудь и ползло по шее, наливаясь тяжестью.
Она изо всех сил вытянула шею, запрокидывая лицо. Недосягаемо колыхалась близкая поверхность воды и Еэнн корчил рожи, расплываясь темными пятнами на кривом белом лике. Под тяжелым телом ткань поползла с плеча, на котором заныл шрам.
“Выйти, выйти-выйти-выйти”, билась кровь в висках. И навстречу внутреннему крику вдруг пришел шелест, медленный и ленивый:
— Женщина, помеченная силой, не понимающая силы… Начни новое. Без страха… С-страха…
Она снова дернулась, взмахивая руками. И снова была остановлена стягивающими грудь и ноги кольцами. И тогда, не успевая думать, через панику, которая кипящим озерцом плескалась в ее сознании, Найя зажмурилась и открыла рот, вдыхая воду.
В уши стукнул тягучий звук гонга. …Посреди огромной степи, на стволе старой кривой груши висел он, медным тяжелым солнцем. На сухой траве спал, раскинувшись, темноволосый человек, чье лицо во сне меняло выражения так же быстро, как бежали серые письмена под водой. И лицо его становилось то нежным, почти детским, а то скручивала его такая гримаса, что – человек ли? Или – демон?
Мерно дыша, чувствуя, как вода струится по горлу, протекая в легкие, Найя открыла глаза и встретила взгляд близких глаз с вертикальными зрачками в густом янтаре радужки. Покачивалась узкая шея, переходя в мощные кольца.
— Я хочу к людям, — проговорила Найя, проталкивая через себя серую воду, — пусти.
— К малым? Ты им не нужна, избранная. А они не нужны тебе.
— Я хочу!
Кольца зашевелились, лиясь по телу, проскальзывая меж плененных ног. Взметнулся острый кончик хвоста и поплыл перед лицом, отводя от него облако светлых волос.
— Желание должно быть с-сильным. Нас-стоящим. Люди не могут желать так. Не разреш-шают с-себе.
— Я человек.
— Ты? — янтарные глаза приблизились. В ложбинке сомкнутых челюстей показывался и прятался двуострый язык.
— С-смешна незнанием. Люди уничтожат тебя. Ты – другое.
— Все равно!
Она посмотрела в круглые глаза с ненавистью, вспоминая белую ленту на темных ладонях Акута. И круглый живот Ладда-хи вдруг вспомнила.
— Пусти! Я иду к людям!
Кольца по телу заструились сильнее, стискивая и отпуская.
— Иди, пойманная собой… Вернешьс-ся позже…
Петли ослабели и упругое тело подтолкнуло ее к ступеням. Найя качнулась, взмахнула освобожденными руками. Сделала шаг. Голова ее показалась над водой. А позади, из сумрачной воды, спрятанной под серебром лунного света, ползли за ней слова:
— Пус-сть вес-селятся. Вода свободна, пока их бог смотрит на нее. С-скажи это.
Не отвечая словам, заглушаемым мокрыми прядями волос на ушах, она поднималась, краем глаза видя, как беспорядочные вспышки бледнеют и гаснут. Перед ней возникли последние ступени, сухие, залитые светом луны. И прямо за ними – черными столбами, ноги вождя, сидящего в ожидании.
Найя шла в полной тишине, по которой ставили светлые точки капли воды с ее плеч и подола. И, напротив ног, вокруг которых вольно были брошены на дерево помоста края расшитых одежд, остановилась. Вождь сидел, опираясь на колени кулаками, и смотрел в ее мокрое лицо.
— Ты? Ты вышла из вод?
Он откинулся и осмотрелся. Тишина ждала знака. Кулаки Мененеса перед глазами Найи сжимались и разжимались. Она стояла, больно дыша ночным воздухом. И только она видела движения рук вождя, говорящие ей о смятении большого человека. А потом вождь встал, воздевая раскрытые ладони. И над гладким серебром воды загремел его голос:
— Боги явили нам милость! Вамма-Найя, несущая свет, прошла темные воды и говорила с Владыками! Нас ждет хороший год, сытная еда и дома, полные детей!
— Ай-яяяя! — крик рванулся со всех сторон и стих, повинуясь жесту Мененеса. Шагнув вперед, он поднес руку к лицу Найи, к ее губам.
— Я, твой вождь и отец, благодарю тебя, женщина моря.
Найя хотела ответить, но рука мазнула по губам и опустилась к ее руке. Найя повернулась, дернутая незаметным движением Мененеса.
— Вот стоит та, что была под водой и вышла. Слушайте люди, что скажет она. А я растолкую вам слова.
— Скажи им, — сквозь зубы велел, продолжая оглядывать черные силуэты вокруг озера.
— Что?
— Придумай! Скорее!
Найя оглядела безмолвных ждущих людей. Кашлянула и сказала, слушая, как ее голос, усиливаясь, кругами расходится над гладью озера:
— Вода свободна, пока Еэнн смотрит в нее. Празднуйте и веселитесь!
Тишина не ушла. Люди не шевелились. Легкий ветер прошуршал по верхушкам деревьев, сбрасывая с ветвей частые теплые капли.
— Я, ваш вождь и отец, принимаю слова из темных вод. Веселитесь дети, пока Еэнн добр к нам!
— Ай-йяя! — крик взорвал забеленный светом воздух, и вода в озере мгновенно вспенилась черными блестящими телами. Люди, смеясь и крича, прыгали с мостков и перил, ныряли и вздымали фонтаны серебряных брызг. Найя смотрела с изумлением на всеобщую радость.
— Еэнн, дай мне хитрости в охоте!
— Храбрый Еэнн, пусть женщины любят меня!
— Милости в снах, дай мне, небесный охотник!
— Попроси Айну дать мне сына, Еэнн!
Крики сплетались, перемешивались и были подобны мельтешению черных тел. Визжали дети, которых отцы поднимали из воды, показывая небесному Охотнику. Смеялись девушки, бросая на бурное серебро цветки, выбирались по лестницам и снова кидались в воду, прямо в руки парней.
Мененес постоял, озирая веселье. Сел на резное сиденье и похлопал по изогнутому подлокотнику:
— Сядь рядом, у моей левой руки, Вамма. Ты хорошо справилась. Отдохни. Вон идет твой муж.
Акут пробирался через толчею, расталкивая мокрых людей. Не отрывал глаз от присевшей на помост Найи.
— Ты угадала правильные слова для племени. Хорошо.
— Я не угадала.
— Нет? — Мененес перегнулся через кресло. Найя посмотрела в широкое лицо, раскрашенное белыми узорами.
— Не придумала?
— Нет.
— С кем ты говорила? Кто сказал слова?
Она пожала плечами. Ей было сложно говорить длинные фразы. Ответила просто:
— Владыки сказали слова.
Вождь отвернулся. И Найя увидела, как снова ладони его сжались в кулаки.
— Иди. Иди к своему мужу, женщина моря.
Акут стоял поодаль, прижав к груди руку с зажатой в ней лентой и склонив голову перед вождем. Отжимая мокрые волосы, Найя пошла к нему. Вождь кивнул мастеру, отпуская их. Отвернулся, продолжая смотреть на праздник. Не было музыки и пения. Побросав барабаны и раковины, музыканты прыгали в воду вместе со всеми, крича Еэнну о самом желанном. Смеялись жены вождя, сбегая по ступеням из-под его ног.
Найя, глядя в замкнутое лицо мужа, потащила из кулака свою ленту.
— Пойдем, Акут. Уже все.
Он послушно повернулся и пошел следом за ней, опять через мокрую шумную толкотню. На этот раз он молчал, поднимая голову только за тем, чтоб убедиться, что вот она идет впереди, таща его за руку маленькой белой рукой, и мокрая одежда прилипает к ее бедрам. А Найя кивала и улыбалась возгласам встречных, прижимала к груди свободную руку в приветственном жесте.
На противоположной стороне остановилась и Акут, идя, как заведенный, наткнулся на ее спину.
— Уже все, мастер, — засмеялась она, радуясь тому, что все, кажется, кончилось, а о том, что было сказано под водой, и о снах, приходящих раньше того, что случается, — она подумает позже, в тишине и покое дождей.
— Ты вышла… — Акут крепче сжал ее руку и притянул к себе. Коснулся подбородком ее волос.
— Я вышла. Ты это сказал.
— Тебя не было! — он оттолкнул ее от себя и всмотрелся в лицо, — ты не могла! Ты умерла бы. Время шло и шло!
— Я – вышла. Я – женщина моря, так? Потом будем говорить, мастер.
— Да… Ты – вышла? — он опустил голову и сказал сдавленно, — не женщина моря, нет. Я придумал, чтоб тебя не забрали. У тебя нету вот тут, чтоб дышать в воде, — и он коснулся пальцем ее шеи под ушами.
— А ты не пойдешь в воду?
— Я?
Найя вздохнула и засмеялась. Осторожно забрала у мастера свою руку и стала повязывать голову лентой. Сказала на своем языке:
— Ты, как теленок. Ну, рад, понимаю. Знаешь, меня, наверное, никто так не любил, большой черный взрослый теленок. Ты очень хороший, хоть и порезал меня зачем-то.
И добавила, переходя на местное наречие:
— Ты идешь просить Еэнна о главном? Пока он смотрит на воду и на людей?
Мастер рассеянно оглянулся. Сдвинулся, чтоб не мешать нырять вскакивающим на перила подросткам.
— Зачем мне Еэнн. Я буду просить тебя. О главном.
— Меня? Я не бог.
— Мое главное – ты.
— Ну, хорошо. Тогда давай просто посидим и посмотрим.
И она села под перилами, свешивая босые ноги вниз, над головами купающихся. Акут, помедлив, сел рядом и придвинулся так, чтоб касаться ее плечом и бедром.
Еэнн висел посреди неба. По краям облачной тропы громоздились черные крутые тучи и наползали все ближе. По воде уже пробегала иногда тень, и тогда крики стихали. Но туча останавливалась и люди снова и снова, торопясь, прыгали, ныряли, выкрикивая желания.
На противоположной стороне Мененес взмахом широкого рукава подозвал к себе Ладда-ху, и маленькая жена прибежала, потряхивая мокрыми волосами, держа снизу круглый живот.
— Иди в дом, Ладда-ха.
— У меня есть еще желания, муж мой.
— Иди в дом!
— Я еще не попросила твоей любви у Еэнна, — она села у ног мужа, тяжело дыша и блестя улыбкой, прислонилась к его колену.
— Маленький глупый заяц, нельзя сделать мою любовь еще сильнее. Иди в дом, девочка. Еэнн последний раз смотрит и тучи уже закрывают его лик. Я не хочу, чтоб ты осталась в ночи в темных водах.
— Да, мой муж. Ладда-ха самая послушная жена. Тебе так нравится?
— Конечно.
Она встала, склонилась перед вождем в поклоне. И не разгибаясь, схватила его руки и прижала к мокрому животу:
— Вот тебе вода Еэнна, большой человек. Скорее проси, пока она не высохла!
— Заяц и есть, — Мененес рассмеялся, глядя на темную макушку, блестящую от воды, на узкие плечи. Но она топнула босой ногой:
— Проси!
— Ты делаешь вождя смешным для его людей…
— Проси, мой муж! Чтоб я всегда любила тебя!
— Нет!
— Проси! Я знаю, это твое желание!
Мененес напряг руку, чтоб оторвать от крепкого, дышащего живота. И ухнул внутри себя в черную глубину своих желаний. Спасаясь и понимая, что он приносит в жертву ту, которую любит больше всего, проговорил шепотом, чтоб только она и слышала:
— Еэнн, сохрани в ней любовь ко мне.
— Навсегда, — подсказала Ладда-ха, смеясь.
— Навсегда, — послушно повторил он. Отнял руки от живота и, вытирая их о складки одежды, приказал:
— Иди в дом! Иначе я накажу тебя, глупый заяц с подаренным именем!
Когда Ладда-ха убежала, он откинулся на спинку кресла. Резные звери кусали за лопатки и плечи. У женщин – все через любовь, а он велик, он – вождь. И племени нужна его сила. Он попробовал, но Владыки не взяли белую женщину, это их воля, они соблюдают свои интересы. А он, меж двух вод, темной водой Владык и светлой водой жизни, должен думать о себе, потому что он – отец всем малым.
Оглядывая купальщиков, который становилось все меньше в воде, Мененес нащупал на груди ожерелье из черных зерен сон-дерева. Посередине был укреплен светящийся камень размером с орех. Когда Мененес подарил себе этот камень, найдя его в странном схроне, то сразу понял, камень дан ему не просто так. Пришло его время.
Матери на мостках звали детей, поглядывая на тучи, которые все ближе подползали к Еэнну, сужая облачную тропу с редкими по ней звездами. Но озеро все еще сверкало серебром и дети, подначивая друг друга, прыгали, делая вид, что не слышат материнских криков. Уже кого-то увели за ухо, а кто-то вырывался из рук отца, выпрашивая еще один разок, единственный и все! И из большой хижины, примыкающей к хибарке Тику, пахло вкусной едой – печеным на камнях мясом, щиплющим язык вином.
Мененес оторвал камень от шнурка и сжал в кулаке, пряча малиновый блеск. Посмотрел на облачную тропу. Еэнн смотрел сверху половиной круглого лица. Мененес перевел взгляд на колыхание воды у ступеней. По правую руку несколько мальчишек спешно докупывались, откликаясь на крики матерей. И вылезали, шлепая по ступеням мокрыми ногами. Проскакивая мимо вождя, прижимали руки и кланялись низко.
Еэнн почти скрылся за тучами. Мененес опустил руку и выронил камень в щель между жердей. Тот мелькнул и, покачиваясь, пошел ко дну, плывя в толще воды малиновым огоньком. Мененес с негромким восклицанием взмахнул рукой и мальчик, стоящий на ступенях, оглянулся по направлению его жеста. Глянул на узкую облачную тропу и, поворачиваясь, прыгнул в потемневшее серебро воды.
Еэнн скрыл свой лик за черными тучами.
Найя широко раскрыла глаза, сидя на влажном дереве. После сверкания воды и луны темнота казалась черной ладонью на глазах.
— Сейчас. Глаза найдут свет, — Акут придержал ее и стал оттаскивать от края, — нельзя теперь, вода чужая.
— Да, — Найя поежилась, вспоминая резкие вспышки и густой янтарь нечеловеческих глаз.
— Мерути! – внезапный крик рассек темноту и она снова сомкнулась, становясь еще темнее от прозвучавшего в женском голосе отчаяния и страха, — Мерути, сын мой!
Пришел говор из темноты и кое-где, у дверей хижин, затеплились прикрываемые ладонью огоньки жирников, — мазали темную воду кровавыми пятнами.
— Мой сын! Он остался в воде! Нырнул и…
Красный огонек слабо осветил бьющуюся фигуру женщины в мужских руках. Из черных туч брызнул дождь. Найя слизнула с губы капли. Такой же мертвый и теплый, как вода в чаше озера. Выдернула руку из пальцев Акута.
— Нет! Не дразни Владык!
— А кто? — Найя крикнула так же, как кричала на той стороне мать, — ведь никто из вас! Я!
— Нет!
Но она уже бежала к лестнице, расталкивая черные фигуры. Страх плакал внутри и хватался за ребра, как за решетку, цепкими дрожащими лапками. Но на голове страха топталась злость, замешанная на усталости. Устала бояться, устала бояться, ус-та-ла, шлепали по дереву босые подошвы. И – горе в голосе матери, теряющей ребенка, кричало в ушах. Не давая себе опомниться, Найя прыгнула в черную воду, свалилась мешком, поднимая брызги.
Приготовилась встать, но вода изменилась, и она поплыла, ныряя и раскрытыми до боли глазами всматриваясь в мутную толщу. Все было одинаковым, мутным и почти черным. Не рябил серый свет, сплетая фигуры, не мелькали вспышками глаза Владык. Но они были тут, тело ощущало упругие волны движения чужих жизней.
«Глазами не увижу»… Нырнув поглубже, она замерла, зажмурившись, повисла в толще воды, медленно всплывая. Слушала свою кожу. И, посреди мерно прокатывающихся по телу волн от движения чужих тел вдруг уловила издалека мелкое беспорядочное биение – так зверек мечется, попав в силки. Не открывая глаз, повернулась и поплыла навстречу колебаниям воды. Выныривая за воздухом, успела услышать обрывок женского рыдания и снова вниз, уже глядя через мутную толщу. Внизу и впереди светил красный расплывчатый огонек и рядом с ним, закрывая свет движениями, бился скорченный силуэт, окруженный длинными невнятными тенями.
Над ним Найя снова нырнула, ударилась о столб и, перебирая по нему руками, опустилась до самой земли, отталкивая ногами плотные упрямые тела, скользившие вокруг. Мальчик бился над ней, раскидывались по-лягушачьи ноги и подтягивались к животу, а от запрокинутой головы отделялись и всплывали к поверхности серые пузыри. Он все реже и слабеее дергал ногами и рука повисла в толще, будто указывая на что-то вдали. Вильнув телом, Найя подставила плечи и, бодая головой вялое тело, толкнула его вверх. Кольца змеиных тел резко сокращались и она повернулась, руками поддевая и растаскивая их. В голове билось и гудело от недостатка воздуха, а дышать, как в первый раз, под водой она не рискнула, все уже было тут другое. Все, кроме вольных и плотных движений Владык, хозяевами мелькающих в водяной толще. Вцепившись рукой в плечи вяло висящего мальчика, изо всех сил потащила его вверх, всплывая сама. Другой хваталась за столб, подтягиваясь повыше. И, наконец, теряя сознание, выскочила головой в пустоту воздуха, переворачивая и дергая детское тело.
На черной поверхности воды закашлялась мучительно, прижимая спасенного своим боком к столбу под мостками, цепляясь за него руками.
— Мерути, мой Мерути! — на ступенях женщина крутилась, визжала, сотрясая
мостки, протягивала руки поверх держащих ее мужчин.
— Да, норм, все в поряд-ке, вот он, — Найя выплюнула слова вместе с водой из
горла. Все замерли, пытаясь разглядеть, откуда донесся голос. Только мать, пытаясь спуститься, задергалась сильнее на верхних ступенях, упала к самой воде, взбивая волны и брызги, но ее крепко держали мужчины, стоящие выше. Найя хрипло вздохнула. Похоже, никто не поможет ей. Издалека слышался крик Акута, прорывавшегося через толпу. Она приняла тряпочное тело мальчика на руки и, стараясь держаться на поверхности, толкнула перед собой к ступеням. Там его подхватили мужчины, стараясь не спускаться к самой воде.
Медленно выбралась следом и села рядом с матерью, что
раскачивалась, прижимая к груди сына. Акут рвался к ней, но воины, охраняющие вождя, держали его, заламывая руки.
Найя с трудом подняла голову и посмотрела на Мененеса. Лицо его в мигающем свете факелов было черным и неподвижным.
— Пусти моего мужа, вождь.
— Ты нарушаешь волю богов, — голос вождя напомнил ей шелесты Владык, —
ты так сильна?
— Я просто… — она сглотнула и сморщилась.
— Иди в свой дом, женщина без правил. Я буду думать о тебе.
Найя увидела, как из разжавшегося кулака мальчика выпал и засветился на сыром дереве круглый камушек огненного цвета. Тяжело встала и подошла к Акуту, взяла его за руку.
— Пойдем отсюда, мастер.
Они шли, а люди вокруг жадно слушали слова Мененеса о смелости мальчика, вернувшего ему оброненный в воду амулет. Люди кричали хвалы вождю и радовались благополучному завершению времени Еэнна.

Голос раскатывался над черной водой, шелестел мелкий дождик и снова пришедший ветер дергал верхушки деревьев. Мененес, договорив, отправил племя к праздничной еде и встал. Злыми глазами посмотрел на камень, который вернул ему Меру с поклоном. И сжав в кулаке, отправился в дом. Но, не дойдя до порога, остановился, услышав догнавший его шепот.
— Все с-свершилось верно, пос-слушный. С-сложное вкус-сно. Ты будешь награжден. Будеш-шь…
Оглянулся, проверяя, слышит ли еше кто шелест у самого уха. Но с тихим говором люди расходились. И Мененес, успокоенный, двинулся внутрь, к вкусной еде и женщинам.

За углом общего дома, в котором горели светильники и на праздничных чистых циновках стояли деревянные и глиняные миски с едой, привалился к плетеной стене Тику. Он не выходил к людям сегодня ночью. Но и не пил отту. Теперь, когда Мерути был спасен и вождь ушел в дом, Тику сидел у стены и плакал. Слезы жгли его единственный глаз, падали на реденькую бороду. Он боялся.