Генерал, ваше святейшество, сэр, позвольте заметить,
что с пятым криком совы наступило лето. В этих широтах
слишком мало воздуха и слишком много дождя, — патроны
ржавеют, кетчуп густой настолько, что напоминает замазку.

Присланный вами в прошлом месяце прокуратор повсюду
видит измену или как минимум ересь. Позвольте заметить, сэр,
это был ваш приказ — про крики совы, — где я возьму сову
в этом проклятом всеми богами городе? Здесь нет вообще ничего —
разве что шоколад в серой обертке приносят к воротам волхвы. Когда
с третьим криком совы наступала зима, капрал Уголино
выбросился из окна на скалы, теперь у нас нет никого, кто
умел бы считать хотя бы до двадцати. Сумасшествие, сэр,
ужасная штука. Нам не нравится здесь. Песни кончились. Хлеб
на треть состоит из пыли, вместо закваски — кровь
последнего голубя, про запас в каземате содержатся чайка
и ворон. Осенью, на втором крике, остановились часы
у ефрейтора Муциуса Клементе, а солнечные за отсутствием
солнца запретил прокуратор. Сэр, генерал, этот город
стоит на море, но последний рыбак уехал четыреста лет назад.
Лейтенант Джабир-ибн-Хайям пытался выманить рыбу из моря
баснями Лафонтена, и представьте ему удалось пять рыб
поделить на семьдесят ртов, включая канцелярию Ланселота.
Волхвы сводят меня с ума. Но у нас, генерал, есть скворец,
он свистит по ночам буги-вуги. Здесь, позвольте быть
откровенным, нет никого, кроме заспанной саламандры,
она у нас каптенармус. Ваше высочество, завтра
вы уедете. Мы останемся, мы всегда остаемся, здесь
или там, завтра или спустя столетие после дождя, после первого
винограда, после пришедшей из ниоткуда песни, после
стакана жженого кофе. Генерал, я хотел бы сказать пароль
на случай, если вы после первого крика совы проснетесь.
Вы увидите женщин, представьте себе, генерал. С ними будут
тигр и сверчок. Уезжайте. Вам нечего делать здесь.
Генерал, ваша милость, ваше святейшество, сэр,
позвольте сказать, что уже практически наступило лето…

***
«Юлиус фон Ангерран цу Штайн избавился от невинности
на Авенида Пасеа, жасмином и перцем благоухающей! В Дублин
безумцев свозит сын Пандиона — читайте на третьей странице»… — «Боже,
думает Старый Томас (перья, нож, карандаш и поверхность
стола — в идеальном порядке), — что за ужасный слог
в этих газетах»… — умбра вместо чернил (третьего тона),
пергамент, таблица (четвертое слово «глупость»). Томас
пишет письмо Джону по прозвищу Стриж: «Друг мой, в августе
нас ожидает известный тебе сэр Френсис (для друзей
просто Фрэнк). Он играет недурно в покер, по праздникам
в домино; гроссмейстер, сам претендент на шахматную корону
Фрэнку зевнул ладью, — вчера, в третьем часу пополудни», —
аккуратная точка над «и», запятая, капля смолы, абзац.
Запах соли. Чарли 4-й замер, чтоб не спугнуть карандаш:
полдюжины столиков на двоих, лестница, четыре окна, дверь;
кофе, пирожные, даже коньяк (десять шиллингов, между прочим),
стены расписаны охрой. В окно старой кофейни видны
пристань, шпиль церкви в ладонях у ветра, таверна напротив.
У окна в таверне сидит Джон по прозвищу Стриж, небрит,
листает регистр Ллойда. Полное имя Джона знает только лишь
синьор Сальваторе (при встрече он спросит: почем нынче
лосось в 26 фунтов, ответ: сорок шиллингов). Слева за дверью
играет танго на скрипке Джон — королевский шут. Ему тоже,
кажется, холодно. «Моцарта нам!» — восклицает в зале
голос месье Эдуарда (рыжий, высокий, шпага, одет просто,
но дорого). «Шиллинг на пять!» — «Поддерживаю». «Джонни,
сыграй нам «Любовь бедняка»! — восклицает шкипер у стойки
(грог, виски, пиво, приличный крен на корму). Джон играет.
Тем временем Старый Томас заканчивает письмо: «Джонни,
мой стриж, запомни: зеленую книгу Ллойда до половины прочти;
называется «Сальвадера», идет с грузом золота в Трою.
Отчеркни ногтем, книгу оставь на столе, затем
уходи на южный причал и исчезай, как сможешь».
Скоро полночь, в кофейне напротив Чарли 4-й рисует по памяти
дом где-то в Сорренто; поднимаясь по лестнице, Джонни-скрипач
наигрывает на мандолине вальс, внизу матросы танцуют джигу.

***
Кадетский корпус. У Штифельмана. В тени фонтана
сидели двое и пили пиво. Второй с наганом.
«Мосье Маргулис, я к вам имею сказать два слова».
На биллиарде. В тени Фанкони. На фаэтоне,
в ландо, в карете, но можно в дрожках: театр уж блещет.
Рупь тридцать кресло, червонец — ложа. Потом направо.
За три червонца поеду в мягком до Петербурга.
«Мосье, скажите, вы шо, хотели уйти с товаром?»
На рупь три драхмы. В бельгийских франках. Бега и скачки.
«Я извиняюсь, какие деньги, я шо вам, Бродский?»
Там венеролог, Давид Пергамент, красив и знатен.
На патефоне, забытый всеми, хрипит Шаляпин.
Летит окурок, плывет шаланда, И ветер свищет.
И ветер свищет. Плывет шаланда.
Такое дело.

***
На дворе июль, а в горле простуда.
Где-то очень тихо песня поется.
И над раковиной, полной посуды,
одинокая дрозофила вьется…

* * *

Ты говорила, что время сметает все
Преграды и расстояния – и я, как ни странно, поверил.
Ты говорила это, нервными пальцами сжав
Папироску «Кэмэл», Мэри, Мэри Мак-Гленн.
Из Шотландии дикой…

Мэри Мак-Гленн, я был, сказать правду, влюблен,
Чуть-чуть, и этого мне хватало; ты же хотела больше,
Всего меня без остатка. Теперь пути к отступленью нет,
Говорила ты, нервными пальцами вертя
Папироску, о, Мэри Мак-Гленн из Шотландии,
Ты родилась в горах – ты жива еще до сих пор,
Как странно.

Пути к отступленью нет, но скажи, Мэри, с кем мы воюем?
Куда, против кого наступаем и главное объясни, зачем
Воевать? Ты говорила, любовь – это, примерно,
Трагедия, боль и песок, война – и останется только один –
Тот, кого ты полюбишь, и более никого
На целой земле – тебе и того довольно.

Боль и песок, кровь и отчаянье, — Мэри, это, я говорил тебе,
Мелодрама. Глупость. Шекспир и прочее в духе покойного
Принца фон Гамлета; именно «фон», он из старинной
Семьи – саксонцы не приняли фюрера, но служили ему,
Странно, не так ли! Они, говорят, служили судьбе, Мэри.
Ты о любви говоришь, говоришь, и только.

Мне недостаточно определений, метафор,
Интерлюдий, хоралов. Смеха
Ради я поднимаю «шмайссер», дуло смотрит
Тебе в лицо. Еще какая потеха –
Напугать Мэри Мак-Гленн! А потом
Пиво в огромных кружках с орлами,
Троекратно «зиг хайль», и ты, Мэри, ты –
Садишься рядышком с лейтенантом СС
И гладишь ему промежность.

Мне без разницы – кирха, костел, синагога,
православный храм, кришнаиты, «белые братья».
Хочется выпить, но там, где тебя не видно –
Где как не в храме? Что же мы пили тогда,
30-го октября тысяча девятьсот
сорок третьего года?

Что же мы пили тогда, подскажи, Мэри? Не до слов тебе
Было тогда. Губы твои искали
Снег на ладонях? Ветер? Библию?
Время?

Сейчас, столько лет спустя, я смотрю на твое,
Мэри Мак-Гленн, изображение –
Вспоминаю нервные пальцы, белую скатерть, поднос, яблоки, и –
Брошенное тобой: «как мне хотелось
Просто и тихо жить – одной или с кем-то, ты понимаешь,
В сущности, это неважно с кем, главное, чтоб было тихо»…

* * *

Intermezzo

C’est une chanson qui nous ressemble…
Jacques Prevert

Ночь спустилась на город тихо, как
строчка письма. Немногочисленный гость
в углу, со стаканом. Грезит о чуде, ибо
чудо свершилось. Рядом в углу гора
старых журналов, мятые простыни, мебель.
Все это, в сущности, только сознание, но
без сознания скучно. Гость со стаканом
кружится, и – развеваются космы плаща
над площадью Этуаль.

Ночь снизошла на Париж, на Рим, спят уже
люди и мыши. Седой полицейский на
велосипеде грезит, где-то за парком огни
догорают, ветер щекочет газеты
на тротуаре. Я уже не один в постели, мне
и тепло и холодно; на шерстяном одеяле
кот и сова в объятьях зимы. Странно
видеть все это; воображение слепо
плетет паутину; стена, огни на реке, дым
стекает дождем по стенам. Кто бы
сказал звезде на обложке рекламной
газеты: холодно, грустно, сестренка. Мне
когда-то хотелось выпить пива – в той
или этой жизни, с комиссаром Дюпё или
без него, в кабачке, на пристани или даже
на площади Этуаль.

Листья парят паутинками над
синей, багряной, белой
Испанией; там продают вино – малагу –
в глиняных кружках с рисунками, или даже
амонтильядо – в роскошных бутылках с
рыцарем на этикетке. Выпить такое вино
с тореадром Хосе де Маррага-и-
Эспиноса в трактире у цирка Альи дей
Пикколо в Риме. Фонтаны и голуби в небе.
Тихо на площади. Тихо везде, даже
хиппи коньяк пьет и ноги свесил в фонтан

на площади Этуаль…

alexkrm