То было утро, когда писатель-фантаст Андрей Горшков, ощутив неожиданное, выскочившее из глубины сна, наслаждение иным, проснулся рано.
Он тотчас захотел есть.
Пошарившись по кухонным закромам и выясним, что хлеба дома нет ни крохи, он решил выйти в магазин.
Утро, казалось, уже было одухотворено.
Именно тогда, сделав первые два шага за угол своей бетонной девятиэтажки, он увидел, что на газоне, вместо привычной полувысохшей травы, растет шерсть.
Андрей протер глаза. На мгновение ему показалось, что встреча с иным уже состоялась, и нужно лишь решить для себя самого, как действовать дальше — поверить и согласиться, или же, отбросив странные грезы, вернуться на лоно реальности. Но прошли первые секунды. Прошло две минуты. Ничего не изменилось. Шерсть лениво покачивалась на ветру, словно зазывая.
Андрей присел и пощупал ее. Пошевелил отдельные локоны. Внизу, там, где просто обязан был быть земляной покров, виднелось нечто, напоминавшее кожу.
-Черт, — произнес он, ужасаясь.
Вчера не пил?
Нет.
Сочинял?
Нет. Мечтал.
Но разве так легко сойти с ума?
Только тут к Андрею пришла первая мысль, и он развернулся, чтобы, вбежав в магазин, купить хлеба, может быть — вина, и уж если после этого таинственная шерсть останется — подняться наверх, в квартиру, выпить все вино залпом, лечь и проспаться.
Ведь известно, что все светопреставления — это плод деятельности головного мозга.
Все предсказания — это знаки, что являются человеку наяву.
Нужно…

Алгоритм был уже составлен, и оставалось лишь сконцентрировать остатки здравого смысла, чтобы избежать дальнейших видений. Однако, как назло, Андрей зацепил краем глаза какое-то движение. Не останавливаясь, Горшков изменил направление взгляда. Он был прав, когда подумал, что лучше всего было бы не обращать ни на что внимание.
Хотя чаще всего, любое замечание — это условность. Писатель же, тем более, фантаст, должен осознавать это яснее всего. Тем более, что фантаст — это и не писатель вовсе, а лишь человек, которому взбрело в голову посочинять.
Среди густых локонов сидела блоха величиной с собаку. Ее тело поблескивало. Она напоминала механизм. Андрей вздрогнул, чувствуя, что его глаза лезут из орбит.
Да, это было не шуткой. А ведь он собирался взять себя в руки, умерить выбросы воображения и, уснув, проспать хотя бы до обеда. Случилось бы с ним такое, поступи он так?
Маленькая черная головка повернулась, блеснув ужасными, электрическими глазами. Андрей увидел острые ножи выступающих книзу челюстей. Задняя нога блохи покачнулась, будто — сама по себе. Горшков мгновенно вспомнил, что действия блох непредсказуемы. Тем более, что эти насекомые — чемпионы по прыжкам в высоту. Однако, на какое-то время это недвижение напоминало действие двух ковбоев, когда не известно, кто первый дотянется до кобуры. Андрей сделал один шаг. В ответ произошло еще одно покачивание черной, смолянистой, лапы.
Казалось, еще шаг…. Андрей рванул мгновенно. В три шага он миновал расстояние от газона, поросшего шерстью, до магазина. С силой рванув дверь, он влетел внутрь. Споткнувшись, полетел на пол. Покатился.
Он остановился у подножия витрины, часть которой была занята стеклянным, уверенным в себе, холодильником. Тогда, по логике вещей, должно было случиться лишь одно. И он поднял голову, чтобы встретить удивленные взгляды. Однако, вместо этого его ждала пустота. Холодильник мерно шумел, обдавая колбасы прохладой.
-Черт, — сказал он.
Да, очевидно, причиной всего мог послужить вчерашний день.
Не пил?
Да нет же! Писателям-фантастам незачем пить. Их алкоголь — это путешествие в придуманных вселенных, которым нет числа. И жаль, что многие из них, ленясь в тренировках ума, используют для своих платформ уже созданные другими писателями миры. Это относилось и к Андрею. Он издал уже три книга по мотивам произведений Р.Дж. Толкиена. При чем, среди всей невероятной по размерам череды толкинистов, он находился где-то посередине. Впрочем, как он считал, первые ряды вряд ли чем-то отличались от вторых. И те, и другие, экспериментировали с тем, что пускали в волшебные земли Иванов-дураков, кощеев, инопланетян, и, словом, это была весьма масштабная трепанация смысла. Но, в целом, это устраивало издательства. Благодаря этому, Андрей мог не работать на какой бы то ни было фирме. Его сосед по подъезду, Петр Заярнов, тоже был писателем-толкинистом. Он смело запускал орков в космос, где они с кем только не встречались. Когда-то они были друзьями. Ведь не секрет, что именно Горшков привел Заярнова в писательство. Теперь же все казалось слишком надуманным. Дела у Заярнова не шли. Он опубликовал лишь два рассказа, которые были выдержками из его трудов. Завидуя другу, он обозлился и перестал общаться.

-Ну и как? — спросил он в момент их последней встречи, месяц назад.
-А что ты имеешь в виду? — спросил Андрей как бы свысока.
-Как дела-то твои? — пронедовольствовал Петр.
-А твои? — спросил Горшков.
-А что — мои-то?
-А мои — то — что?
-Книгу новую, небось, пишешь?
-Да. А что тут такого?
-Да нет, ничего.
-А ты что-нибудь пишешь? — спросил Андрей.
-Пишу, — отозвался Заярнов, — а знаешь, что недавно с нами было?
-С кем это, с вами?
-А ты как будто и спросить нормально не можешь?
-А я нормально спрашиваю.
-Разве ты нормально спрашиваешь? Я уже давно забыл, когда ты в последний раз нормально спрашивал, — возмущался Заярнов, -возможно, что раньше, когда мы еще были настоящими друзьями, в наших отношениях и правда было все честно. Но ты сам знаешь, что у творческих людей не может быть настоящей дружбы! И ты это сам доказал. Да, блин. Легко постоянно напоминать человеку о том, что у него хуже, чем у тебя! Но ведь на свете очень много людей, у которых все гораздо лучше.
-Да что ты завелся! — разозлился Андрей. — Что я тебе сделал?
-Мне кажется, что ты мне завидуешь!
-Да, черт, мне тебе-то с чего завидовать!
-Я пишу лучше, чем ты! Просто сейчас такое время — издают только плохую литературу, или же — вообще не литературу! Я вчера был на заседании клуба. Знаешь, я понял — такие, как ты, в клуб уже не ходят, потому, что вам трудно общаться с простыми людьми! И вот вы все сидите взаперти, а богатеи-издатели….
-Но что, конкретно, тебе сделал именно я, Петя?
-Ладно. Что мне тебе объяснять? Ничего я не смогу объяснить! Так вот, мы пошли вчера к одной предсказательнице….
-Во!
-Так и думал, что ты это скажешь!
-Да я не со зла, Петь.
-Так вот, она говорит, что люди себе даже и не представляют, в какую игру они уже давно ввязались. Так и сказала.
-Во как!
-Люди, — Заярнов поднял указательный палец, — люди слишком заигрались со своим воображением. И писатели-фантасты, которые наслаждаются тем, что описывают в своих романах самых разных монстров и тварей, постоянно нагнетают ментальную обстановку вокруг земли. Нельзя, понимаешь…. И идеи Толкиена нельзя тиражировать, потому что все, что мы сочиняем, может когда-нибудь взять и появиться! Это грех! И я решил, что буду просто сочинять про полеты в космос! Просто космос, Андрюша! А подумай сам — ведь это и правда идиотизм — придумывать продолжение к книгам!
-Но люди это читают!
-Да люди что угодно читают! Им просто нужна какая-нибудь соска!
-Соска?
-Знаешь, я верю. Все эти игры в хоббитов до добра не доведут!
-А ты не пьян, Петь?
-Сам ты пьян….

Поднявшись, Андрей окинул взглядов магазин. Холодильники тихо урчали, над ними струился медленный, ровный свет экономичных светильников. Сигареты молчали. Их нужно было курить, но курить было не кому. То ли час был слишком ранний, то ли все покупатели, словно сговорившись, обходили магазин стороной, устремляясь в круглосуточный супермаркет. Да и продавщицы явно не отличались каким-либо усердием. Андрей мог запросто что-нибудь украсть. Однако, так вышло, что в своей жизни он еще ни разу ничего не воровал. И даже теперь, когда представлялась возможность открыть счет, он не мог переступить черту. Присев на край торгового стола, он задумался и попытался сообразить, что же именно привело его в столь странное состояние духа.
Во-первых….
Да, именно это. Но кто теперь докажет, что это было на самом деле? Вот сейчас он покинет магазин и, как все нормальные люди, не удовлетворенные столь безалаберным сервисом, пойдет в супермаркет и там купит хлеба, вина, колбасы. Но кому потом это расскажешь? Пете? А ведь он прав. Его слава, как фантаста, не столь уж велика, и настоящие любители, ценители, так сказать, могут купить его лишь в качестве сувенира. На кой черт им Андрей Горшков? Уж лучше сотый раз перечитать «Сильмариллион».
-Да, — он вздохну.
А потом, в жизни каждого человека бывают наваждения. То, что ты видишь, кажется порой более, чем реальным. Но кто это поймет? Ведь мы не можем понять другого человека даже в самой простой ситуации, уж не говоря про эту.
Творческие люди не должны быть врагами….
Андрей вздохнул, и тут его взгляд привлекла дверь в служебное помещение. В тускловатом свете образовывались тени, и то, что стояло за поворотом, отражалось в виде смеси света и темноты на самой двери. Андрей протер глаза, пытаясь расшевелить собственные мысли. Нельзя же так легко поддаваться нахлынувшим слабостям.
Он сделал шаг вперед, чтобы просто пойти и закрыть дверь.
Однако, одна из линий, что в которой вдруг привиделась ему щупальца с присосками, покачнулась и сделала очевидный взмах. Андрей встал как вкопанный. Тогда покачнулась другая щупальца. Нос задвигался, и до слуха Горшкова донеслись еле ощутимые звуки.
Оно принюхивалось.
Он еще порывался сделать следующий шаг, когда, следуя своей тени, что-то проскочило в дверном проеме. Оно тотчас скрылось. Это, должно быть, была еще одна щупальца. И, хотя никаких таких щупальцев в природе не существует, Андрей сломя голову бросился к выходу. Обежав вокруг магазина, он выбежал на дорожку, что вела к супермаркету. Его он достиг в несколько шагов.
Звякнул колокольчик двери.
Облокотившись на стойку шкафчиков для сумок, Андрей перевел дух. На пути от двери к торговому залу был коридор, и то, что могло происходить внутри, Горшков мог видеть, лишь войдя в сам зал. Однако, привычные человеческие голоса успокоили его. Тем более, что был виден кассир за стойкой.
Играло радио.
-Черт, — Андрей сжал кулаки, — может быть, стоит обратиться к психиатру?
Но нет. Психиатр — это слишком глобально. Иногда, сбои в структуре мироощущения не так уж сильно выражены, и достаточно небольшого вмешательства специалиста, чтобы все исправить.
За кассой звенела мелочь.
-Что бы я сказал Заярнову? — подумалось тогда Андрею. — Что и такое бывает? Должно быть, человеку, не отягощенному вообразительными образами, ничего такое и в голову не влезет. Может быть, в детстве, когда мы видим тени предметов, они кажутся нам отражениями таинственных существ. Но потом, большинство из людей все это переживают, и в нормальной жизни нет ничего, что бы напоминало нам о детских страхах.
Тут он замечтался, прислонившись к стойке из железных ящиков. В голове писателя Горшкова уже проносились новые строки, являющиеся началом нового произведения. Быть может, это было зачином какого-нибудь эпохального романа, который был совершенно абстрагирован от всего того, над чем работал Андрей. В нем не было ни Хоббитов, ни Орков, ни Иванов Царевичей, рассекающих по воздуху на реактивных метлах, отобранных у Бабы-Яги. Это были чистые мысли, вынутые из глубины памяти, и чем была эта память, он и сам не знал.
Возможно, что закромах общечеловеческого хранилось нечто такое, о чем даже невозможно было догадаться. Но настоящий взгляд внутрь себя проявлял верхний слой пирога. Чтобы добраться до глубины, необходимо было найти связь между миром и самим собой.

— Наше воображение нас и погубит, сказал тогда предсказательница, — говорил Петр Заярнов.
Андрей усмехнулся.
-Погубит конкретно тебя?
-Почему именно меня? Ты смеешься?
-Нет. Просто звучит очень странно. Будто выдержка из книги. Может быть, ты все это сочинил?
-Да ты уже и в клуб перестал ходить.
-Да, Петь. У меня просто нет времени. Я решил написать трилогию про драконов. Но, потом, мне показалось, что нужно связать это со Средиземьем.
-Связывай, Андрюша, связывай…..
-Да что ты взъелся! — воскликнул Горшков. — Что я тебе сделал? Ну и что с того, что я не хожу в клуб? У меня просто нет времени. Я занят работой. Чтобы реализовать свои планы, мне приходится писать по десять страниц в день! Разве ты не знаешь, что это такое? Конечно, можно писать три дня подряд по пятнадцать страниц, но потом голова так опухнет, что ты целую неделю не сможешь подойти к компьютеру!
-А как смотрят на это издатели?
-Ну, Петь, ну я же не виноват, что у тебя не все гладко?
-Знаешь, а я верю, — ответил Заярнов, — это случится, Андрюша.
-Так что случиться то?

Теперь, здесь, в супермаркете, в отзвуках раннего радио, все это казалось совершенно наглым вторжением? Откуда он мог знать, что с головой могут происходить такие вещи?
Может быть…
Нет, но что именно можно предположить? Попробуй, перечисли вещи, выходящие из ряда вон.
Андрей двинулся к торговому залу, и тут его остановило одно странное обстоятельство. Его слух уловил еще одно несоответствие происходящего с реальностью. Андрей остановился. Все это начинало не на шутку его раздражать. Однако, что все это могло значить?
Голоса людей точно ходили по кругу. Он не мог точно различить фразы, но одно было очевидно. Начинаясь с одного места, все голоса доходили до одной точки и начинали говорить заново. Их точно крутили по кругу.
Loop.
— Черт, — подумал Горшков, — да что же это все такое?
Он приблизился к повороту в торговый зал настолько, что стало видно кассира. И здесь у него уже не было шанса укрыться от того нового, от всего того ужасного, что до того коснулось его лишь украдкой. Возможно, то же самое чувствует себя человек, заснувший момент опасности, и не желающий просыпаться лишь для того, чтобы оттянуть момент свидания.
Кассирша, женщина лет сорока, была словно надута изнутри, и глаза выкатывались наружу в виде очень ровных, гладких, маслянистых шаров. Кожа лица просвечивала изнутри некую субстанцию. Возможно, она светилась. Возможно, это было что-то еще. В любом случае, это движение можно было просмотреть. Каждое колебание некоей паутины приводило глаза в движение, и они ходили взад-вперед. Руки покачивались. Правая щелкала по кассовому аппарату, и тот щелкал. Лента в нем уже давно, как закончилась. Левая производила некий жест.
-Да, вчера как завезли эту колбасу, так и не знаем, что с ней делать. Старый торговый был — совсем другое дело. Постарше, поопытнее, бывший воен…. Да, вчера как завезли эту колбасу, так и не знаем, что с ней делать. Старый торговый был — совсем другое дело. Постарше, поопытнее, бывший воен…. Да, вчера как завезли эту колбасу, так и не знаем, что с ней делать. Старый торговый был — совсем другое дело. Постарше, поопытнее, бывший воен…., — говорила она.
Ее слова двигались по кругу.
Хуже всего было то, что слова людей, которых Андрей не видел, также двигались по кругу.
Конечно, можно было повернуть назад. Но что бы это изменило? Что можно было сделать теперь, когда вдруг оказалось, что ты стоишь на пороге, и думать, осмыслять еще рано — все еще впереди. Это нужно увидеть. Это нужно пощупать, и лишь потом сделать вывод — жив ли ты, или жизни и не было — она приснилась тебе в короткий промежуток между вселенскими муками.
Андрей сделал еще один шаг, и пространство зашевелилось, поддавшись первому приступу слабости. Нет, это был не страх. Это вещество неизвестно человеку, который никогда не был за чертой. Оно может лишь присниться, и кусочки его будут обитать на самом краю подсознания, напоминая о себе в редкие моменты.
О том, что есть что-то, что нельзя описать.
Это ужас, выжатый, выверенный, чистый, словно слеза.
Это то, что лучше не представлять, чтобы не накликать беду.
В торговом зале было человек десять, и все они, застигнутые неизвестной бедой, находились в одной позе. Глазам Андрея сразу представилась нечто, что их соединяло. Оно стелилось по полу тонкими извилистыми полосами, и по венам его текло нечто, что могло быть кровью.
Язык!
Некоторые вещи, представленные взгляду впервые, видятся гораздо чище и яснее, чем в те моменты, когда мы уже осведомлены. При первом знакомстве можно гораздо глубже ощутить степень опасности. Может быть — самую сущность предмета. И вот, картина, представленная писателю-фантасту Горшкову, живая, не придуманная, проникала в самую глубину его мозга.
Огромный, красный, многочленный язык, проникнув в магазин, высасывал соки из покупателей и продавцов. И все они, с вывернутыми наружу глазами, продолжали говорить, делая одни и те же движения. Так, мужчина лет сорока, одетый в слегка помятый, джинсовый костюм, находился к Андрею ближе всего. Его рука тянулась к полке. Он брал банку с грибами. Затем, опустив ее в сумку, делал вращательное движение головой и, повернувшись к Андрею, произносил:
-Это — хороший производитель.
Глаза его были уже почти наружи. Казалось, еще немного, и они повиснут на отростках.
Затем, повернувшись к витрине, он произносил:
-Так, ладно.
Вынимал банку из сумки. Клал назад. И так — все начиналось заново.
Язык, или, во всяком случае то, что показалось Андрею языком, при этом еле заметно пульсировал, и было заметно некое движение. С одной стороны, он явно что-то высасывал. С другой — в обратном направлении также что-то поступало. Таким образом, язык действовал в форме насоса.
Женщина, находившаяся в дальнем конце магазина, то вставала, то приседала: два ряда с минеральной водой находились внизу. В середине этого смертельного движения ее голова поворачивалась к проходу, точно констатируя. Глаза, пошатываясь, точно листья на водной глади, выражали предупреждение. Вместе с тем, Андрею почудилось, что он уловил некие флюиды наслаждения болью.
Жизни не было.
Но и смерти не было.
Это была мука, которой не могло быть ни конца, ни краю.
Там, неподалеку от нее, на фоне стройной шеренги кетчупов, то высовывалась, то вновь показывалась чья та рука. Но хуже всего, безусловно, было группе людей в перпендикулярном ряду, которые, распластавшись в пространстве, напоминали группу танцоров из балета «Тодес».
Если бы такие танцы существовали….
Андрей попятился назад, зацепился за полку и уронил на пол ворох пакетиков с кальмарами.
— Меня зовут Юлия Савичева, — сказало радио, — с большим удовольствием передаю привет всем жителям города К. Пусть этим ранним утром….
Радио защелкало, а Андрей, поскользнувшись на кальмарах, упал на живот, зацепив рукой банку с килькой. Встав на ребро, консерва покатилась к стойке продавца и там затерялась. Подняв голову, Андрей по инерции ожидал увидеть….
Но дело не в том, что все было то же, и даже не в том, что в положении лежа он мог видеть подножия того, что убило покупателей и продавцов. Радио.

— Меня зовут Юлия Савичева, — сказало радио, — с большим удовольствием передаю привет всем жителям города К. Пусть этим ранним утром….
И так — и вновь, и вновь.
Писатель Андрей Горшков присел, разбросав ногами пакетики с сушеными кальмарами. Адский язык произвел еще один импульс. Что-то ушло, и что-то пришло, и краем глаза стало заметно что-то приближающееся.
Андрей в ужасе повернулся, но ничего не увидел. Вместе с тем, поворачивая голову то туда, то сюда, он мог видеть это движение боковым зрением. Наконец, сфокусировав именно боковое зрение, он увидел то, что к нему приближалось. Думать было некогда, и, мгновенно сбросив с себя оцепенение, он вскочил на ноги и бросился к двери.
— Меня зовут Юлия Савичева, — вновь повторило радио, — с большим удовольствием передаю привет всем жителям города К. Пусть этим ранним утром….
Андрей слышал, как дверь за его спиной закрылась, а далее — высокий, свистящий звук, который, возможно, означал трение чего-то о стекло. Но на то, чтобы оборачиваться, времени не было. Сделав стремительный спурт, он менее, чем за минуту, оказался у своего подъезда.
Что бы там ни было….
Возможно, что так бывало в детстве, когда весь мир можно было проигнорировать, спрятавшись под одеялом.
Может, в какие-нибудь двадцать лет, когда впереди еще виделась вечность, обутая в кеды, и было возможно лечь спать и хорошенько проспаться, чтобы обо всем забыть. В конце концов, был первый опыт в отношениях с вином, и тогда это, возможно, и помогло бы. Главное, может быть, это уверенность в том, что мир — это твой мир. И от того, насколько ты в него веришь, зависит все на свете. Параллельные миры — это другие люди, и, вне зависимости от твоего отношения к ним, они — параллельны. Или даже — сверхпараллельны.
Но что можно было сделать теперь?
Во что нужно было поверить, чтобы отбросить все то, что вдруг вывернулось наружу из недр самого невероятного кошмара?
Оказавшись в грязном, исписанном маркерами и баллончиками, Андрей облокотился о стену и схватился руками за голову.
Что все это значит?
Конечно, первой же мыслью было бежать, бежать изо всех сил в квартиру, в лоно собственного духа, чтобы, закрывшись там, попытаться взять себя в руки. Но чем могла помочь квартира. Другое дело — это, взяв себя в руки, выйти на улицу и заставить свой мозг перестать грезить.
В конце концов, случаи полного умопомешательства известны давно. И то, каково оно, быть внутри, известно лишь одному пациенту. Не поэтому ли приступы ужаса сопровождаются вылетов пузырей изо рта? Иные миры, вдруг ворвавшиеся в нормальный, казалось бы, мир, переворачивают все с ног на голову. Человек слышит поэзию наоборот. Это — абсолютный, чистый крик. Реальность представляет из себя трубку — с одной стороны — органы чувств, с другой — внутренние процессы. И тут эта трубка оказывается запаянной с обеих сторон. В полной темноте вдруг зажигаются глаза.
Тут бы сказать — зажигаются звезды.
Но что это за звезды? Где они родились? Из какой материи сделаны?
На самом деле, человек не в силах ничего доказать — все ограничено механизмом его собственного бытия. Учитывая это, невозможно полностью отрицать даже утопию Вачовских.
Но дело не в том, что трубка запаяна.
Отдышавшись, Андрей вышел на площадку. Он только теперь заметил, что город, привычное ему пространство, полное движений, мыслей и надежд, совершенно пуст. Тишина, разбавленная шумом легкого ветра, нарушалась лишь далеким гудением. Это был какой-то завод. Но какой именно — определить теперь было невозможно. Дорога была пуста, за исключением припаркованных автомобилей. Ряд панельных домов, расположенных вдоль нее, не подавал никаких признаков какой-либо активности. Лишь белье, раскачиваясь на сквозняке, говорило о чем-то своем.
-Часов семь утра, — подумал Андрей, — выходной. Суббота. И — полная тишина. Может быть, зайти к Заярнову?
Тут к нему пришли сомнения? Что, если никакого Заярнова не существует? Что, если он уже сейчас находится в квартире Заярнова, и тот смотрит на него круглыми глазами, и уже послали за скорой помощью? Но в таком случае, никто не сможет доказать, что реальность вообще существует.
Он вздохнул.
Да, единственным вариантом было пойти к своему бывшему другу, чтобы удостовериться, что он — не единственный обитатель планеты Земля.
Перед глазами Андрея пронеслось недавняя картина в супермаркете. Шерсть. Что же это было? Сколько прошло времени? С одной стороны — не более пяти минут. Но, казалось, в этот коротком отрезке были века и эры, и Андрей не заметил, как цивилизация, проскочив все свои периоды одним разом, исчезла, и он остался единственным свидетелем.
-И ведь Савичева, — пробормотал он, — он тоже пела по кругу….
Ему представилась студия, в которую проник красный, волнующийся от жажды крови, язык, разделенный на множество сегментов, и певица, застигнутая врасплох в момент живого исполнения. И так, ей суждено петь много, много кругов, пока монстр не выпьет ее до самого дна.
Горшков уже было собирался двинуться наверх, когда его глазам предстало движение. Возможно, что видимые образы закодированы, и правила, записанные в наш мозг, позволяют раскодировать их тем или иным способом. Но то, что вынырнуло из дальнего конца улицы, со стороны железнодорожного моста, не поддавалось никаким правилам. Оно набирало скорость, и форма его, раскручиваясь на фоне перспективы улицы, не напоминало знакомые предметы. Это было похоже на то, как если бы человек закрыл один глаз, и в один момент мир потерял объемность. Расстояния перемешались. Появилось ощущение плоскости. И любой перемещающийся предмет можно рассматривать как угодно, при чем все его фрагменты можно воспринимать также плоскостно.
Существо, живущее на листе.
Андрей понял, что его начинает тошнить, и он не может сделать и шагу. Нечто притягивало его. Появилось чувство непонятной, навязанной кем-то эйфории, и это была радость в ожидании самой совершенной в мире боли.
Нет ничего, кроме вечной, абсолютной боли, понял он.
Бытие распято. Каждая его клетка пронизано раскаленной струной.
Но ведь утро, в самом зачатии своем, было иным, и Андрей очень хорошо помнил это. Да, он чувствовал себя несколько странно, но в этой странности не предчувствовалось ничего дурного.
Обычно, таким бывает ощущение близости чего-то. Иногда люди путают это чувство с уже свершившимися делами. Что-то вот вот должно наступить. Хочется прокричать об этом, хотя кричать, разумеется, еще рано. Намек — это еще не факт. Но разве может хорошее быть предвестником плохого? Может быть, нервная система уже заранее защищала себя от шока?
И теперь, должно быть, кульминация. Когда с человека снимают кожу, он должен смеяться.
Но вышло так, что легкий ветерок заставил Горшкова глубоко вздохнуть, и он вдруг вышел из оцепенения. Вздрогнув, он потряс головой, кинулся к двери подъезда, которая закрывалась на кодовый замок, и захлопнул ее.
Он бросился к лифту чисто автоматически. Оказалось, что лифт работает. Кабинка закрылась и скрипя поползла вверх.
Андрей закрыл глаза.
Хотелось не думать, и он не думал. Но подсознание, едва выйдя из пике, работало само по себе, рисуя продолжение событий.
Дверь — слишком линейное понятие. Что сделает оно, добравшись до двери?
Но разве оно — линейно?
Есть свет — это тоже о чем-то говорит.
Все это говорит.
Лифт остановился и открыл дверь. Андрей понял, что оказался возле квартиры писателя Петра Заярнова. Он подошел и позвонил в дверь. Заярнов выглянул спустя двадцать минут. Он был заспан и слегка примят. Во рту у него была папироса. Всем своим видом он напоминал художника в свободном полете. Этим самым он выгодно отличался от своего товарища и оппонента. Горшков вряд ли мог позволить себе подобную безалаберность.
-Петь, скажи что-нибудь, — произнес Андрей почти, что жалобно.
-Что? — спросил Петр бодро.
-Что-нибудь.
-Любое слово?
-Да.
-Ну, пожалуйста. Доброго утра фантасту Горшкову.
-Слава богу, — вздохнул Андрей, — ты жив. Впусти меня скорей.
-Хорошо. Проходи.

* * *

— Черт, — произнес Петр, — черт, черт, черт, — он оторвал глаза от бинокля и посмотрел на Андрея.
— Закрой окно, а? — попросил тот.
— Седьмой этаж, как никак.
— Да что седьмой этаж? Надо вообще окно заклеить.
— Хорошо. Что ты предлагаешь делать?
— Не знаю.
— Во-первых, — Заярнов вынул из большой, сероватой, пачки папиросу и прикурил, — во-первых, ты подвержен панике. Ты почти моментально впал в отчаяние. Между тем, как во всем нужно видеть позитив. Ты жив. Я — жив. Что мы можем предположить? Мы подверглись атаке нечто, природа которого неизвестна. Для начала нам нужно узнать, безопасно ли оставаться в квартире. Для этого достаточно осмотреть в бинокль соседние дома.
— Ну?
— Пока я не обнаружил никаких признаков жизни. Обычно, поутру люди торчат на своих балконах, смотрят в окна. В конце концов, кто-то бы наверняка выходил на улицу, чтобы узнать причину столь странной тишины. Но ничего подобного мы не замечаем. Между тем, телевизор работает. Все программы в полном порядке. Из этого следует, что, во-первых, работает ретранслятор, а во-вторых, никто не знает о случившемся. Значит, катаклизм не носит глобальный характер. Судя же по наблюдениям, шерсть растет со стороны железной дороги. Скорость ее роста неизвестна. Возможно, что именно по железной дороге ночью перевозили образцы неизвестного оружия, и произошла утечка.
— Но почему мы живы?
— Ты думаешь, только мы? У людей очень хорошо развит инстинкт самосохранения. Возможно, что половина города сидит сейчас в своих квартирах, боясь выйти на улицу.
— Как это проверить?
— Давай кому-нибудь позвоним?
— Черт, — вдруг обрадовался Андрей, — как я до сих пор до этого не догадался. Но только я не пойду домой за своей трубой.
— Боишься?
— Да, боюсь. А что тут такого?
— Ладно. Кому звоним?
— Позвоним Иванову.
— Ладно.

Заярнов развернул свою раскладушку и стал набирать номер:
-Есть сеть? — спросил Андрей.
-Не пойму, что это за сеть? — ответил он. — Должен быть Bee Line, высвечиваются какие-то каракули. Ага. Вызов пошел. Пошел. Хотя, рановато сейчас. Он спит. Он даже и трубку….
-Чего там, — не понял Андрей.
-Подожди, подожди, — проговорил Петр, — подожди. Ерунда какая-то. Не пойму.
Он молча стоял с трубкой около минуты. Наконец, он повернулся к Андрею. Вынул истлевшую папиросу изо рта.
— Послушай. Попробуй что-нибудь сказать.
— Что? — не понял Горшков, принимая телефон из рук Петра.
На первый взгляд, это был голос, искаженный неким фильтром. Подобный эффект можно получить, немного расстроив радиоволну. Голос, теряя четкость, приобретает корявый оттенок. Еще немного — и он вообще уже не голос, а некие колебания, с повторяющейся амплитудой. Именно эта похожесть и не испугала Андрея с первых минут — это были почти, что обычные помехи. Разве что, таковых не бывает в сети сотовой связи. Но, понемногу прислушиваясь, он стал улавливать голоса. Возможно, это было лишь побочное действие шума. Если слушать ветер — тоже можно многое, что услышать. Однако, как он ни старался, ощущение голосов не пропадало. Это были массы, огромные массы людей, согнанные в одну толпу, орущие от нестерпимых мук.
-Что слышишь? — спросил Петр.
-Не знаю, — Андрей постарался успокоить себя самого, — помехи. Одни лишь помехи.
Но тут что-то щелкнуло. Гораздо ближе, чем голоса, прорвавшиеся сквозь электрическую пургу. Звук, отчетливый, уверенный, тонкий, произнес некое слово. Хотя это было и не слово, и, может быть, являлось следствием тех же помех, Андрей ощутил ледяной, захватывающий сердце, ужас:
-Алло, — проговорил он.
Звук повторился, но в нем произошли некие изменения. Он точно реагировал на это «алло», точно вынюхивая координаты говорившего.
-Алло, кто это? Алло. Иванов?
При слове Иванов ему ответили. И, хотя это явно не было словом на человеческом языке, Андрей отчетливо ощутил, что это — именно ответ, ни что иное.
-Иванов!
И вновь — что-то еще. Горшкову же показалось, что он понимают, что ему говорят.
-Я — оно, — этот смысл нес в себе модулированный скрип, — я — оно. Я скоро буду с тобой.
-Что с тобой? — удивился Заярнов.
Андрей сморщился, пытаясь показать жестом, чтобы Петр забрал у него трубу. Но тот не сразу понял, что хотел от него соратник по перу. Возможно, еще минута, и что-то бы обязательно произошло. Голос, явившийся из ниоткуда, усилился и повел Андрея вглубь шума, ближе к голосам. И, чем ближе они были, тем более явно становился их смысл. Казалось, еще немного, он будет различать отдельные звуки, стоны, мольбу о помощи.
Оно же, двигаясь рядом, на короткий срок представляло себя другом.
Перед тем, как ты узнаешь высоту боли, мы будем идти вместе, — говорил его скрип, — сейчас я — твой друг. Я готовлю тебя к вступлению. Я расскажу тебе о том, что такое гигантская сфера ада, где муки бесконечны. Возможно, что ты вступаешь в брак, и твоя жена — великий абсолют мучения.
— Что это было? — спросил Петр, вырвав трубку.
— Не слушай. Не слушай, — пробормотал Андрей исступленно, — выключи телефон вообще.
— Что?
— Оно знает обо мне. Оно знает, Петь. Теперь уже ничего не сделаешь.
— Кто знает?
— Ты слышал голоса?
— Нет. Я слышал скрип. Он как будто мне отвечал. Но я даже и не заметил, чтобы он оказывал какое-либо действие. Может быть…. Нет, Андрюш, давай рассуждать логически. То, что мы слышали, банальные помехи. Произошел выброс какой-то биологической фигни, когда ее, фигню эту, перевозили через город на поезде.
— Ты хочешь послушать?
— Что?
— Если ты уверен, что это помехи, давай, послушай его еще.
— Ладно. Ладно. Я позвоню на квартиру Носкову.
Он щелкнул клавишами и приложил трубку к уху.
-Алло. Алло, — пробормотал он, — Алло.
Тут лицо его сделалось каменным, и он отбросил трубку на диван.
-Что? — воскликнул Андрей.
-Не знаю.
-То же самое?
-Нет. Но если человека мучают — он не может взять трубку.
-Логично. А что, он взял трубку?
-Нет. Не знаю. Послушай, разорвать вызов можно лишь двумя способами. Первое — сделать это с помощью телефона, а второе — АТС. Но был явно не АТС. Кто бы там ни был, Носков или кто-то еще, или — что-то еще, я не знаю, мне ответили. Не знаю. Странный звук. И я вдруг это почувствовал. Может быть, я даже и не слышал, как это происходило. Может быть — слышал. Ладно. Нужно что-то предпринимать.
-Слушай, а ведь ты что-то говорил про предсказание.
-Да. Нет, Андрей, это не может относиться к делу. Или….. Я человек логичный, Андрюш. Что мне тебе сказать? Предсказатели были во все времена, и потому о многих катастрофах было известно заранее.
-При чем же здесь хоббиты?
-Может, она не любит писателей-фантастов. Знаешь, если честно, мне кажется, все это чепуха. Просто ты слишком переволновался. Многие люди чувствуют приближение опасности интуитивно. Я представляю, какие этой ночью снились сны.
-Мне снился очень хороший сон.
-Ну, ты — это исключение.
-Да уж. По-моему, никому ничего не снилось. И вообще, это не имеет значения. Нужно что-то предпринимать.
-Ты считаешь, что мы должны что-то делать?
-А ты предлагаешь сидеть здесь?
-Возможно, что в этом есть смысл. Мы можем переждать катастрофу. Помощь подоспеет в течение нескольких часов. Наверняка, наш город уже оцеплен. Нужно дождаться, например, вертолета и подать знак.
-Да, — вздохнул Андрей, — а тебе не пришло в голову, что это может быть повсюду?
— Приходило. Но ведь телевизор показывает.
— Н-да. Я не подумал.
Он взял пульт и включил телевизор. Первый канал озарился привычной рекламой. Горшков убавил громкость и сел на диван, закрыв голову руками.
Что все это значит? — носилось у него в голове. Если все каналы работают, значит все в порядке, по крайней мере, в Москве. Нет, работает ретранслятор. Нужно включить местный канал.
Он щелкнул местный канал, и новое открытие его попросту потрясло — канал работал, шла какая-та городская передача. Он всмотрелся в экран, пытаясь усмотреть следы аномалии, однако ничего подобного не увидел. Да и могла ли работать аппаратура сама собой?
Может быть, он — и правда в больнице?
-На деньги, выделенные муниципалитетом, будут отреставрированы эти старые здания, — говорил голос за кадром.
-Странно, — произнес Заярнов, — хотя, знаешь, все зависит от того, как настроить компьютер на телестанции. Главное, чтобы было электропитание шло непрерывно. В-принципе, транслировать что-либо можно хоть неделю без перерыва.
-Ты думаешь, кто-то специально так сделал?
-Нет. Я просто рассуждаю.

-Дети нуждаются в помощи, — произнесла девушка-диктор.
Андрей повернулся к экрану и застыл на месте. Он увидел нечто, но мозг уже не реагировал — в нем будто открывался клапан в сосуд, наполненный охлаждающей жидкостью, и та разбрызгивалась наружу, на извилины.
Яркий, неестественно красный, язык, буквально пропитал девушку и изнутри. Он замещал ей вены. Отсвет этой дьявольской красноты был виден даже сквозь череп. Глаза, что качались на отростках, смотрели точно в камеру. Молили ли они о помощи?
Горшков отчетливо ощутил силу, которая не давала ему бояться. Это было то, что хотело провести его по дороге, от начало голосов, до самого жерла ада, и оно было рядом. Оно несло добро. Оно любило его. Оно хотело приучить его к боли заранее.
-Дети нуждаются помощи, — произнес посиневший, смертельный рот.
Заиграла музыка, и начали показывать городской парк, и Андрей отчетливо увидел шерсть. Она плелась густыми космами вдоль улицы, что окольцовывала парк по внешнему кругу, и в ее гуще то тут, то там, виднелись предметы человеческой одежды. Чаще всего — обувь.
Тебе нечего бояться, продолжало говорить оно. Ты навсегда повенчан. Тебе незачем умирать так, как они. Жизнь — это смерть, а смерть — это жизнь. Ты уже переступил черту, и мы идем с тобой одной дорогой. Оставь все. Вселенная мук навсегда с тобой. То, что ты сейчас здесь, ни о чем не говорит. Ты — со мной, и мы идем вместе, и голоса все ближе и ближе. Голоса зовут. Увидев это величайшее действо, увидев миллиарды вновь прибывших, ты сам возжелаешь войти в адское пламя, чтобы насладиться его величием.
То, к чему ты привык, всего лишь преддверие.
За несколько тысяч лет с того момента, как первый росток человека взошел на земной поверхности, люди так и не поняли своего предназначения.
Они были выращены.
Кур тоже растят. Они не знают о том, что их ждет. Ты когда-нибудь наблюдал, с каким оптимизмом кукарекает петух? Его гордыня велика и грешна, и он не знает о ней до тех пор, пока справедливый топор не вкусит крови.
Ты — избран.
Ты будешь страдать больше всех.
Это большая честь.

-Что с тобой? — воскликнул Петр.
-Ты видел?
-Что?
-По телеку.
-Что?
-Не видел?
Андрей точно очнулся. Перед его лицом было окно, а дальше — город, с высоты кажущийся теплым и мирным. И каждая его крыша — это монолит, который никогда не будет сдвинут с места. Ничто не измениться. Все это — лишь бред, навязанный собственным воображением. Бытие основательно и бесповоротно. Нужно выпить водки и лечь спать.
Все закончится.
-Все закончится, — сказал он уверенно.
-Что ты имеешь в виду? — спросил Петр.
-Ничего. Все закончится очень скоро. Все это чудится. Нужно просто проснуться. Ведь телевизор работает. Во всяком случае, на центральных каналах все нормально.
-Когда «Титаник» тонул, на нем горел свет.
-Это в кино так показали.
-Не важно. У тебя есть предложения?
-Не. Не знаю. Есть водка?
-Есть. Хочешь водки?
-Да, давай.

Выпив стакан водки, Андрей закрыл глаза, пытаясь отключиться от происходящего. Однако, первая же мысль была заражена. Он сделал шаг, другой, третий. Это была не та дорога. Глаза могли смотреть на интерьер квартиры, но душа уже двигалась навстречу неизбежности.
Он вспомнил про то, что он увидел, стоя в дверях подъезда. Ведь оно двигалось к нему, точно протягивая руку. Это было жало, устремленное вперед. Хотя такое определение вряд ли было уместно. Пространство, откуда начался этот бег, вряд ли могло быть описано привычными словами и категориями.
Оно наверняка здесь, подумал он.
Но ведь я уже иду. Мне ни к чему встречаться с чем-то еще. Впрочем, это похоже на отговорки ягненка, которого зарежут самым последним. Тем не менее. Тем не менее. Глупо отодвигать то, что неизбежно.
Возможно, что оно начало с первых этажей, и сейчас занято тем, что вычищает нижние квартиры. Оно убивает по-крупному, оптом. Целые семьи находят продолжение своего бытия в новой, совершенно невероятной, ночи.
Андрею представились целые города, поросшие шерстью, которая впитала, всосала в себя людей. Улицы и площади, бассейны, спортивные залы, парки, квартиры, дорогие апартаменты.
Больше нет ничего.

-Проснись, проснись, — его разбудил Петр Заярнов.
-В чем дело? — спросил Андрей испуганно.
-Проснись. Надо идти?
-Идти? — не понял Горшков.
День за окном уже разгорелся. Мутноватое солнце ранней осени проглядывало сквозь облака, заливая пространство матовым светом. Город, заполненный лишь шумом легкого ветра, да еле слышимым гулом все того же завода, был тем же самым, что и прежде. Вместе с тем, изменения были налицо.
Андрей знал, что это так.
Что бы ни происходило, ничего уже нельзя было изменить.
-Идем! — воскликнул Заярнов. — Там, на проспекте, военный автомобиль!
-Точно? — удивился Андрей.
-Точно. Нужно собираться.

Мы пройдем через подъезд, и подъезд пропустит нас, проносилось у него в голове. Он пропустит именно нас. Больше никто. Если жизни, созданные лишь для одного мгновения. И это — я, моя судьба. А что касается Петра, я сам его выбрал. Нам просто дано увидеть больше других.
Но цена этого велика. Возможно, мы сумеем миновать улицы на пути к проспекту и встретить там военный автомобиль. Но что можно изменить, когда все уже предрешено. Есть слова, которые родились раньше, чем человек. И теперь звучат именно они.
Он лениво выскочил из квартиры следом за писателем-фантастом Петром Заярновым, человеком, чья писательская слава по-прежнему находилась под вопросом. Телевизор, что остался работать, показывал искривленные полосы помех. Но в этих линиях было не просто отсутствие сигнала.
Они говорили.
Они пели и звали, рассказывая о том, каким может быть путь к абсолюту вселенских мук.